… лицом к лицу, глаза в глаза с Бодей. В обнимочку. Напоследок. Глаза у Боди – уже пленочные, уже мертвые. И давно.
Сложная гамма чувств. Не заорал Юрия благим матом, только айкнул и заныл-заныл, всхлипнул. Бодя! Бо-о-дя! Ы-ы-ы…
– Примите вызов. Труп в квартире. Бордюрная, восемь. Квартира четырнадцать. Пятый этаж. Я. Чилингаров Юрий Аврумович. Да, ничего не трогаю. Я знаю. Жду.
Все. Вынесли Бодю на носилках, укрытого простыней. Непростое это дело – с пятого этажа, в узких лестничных пролетах. Бодя и есть туловище.
Обмерили место происшествия, как и положено.
Вспышка, вспышка, как и положено.
Порошок, отпечатки, дактилоскопия, как и положено…
Словом, бригада занимается всем тем, чем ей положено заниматься. Не слишком ли часто ей приходится заниматься с некоторых пор?
Как же такого бугая вырубили?! Не иначе, группа постаралась. Множественность ударов – и каких! Чем?
Экспертиза покажет. Но можно предположить…
Глядите, товарищ капитан, здесь и здесь. Разрывов тканей нет, но – глядите…
Любой из таких ударов способен навсегда успокоить. В принципе, да.
Но! Это Гуреев. Б. И. Боксер. Что-что, а держать удар он может… э-э… мог.
Да? А на спине – видел? Позвонки!
Коллеги. Обмен первыми еще не выводами, но впечатлениями: разве что «тигриной лапой»… однако какую силу надо иметь! И квалификацию!
Сотрудники-оперативники тоже не хухры-мухры, кое-что умеют, кое-что повидали.
Но тут постарался настоящий профи.
Гуреев Борис Ильич, он же Бодя – сам профи, ан…
Все. Вынесли Бодю. Ногами вперед.
Похороны подобного рода – неизбежное место встречи людей, ничего общего между собой не имеющих и не могущих иметь. Казалось бы!
Солидный, известный всем и каждому учредитель товарищества с ограниченной ответственностью Баскаков – и стая мордоворотов с ограниченной ответственностью за свои поступки, та стая, что в порыве гнева громила «черных».
Невнятная женщина, глаза на мокром месте. Родственница? Сестра? Подруга?
Скорбный, убитый горем Юрия: я вас любил любовью брата и, может быть, еще сильней.
Стасик Ли, не поднимающий головы, прячущий взгляд.
Ряха-блин из Теремка – в цивильном, без петлиц. Как же, как же! Бодя – давний клиент!
Гуртовой со товарищи: как бы чего… похороны подобного рода всегда чреваты…
Зеваки, зеваки. Пришельцы на давние могилки – навестить. Старушки-тетки. Инвалиды.
А тут… Смотрят пусто сквозь оградки-решетки: никак важный кто? домового ли хоронят, ведьму ль…
И обычный разнобой, сумятица реплик:
– Жить бы ему и жить…
– А баба кто? Сестра?
– Хрен знает! Водки хватит?
– Хрен знает! Когда ее хватало! Гля, и менты здесь.
– А что они, не люди? Им положено, Бодю-то…
– Кто ж его? Чем?
– Хрен знает! рессорой от «тоеты». Неизвестно. Ментам бы только груши околачивать.
– Гля, а там кто?
– Где? Нет никого.
– Вон там. Только что. Не видел, что ли? Вон у ангела с крестом, вон!
– Пить меньше надо. Да-а… Бодя. Помню, он мне в девяностом на Кубке так врезал…
– Вот теперь и ему кто-то врезал…
– Но ка-а-ак!
Сверкнул Юрия зрачками. Он безмолвен, но ушам оглохнуть не прикажешь, мозгам варить не откажешь, эмоциям бурлить не запретишь. Сверкнул, просверливая Стасика Ли: помнишь, Стасик, Пашу Климова? А Бодю, говорят, тоже отключили специфическими приемчиками. А ведь не любил ты его, Стасик, не любил! Школа ягуара, Стасик, да?
– Не по-христиански его… На третий день ведь. А его…
– Скорей бы уж все! Секут.
– Кто сечет? Чего ты трясешься?!
– Я знаю?! Секут!
Да. И не только мордоворот из толпы трясется: секут!
Тот же Юрия временами неуютно шеей ерзает.
Тот же Бакс – он здесь не главный (конечно, его место там, где он есть, но не здесь, тьфу-тьфу-тьфу!), он поодаль. Просто человек толпы. Да, мол, был у меня на службе Гуреев Б. И., да, печально, разумеется. Однако совсем ни к чему быть в центре, быть центром внимания. А ощущение, что – в центре.
Только чьего внимания? Ну полное ощущение, будто наблюдают за тобой – и не искоса, а в упор, пристально. Непонятно – кто?!
– Вон там. Только что. Опять. Не видел, что ли?! Вон у той плиты.
– Проспись! О! Черножопые что здесь забыли?! И Наджаф! Сам! Они что – издеваются?!
– Ладно, отложим разборки. Этих-то достанем еще. Где поминки-то? Водки хватит?
– Скорей бы уже. Флюс, кажется, дует.
– Не по-христиански, не по-христиански…
– Кончилось бы уже!
Кончилось. Разбрелись. Кучками, группками, поодиночке. Кто в автобус, кто по машинам, кто на своих двоих.
Гуртовой с коллегами – в свою, служебную.
Баскаков с Юрией и неким мордоворотом (мановеньем пальца: дело есть… незаменимых у нас нет) – в свою, в «мерс».
Наджаф с джигитами – по своим черным-пижонским. Непроницаемое, дежурно-скорбящее и потому оскорбляющее одним только присутствием.
– Пышно, пышно… – оценил кто-то из коллег Гуртового.
– А шофер… ну, Член… Такого не удостоился! – взросло отметил малой Степа. – Товарищ капитан, а вы с ним говорили? Вы ему сказали?
Не про Члена, само собой, речь. Про Бакса.
– Каждому сволочу свое время, Евсеев, каждому сволочу…
15
Поминки всегда и везде одинаковы. От прочувствованных торжественных первых тостов – до громкого ржания и отнюдь не поминальных песен впоследствии. Ты-ы-ы не ве-е-ейся, че-о-орный во-о- орон!..
Кто во что впадает по мере опьянения.
Юрия впал в злобную хандру. Бросался на тахту, колотил-молотил по ней кулачками, пинал всяческую мягкую мебель в своем гнездышке, где однажды гостил Бодя («Сегодня мы у меня!»). Утонченные натуры весьма тяжело переживают потери… Комок в горле. Пить меньше надо.
Проблевался в сортире – со всхлипами, стонами. Умыться надо, рожицу в порядок привести – в ванной на полочках столько всяческих парфюмерий… любая интердевочка позавидует.
А еще утонченные натуры весьма жестоки. Мстительны и жестоки…
Баллончик. Это уже не парфюм, хотя и схож с дезодорантом. «Нервно-паралитик» или «слизняк»? Сгодится. Нет. Маловато будет.
Еще – пистолет. Законы Юрия знает досконально, на то он и Юрия. Статья 218. Незаконное ношение, хранение. Но на то и знание законов, чтобы их обходить по невидимой касательной.
Стук в тренерскую – вкрадчивый, стеснительный.
Стоило Стасику Ли отозваться и приоткрыть, как – шипящая взрывная струя в лицо. Все-таки «слизняк», а не «нервно-паралитик». Иначе обездвижился бы Стасик Ли – падший ягуар. Но Стасик не обездвижился – завертелся волчком, обхватив ладонями лицо. Глаза! Глаза! Получил коленом в это лицо, а потом и сверху, по хребту. Завизжал.
– Цыц! – и для большей убедительности ткнул Юрия стволом пистолета в горло сэмпаю, вдавил, впившись другой рукой в пах. – Оторву! Ты?! Ну?! Ты?! Бодю?!
– Н-н-н! Н-н-н!
– Ты-ы-ы! Один ты у нас такой крутой! Ты его да-авно ненавидел! Ты-ы-ы!
Оно конечно, было за что не любить добряка Бодю, покойника боксера:
– Давай, китаеза, давай! Попробуй! Я тебе не Паша Климов! Я тя щас приложу, своих не узнаешь! – дразнил Бодя. – Ты у меня развалишься, я тя достану!
И бледно-желтая ненависть сэмпая Ли. И:
– Ты че?! Озверел?! Больно же! Во гадюка! Та-ак больно щ-щиплется!
И:
– Че уставился, китаеза! Каратэ, каратэ! Как вдарю – и никакое каратэ! Я б вас всех… и-иех!.. и- иех! – качая с натягом тренажерную пружину.
За такое можно и пяткой в лоб схлопотать. И не только.
Было? Было!
– Я т-тебя отмазал – с Пашей Климовым?! Ты что же, решил: всегда так будет?! На твой век девок не хватит – подставлять! Дев… – и осекся Юрия. Будто взяли на прицел и рявкнули: «Руки! Брось оружие!». Осекся. Не бросил оружие, не поднял рук, но застыл – очень осязаемый прицел в спину.
И Стасик Ли как-то дрогнул искаженным лицом. Слезы бурным потоком, зажмурен, но как-то дрогнул.
И Юрия, чуя себя на прицеле (в мозгу закрутилось завычислялось), застыл. И вдруг, выпустив Стасика, оттолкнувшись от него, прыгнул в сторону с кувырком. Пальнул, как в копеечку, туда, за спину, в черный зев распахнутой двери, в коридорное нутро, в пустоту.
Грянуло, срикошетило. Гулкое многоступенчатое эхо. Никого.
Никого?
Юрия вжался в стену и, отирая штукатурку, прокрался к выходу – палец на спусковом крючке.
А вслед ему несся и несся визг ослепленного, катающегося по полу Стасика Ли:
– Н-н-н! Н-не здесь! Не здесь! Не зде-е-есь!
И было совсем непонятно, кого он умоляет-заклинает, к кому взывает. Вроде бы к Юрии – у того и оружие, и вообще…
Но не сразу, не через минуту, а после долгих рысканий по коридорам спорткомплекса – вымершего, безлюдного – среди тренажеров, в полумраке походящих на пыточные агрегаты, он, Юрия, осознал, что из преследующего он на глазах превращается в преследуемого. На глазах. На чьих?! Все равно что гоняться за призраком, который сам кого угодно загоняет до смерти. До смерти?!
