Рамон опустил ружье и теперь, открыв рот, смотрел то на старика, то на его сына. Анна чувствовала, что ее легкие сжигает огонь, ее дыхание становилось все более прерывистым. Она открыла рот, чтобы обратиться к Филиппу, но так и не смогла издать ни звука. Филипп инстинктивно двинулся к ней, но Каплан резко выкрикнул:
— Нет!
Рамон вновь поднял ружье. Филипп застыл на месте.
— Трудности с дыханием, — пояснил Каплан. — Типичный синдром действия яда. Внучке Красновского не долго осталось.
— Ты не можешь дать ей умереть! — крикнул Филипп.
— Почему нет?
— У тебя есть противоядие. Ты можешь спасти ее!
— Но она же еврейка.
— Я люблю ее. И я твой сын.
— Мой сын? Все эти годы я ничего не знал о тебе. И наконец ты явился, чтобы обвинять меня. Ты обманут еврейской пропагандой. А твои глаза закрыты для правды.
— Правды?
— Да. Правды национал-социализма.
— Но в этом нет никакой правды, — возразил Филипп. — Я изучал документы в течение двадцати лет, пытаясь понять хоть что-нибудь. И увидел только одно — зло!
— Не важно. Вообще, что ты для меня значишь? — сказал старик.
— Ничего. Как, впрочем, и ты для меня, — ответил ему сын.
— Убей его, Рамон, — прошипел фон Ена.
Анна увидела, как Филипп сунул руку за спину и быстро вынул оттуда огромный тяжелый черный револьвер. Раздался выстрел, он отозвался громом в помутившемся сознании Анны.
У Рамона появилось удивленное выражение на широком скуластом лице. Он осел на землю, и ружье выскользнуло у него из рук, а на халате выступило кровавое пятно. Индеец непонимающе смотрел на грудь. И вдруг кровь хлынула у него изо рта, и здоровяк повалился на бок.
Фон. Ена издал душераздирающий вопль, подобный клекоту орла. Он схватил Анну за волосы и прижал острое лезвие ножа прямо к горлу, глядя на Филиппа волчьим взглядом.
— Я убью ее! — заорал старик.
— Нет. — Филипп опустил револьвер.
— Зачем ты пришел? Зачем?
— Не причиняй ей зла.
— Отвечай!
— Я пришел, потому что должен был прийти.
— Но зачем? Чтобы убить меня? — орал старик.
— Опусти нож. Она значит для меня больше жизни. Не причиняй ей зла.
— Ты отдал свою жизнь еврейке?
— Опусти нож.
С неожиданной силой фон Ена толкнул Анну по направлению к трупу Рамона. Нож он по-прежнему держал у горла своей жертвы:
— Тебе не следовало здесь появляться. Это была серьезная ошибка.
— Стой! — крикнул Филипп в отчаянии.
— Ты пришел убить меня ради еврейки. Теперь ты заплатишь за все.
— Стой!
Неожиданно фон Ена освободил Анну и кинулся к ружью, выпавшему из рук Рамона.
— Ублюдок! — крикнул старик по-немецки.
Он успел схватить ружье и выстрелить. Огонь вылетел из отверстия ствола, и раздался страшный грохот. Анна видела, как разорвало ткань рубашки на груди Филиппа и как его отбросило назад. Теперь он стоял на колене с поникшей головой. Темные пятна крови проступили у него на груди.
Фон Ена стоял, направив ствол прямо на своего сына.
— Встать! — кричал он.
Филипп медленно поднял голову. Его глаза затуманились, а лицо стало безжизненно бледным. Он смотрел на фон Ену. Подняв револьвер, Филипп нажал спусковой крючок.
Тело старика вздрогнуло и упало, ружье ударилось о камень, и второй ствол также выстрелил. Эхо прокатилось по пустыне.
Филипп с трудом встал и выронил револьвер.
— Анна! — прокричал он в отчаянии. — Анна!
Он подбежал к старику и перевернул его на спину. Черные глаза немца смотрели теперь прямо на Филиппа.
— Противоядие? Где ты его прячешь? Где? — кричал Филипп.
Старик с трудом поднял руку, ухватил Филиппа за волосы и приблизил его лицо как можно ближе к своему. Некоторое время он еще смотрел на своего сына, словно пытаясь разглядеть какие-то знакомые черты. Затем рука ослабела и поползла по щеке Филиппа, оставляя кровавый след.
— Отец? Где это? — прошептал Филипп.
— В лаборатории. В желтой коробке, — тихо произнес фон Ена.
Голова старика упала в песок, а ноги начали биться в судорогах, исполняя последний танец смерти.
Анна лежала неподвижно. Она почти не дышала. Небо над головой было безупречно чистым и голубым. Анна ощущала мягкое, ласковое тепло солнечных лучей.
Она слышала, как Филипп пытается сломать дверь. Но все было кончено. Все пути странных и тяжелых судеб привели именно сюда. Паутину наконец удалось распутать, и правда оказалась удивительно простой и ясной. Некуда было идти, и не осталось ни одной тени, ни одной загадки.
Как не осталось ни единого вздоха в груди.
Анна почувствовала, что плачет, скорбя по матери, по Эвелин, Дэвиду Годболду, по самой себе, Филиппу Уэстуорду и, конечно, Джозефу Красновскому.
НОРТАМБЕРЛЕНД— Да, — ответила Кейт. — Она сейчас хорошо себя чувствует. Обязательно передам. Спасибо.
Затем положила трубку на рычаг и вышла на террасу, где сидела Эвелин в кресле на колесиках, наслаждаясь полуденным солнцем. Эвелин взглянула на Кейт.
— Кто звонил?
— Издатель Анны в Майами.
Эвелин слабо улыбнулась в ответ, глядя на Филиппа и Анну, которые сидели внизу, держа друг друга за руки.
— Издатель еще надеется на возвращение Анны. Он ошибается. Этот молодой человек теперь не отпустит ее от себя.
— Не думаю, чтобы Маккензи был настолько наивен. Он просто хотел, чтобы я сообщила Анне о том хирурге с Гаити.
— О Левеке?
— Он завещал состояние клинике для больных детей в городе Петионвиль. Эта клиника будет названа в его честь именем Андре Левека.
— Думаешь, Анне это понравится?
— Маккензи рассчитывает, что эта новость поможет Анне снять с себя чувство вины.
— Думаю, она очень скоро избавится от этого чувства, не так ли? — Обе женщины понимающе посмотрели друг на друга, а потом еще раз взглянули на влюбленную пару.
«Как близко все мы подошли к краю пропасти», — неожиданно подумала Кейт.
Ее собственное тело еще не до конца ее слушалось. Кейт временами с трудом передвигалась или поднимала предметы, иногда подолгу не могла вспомнить нужное слово.
Несмотря на заверения Рама Синкха, память еще не полностью вернулась к Кейт. Она никак не могла вспомнить о тех событиях, которые произошли с ней после того, как она получила по почте дневник Кандиды и затем оказалась в госпитале. Но, может быть, это было и к лучшему.
Самое главное, что Кейт выжила, впрочем, слава Богу, что выжить удалось им всем, и каждому по-своему.
Эвелин продолжала схватку со своим врагом, с болезнью, борясь за каждый день. А лето, несмотря ни на что, было в самом разгаре, и Эвелин продолжала жить и собиралась держаться до последнего вздоха, пока у ее постели не появится молчаливый Проводник, который уведет ее в царство неведомого.
Анне тоже удалось остаться в живых, пройдя через все кошмары, поджидавшие ее в пустыне. Филипп прибыл вовремя и спас Анну, а после нескольких дней, проведенных в больнице, она совсем поправилась. Но Кейт никто не рассказывал о случившемся в Нью-Мексико в подробностях. Так было лучше. Любуясь красотой дочери, которая еще расцвела в ярких лучах английского летнего солнца, любуясь ее счастьем, полнотой жизни, Кейт начала догадываться, что Анна не только выжила там, в пустыне, но стала по-настоящему зрелой женщиной, раскрыв в полной мере то, что до этого лишь дремало в ней.
Филипп тоже прошел через все испытания, и ему, пожалуй, пришлось хуже всех: он лицом к лицу встретился со своей судьбой и должен был совершить отцеубийство. Кейт знала, что Филиппу понадобится не один месяц, чтобы привыкнуть к этой мысли. Без Анны он вряд ли сможет пройти через это нелегкое испытание. Они оба теперь были обязаны друг другу своей жизнью. Казалось, эти два человека рождены для того, чтобы быть вместе.
Они так любили друг друга. И сейчас, наблюдая за тем, как Анна нежно коснулась щеки Филиппа, Кейт поймала себя на мысли, что ни она, ни Эвелин не имели в жизни ничего подобного.
Слава Богу, что такое чувство испытали эти женщина и мужчина. Что ни говори, судьба смилостивилась к их странной семье. Отныне их жизни будут согреты теплом любви Анны и Филиппа, и это обязательно передастся их будущим детям.
— Я пойду скажу ей…
Кейт поднялась, но Эвелин взяла дочь за руку и остановила ее:
— Еще не время, — тихо произнесла старая леди. — Давай еще полюбуемся на них. Они так прекрасны.
Были ли она, Эвелин, и ее Дэвид так красивы? Память стерла воспоминания, хотя постоянно отчетливо всплывал перед глазами тот день 1945 года, когда она шла вместе с Дэвидом той же тропинкой. Каким прекрасным, каким романтичным казался он ей тогда. Эвелин смотрела ему в глаза, зная, что рядом идет ее жених. Так распорядилась тогда судьба, бросив молодых людей в объятия друг другу.
