Такер Нефф
Ханна скривила губы. Письмо ничего не прояснило. Возможно, она могла бы позвонить и объяснить Такеру Неффу, какая информация ей нужна и почему. Посмотрим, сможет ли он помочь.
Ее лицо вспыхнуло при этой мысли. Она не собиралась выкладывать свои секреты незнакомцу, чтобы он пришел в ужас. Похоже, он вообще мало что знал. Все, что его волновало, это бизнес.
Конечно, в наш цифровой век она могла бы сделать запрос о записях собственности и спокойно начать поиски. Больше никому не нужно было знать. Даже с Бекки Ханна испытала шок от того, что Рэйчел раскрыла ее тайну. Достаточно того, что сама Ханна знала об этом. Если еще один или два человека узнают об этом, весь город будет знать.
И Рэйчел, должно быть, рассказала своему мужу. Бекки скажет своему. Может быть, даже старшим детям.
Нет. Вряд ли ее сестры хотели бы, чтобы их дети узнали что-нибудь гадкое о бабушке и дедушке. И они не захотят, чтобы соседи узнали об этом. Дальше это не распространится. Она была в безопасности.
Но в безопасности от чего именно? Не от боли, не от предательства, не от растерянности. Не от осознания того, что она была совершенно одинока.
Сжимая руль, она уставилась на входные двери центра по уходу и думала о том, чтобы уехать. Она могла бы просто выйти из машины, взять чашку кофе и продолжать ехать. Всю дорогу до Чикаго. Или даже дальше. Может быть, вплоть до восточного побережья. Найти работу в небольшом офисе, снять студию с видом на океан, начать новую жизнь и никогда не оглядываться назад.
Конечно.
С тоскливым вздохом она вышла из машины и направилась внутрь.
Ее сестер не было в комнате матери. Они были на посту медсестер, передавали друг другу контейнеры «Таппервэ», полные вкусных лакомств, и обсуждали жизнь сиделок. Дети тоже были, как в гостях ― их наушники свободно болтались, когда они улыбались и смеялись.
Ханна провела здесь целый месяц, и понятия не имела, что брат медсестры Куинн играл в Малой бейсбольной лиге в Канзасе, или что у медсестры Бренды есть дочь с церебральным параличом. Медицинские работники сияли от счастья при встрече с сестрами Ханны.
― Ей, наверное, уже восемь?― спросила Рэйчел у Бренды. ― В третий класс осенью?
Черт, даже сопоставление возраста с классом было загадкой для Ханны. Она знала только, что пятилетние дети ходили в детский сад, а подростки ― в среднюю школу.
Но ее сестры заняли свои места в этой группе, как будто они всегда были здесь и будут. Ханна прошла мимо них и проскользнула в комнату матери.
Ее мама сидела за маленьким столом, сжимая в руке кусочек пазла. Она подняла голову, и на ее бледном лице отразилось вежливое замешательство. ― Привет, ― осторожно произнесла она.
― Доброе утро! ― воскликнула Ханна, решив сегодня придерживаться веселого нейтралитета. Она подвинула стул поближе к маме и села. ― Я вижу, у тебя наконец-то есть пазл.
― Да. Это картина.
Это была не картина, а фотография цветов, настолько яркая, что выглядела почти сюрреалистично даже для более ясных глаз Ханны. Кусочки были большими и их легко можно было соединить.
― Это прекрасно. Я знаю, как сильно ты любишь садоводство.
― Люблю! ― ответила Дороти. ― Цветы, конечно, красивые, но овощи гораздо лучше. Вы так не думаете?
Всегда такая практичная. Она медленно положила свою дрожащую руку на место и прижала кусочек.
Ханна оглянулась через плечо. Она не видела сестер в коридоре, но все равно слышала их смех и разговоры. Она хотела начать этот день с приятного воссоединения. Она собиралась притворяться час или два. Но как только ее семья войдет, Ханна не сможет задавать никаких важных вопросов. Рэйчел вмешается. Дети будут слушать.
Она прочистила горло.
― Твой огород всегда был предметом зависти нашего квартала. Помнишь, когда Лоррейн Давенпорт сказала, что тебе следует запретить участвовать в окружной ярмарке, потому что твой зимний кабачок выигрывает каждый год?
На этот раз улыбка матери была настоящей.
― Я не хотела поднимать шум, поэтому отказалась от участия в тот год. И все равно она не выиграла.
Ханна засмеялась.
― Совершенно верно. После этого она почти ничего не говорила о твоем кабачке.
― Нет, не говорила.
― Ты уверена, что не хотела поднимать шум?
Мать засмеялась.
― Я действительно не хотела.
И Ханна поверила ей. Она наклонилась чуть ближе и понизила голос.
― Моей любимой частью твоего сада были цуккини, потому что ты готовила из них хлеб. Буханки и караваи, пока ими не была забита полностью морозилка. Боже, я до сих пор помню этот запах, и кусочки масла, тающие на теплом ломтике.
― Это было любимым блюдом Ханны, ― ответила она.
Ханна замерла и попыталась придумать, как ей поступить, чтобы не спугнуть Дороти и не испортить ей настроение.
― Да. Ханне это нравилось. Как тебе удалось так хорошо работать в саду?
― О, вы знаете, когда я была девочкой, у нас не было выбора. Если бы мы не занимались садоводством, нам нечего было бы есть. И в детском доме… ― она замолчала, слегка нахмурившись, когда взяла кусочек пазла из розовых и красных лепестков.
― А в Биг-Суре? ― мягко попыталась Ханна. ― Ты выращивала овощи там?
― Мои, да. У нас было почти два акра сада. Там было много работы, но дети тоже помогали.
― Рэйчел и Ребекка?
― Да. Они любили помогать. Мы все помогали друг другу.
― Кто все?
― Вся община.
― Даже мать Ханны?
Рука Дороти перестала беспокойно блуждать в воздухе над пазлом. Кусочек дрожал в ее худой руке.
― Она помогала в саду? Мать Ханны?
Она положила кусочек на край пазла и надавила. Линии были не верны. Розовые и красные лепестки смешались с желтой маргариткой.
― Дороти, ― настаивала Ханна. ― Как ее звали? Ты ее знала?
Кончики пальцев мамы побелели, когда она сильнее надавила на кусочек, пытаясь втиснуть его в неправильное место.
― Пожалуйста. Пожалуйста, мама, просто скажи мне, кем она была.
― Мы оставили ее там, ― прошептала Дороти.
― Что?
― Мы оставили ее там.
― В Биг-Суре?
― Да, ― прохрипела она. ― Мы оставили ее там.
― А кто она была? Мне нужно знать ее имя! Мне необходимо…
― Мы не говорим об этом! ― заплакала Дороти. Затем ее ладонь тяжело опустилась на стол, раздался ужасный грохот. ― Мы не говорим об этом!
Ее крик остановил смех в коридоре, и внезапные шаги привели сестер к двери. Они остановились на мгновение, оценивая обстановку; затем Рэйчел шагнула вперед.
― Ханна, что ты делаешь?
― Я просто задаю вопросы.
― Я же просила тебя не делать этого!
Ханна сверкнула глазами
― А я сказала тебе, что должна спросить.
Мамина рука снова ударила по столу, шлепок эхом пронесся по комнате.
― Мы не говорим об этом! Мы не говорим об этом!
― Я знаю, мама, ― успокаивающе сказала Рэйчел, опустившись на колени и взяв за руку свою маму. Ее глаза пронзили Ханну насквозь, словно пытаясь сжечь ее стыдом и презрением. ― Тсс. Не разговаривай. Все в порядке.
― Все не в порядке, ― огрызнулась Ханна.
― Да, ― выдавила из себя Рэйчел. ― Все в порядке. Все в порядке, мама. Я вижу, ты собираешь пазл.
Ханна сердито посмотрела на свою сестру и отказалась отступать.
― Все не в порядке. Она просто сказала мне, что они оставили ее там.
― Кого?
― Мою мать. Она просто сказала, что они оставили ее в Биг-Суре.
― Мы не говорим об этом! ― снова заплакала Дороти.
― Боже правый, ― выругалась Рэйчел. ― Бекки, не могла бы ты вывести ее отсюда?
Ханна вскочила на ноги.
― Я не нуждаюсь в том, чтобы мною управляли, Рэйчел.
― Очевидно, что нуждаешься.
Что, черт возьми, Ханна должна была сказать на это? Да, ее мать была расстроена. Да, она плакала, но Ханна имела право знать свою правду.
― Она все еще может быть там, разве ты не понимаешь? Она все еще может быть в Биг-Суре. Я все еще могу узнать, кто я.
