Аз, Буки, Веди.
Книги были в ужасном состоянии. Они воняли плесенью, страницы слиплись от грибка, корочки были оторваны или истёрты так, что названия прочитать было нельзя.
– Мой отец этот хлам хотел на макулатуру сдать, а мать ему запрещала. Говорила пригодятся. Я тоже хотел на растопку пустить, но как-то руки не доходили. И вот, дождались книжки своего часа.
– Сбор макулатуры, пожалуй, самая худшая идея Советов. Даже хуже, чем Гулаг. Перерабатывать чьи-то знания и историю, чтобы написать новую, всё равно, что вскармливать ребёнка плотью собственных отца и матери. – нахмурился Антон.
– При советах, за такое тебя бы расстреляли. – усмехнулся я.
– А ты что, коммунист? – то-ли в шутку, то-ли в серьёз спросил Андрей.
– Кто? Я?
– Не, Жека имперец! – махнул рукой Антон.
– Вот уж точно нет.
– Ну смотри. Перенеси себя в девятнадцатый век. Твой друг писатель, твои бывшие все с богатых семей, задействованные на исключительно женских профессиях. Отец моряк, мать печатница. Сам ты – офицер царской армии. Ходишь по ресторациям и варьете по пятницам. Ездишь на извозчике. Имеешь квартиру. Любишь деликатесы. Да тебя бы первого на очереди раскулачили.
– Я не офицер. При царе, я был бы денщиком и стирал чужие портянки. Или вообще колхозником каким-нибудь. Я себя вообще ни к кому не отношу. Мне эта политика уже в печёнках! Даже в мультики её пихают. Хочу свой остров и там один жить!
– Ну типичный либертарианец.
– Да пошли вы. Политики комнатные. Я позвонить!
Настроение моё немного улучшилось, а вот физическое состояние нет. Я всё ещё чувствовал себя разбитым и помятым. Ноги и спина ныли. Местная вонь стала не так навязчива, зато тошнота и болезненные ощущения в желудке почти постоянными. Около часа я потратил на звонки. Проверил почту и соц. сети. Дошёл до ближайшего тракта и за всё это время ни один автомобиль не проехал мимо. По дороге назад, я встретил Тихона, Алёну и ещё несколько местных мужиков. На всех лицах лежали глубокие отпечатки вырождения и деградации. Все они были невысокие. Обладали плоскими носами, почти сравнявшимися с остальным лицом. С объемными выступающими суставами, короткими руками и ногами, со согбенными спинами и угловатыми плечами, что смотрели не вверх, а вперед, напоминая крылья ощипанной птицы. Их фигуры были отвратительны глазу. Я никогда не судил по внешности. Я понимал, что, люди рождаются с разными уродствами и никто не застрахован от такого, но эти. Они были настолько противоестественным и пугающими, что не верилось, что эти люди могли выйти из человеческой утробы. Они о чём-то громко спорили, гоготали, курили и плевались под ноги. Завидев меня, они расшумелись ещё сильнее, а из-за местной манеры глотать окончания, вокать и чёкать, я не мог разобрать не слова из сказанного. Смех их был похож на клокотание, кашлянье, чавканье. Если вас когда-нибудь бесил чей-то смех, то вы просто не слышали местного. Поверьте, он вызвал бы у вас куда большее отвращение. Возле колодца мне попалась Настя. Опять босая, чумазая в том же грязном синем халатике.
– О! Женя из Санкт Петербурга! Ты ещё здесь? – Настя махнула мне рукой.
– Из Екатеринбурга. Я застрял здесь до субботы. Помочь донести?
Настя согласно пожала плечами, я взял её вёдра, и мы двинулись вверх по безымянной улице. Хотя, наверное у неё было название. Что-то вроде дачной, или Ленина. Просто дощечки с её наименованием здесь не было видно.
– Здесь есть названия улиц?
– Конечно, – кивнула Настя. – Это, – указала она на широкую размытую дорогу к сопкам. – Ленина. – Раньше она называлась Широкая, потом, Петровская, в семидесятых её переименовали в улицу Ленина. Та что поперёк – Декабристов.
– Здесь тоже была ссылка?
– Здесь была одна из станций на пути к ней. А в ложбине сопок добывали что-то. Но на сопках в те годы, расстреливали очень много беглых декабристов, их жён и детей. А потом, расстреливали революционеров. Позже, белых пленных, а ещё позже…
– Я понял. Очень богатая история расстрелов.
– Как ты себя чувствуешь? – внезапно спросила Настя. Возможно, по моему лицу было понятно, что меня мутит.
– Нормально. Слушай, у вас тут скука смертная. Вот ты, например, чем занимаешься целый день?
– Разным. Воду наносить, Растения подкормить. Домашние дела. А так, гуляю. Травы разные в лесу собираю, книжки читаю. Иногда мы в соседнюю деревню ездим. С Андрюшкой и остальными. В ДК железнодорожников. Потанцевать. Но я танцевать не люблю. Мне больше гулять нравится.
– Есть у тебя что почитать?
Настя кивнула, и мы двинулись к её дому.
Вёдра жутко тянули руки, хотя некогда, я мог спокойно грузить и таскать предметы самой различной тяжести. Подобная потеря своих сил раздражала меня. А ещё раздражала местная обстановка, состояние Антона и Андрей со своими трухлявыми газетками. Я травил Антону эпичные армейские байки. Я придумывал ему имена для персонажей. Рассказывал об устройстве техники и оружия, дотах и дзотах. Чем отличаются взводы от рот, роты от батальонов, а батальоны от дивизий. Я был его вдохновителем, пока мы ехали в поезде. А теперь я опомнился и не понимал зачем я здесь.
Дома у Насти было так же грязно, как и во дворе. Разве что, вонь была чуть меньше. Пол был заставлен ящиками и горшками, с погибшими цветами. На стульях и креслах громоздилась одежда, книги, мягкие игрушки, всевозможные баночки, женские побрякушки. На стенах, окнах и дверях, висели то-ли украшения, то-ли обереги, сделанные из веток, ленточек и веревок. Настя сбросила кучу шмоток со стула, усадила меня, дав стопку книг на выбор. Женские романы, детективы, немного классики. Перекладывая книжки из одной стопки в другую, я заметил в кучах тряпья странность. У Насти, что одевалась в грязный старушечий халат и бродила босиком, было очень много модных футболок, топиков, шорт джинс, платьев, юбок и обуви. Буквально с десяток туфель, кроссовок и босоножек. Причем, разных размеров, иногда вообще не совпадавших с её. Задаваться вопросом: зачем девушке столько одежды, глупо. Но зачем Насте столько одежды, половина из которой явно не её размера и фасона. Если она, конечно, не собирается открывать здесь комиссионку.
– А ты не женат? Да? – вдруг спросила Настя.
– Нет.
– А девушка у тебя есть?
– Сейчас нет.
– Ты обязательно найдёшь себе кого-нибудь, – перебила меня Настя. – Ты очень хороший парень. И ты не много разговариваешь.
– Что плохого в том, что я люблю поболтать?
– Вот именно. Те, кто говорят тебе такое, просто не ценят тебя.
– Я такой, какой есть. Все не идеальные. Ну люблю я языком молоть. Это же не преступление? Верно?
