Дети привыкли к Рейду, и мужское влияние пошло им на пользу. Они никогда не предлагали ему переселиться к ним насовсем, но, с другой стороны, никогда не возражали против его присутствия.
Когда Рейд бывал в городе, он делил свое время между двумя домами – своим и Лауры – и яхтой, которую держал на озере. Он хранил у Лауры в гостевой комнате часть своей одежды, а в ванной – туалетные принадлежности.
Лаура несколько мгновений изучала лицо спящего, потом поцеловала Рейда в щеку. Он улыбнулся ей сквозь туман уходящего сна.
– Вы сбежали от меня, – сказала она с притворной строгостью в голосе. – Вы очень плохой мальчик, сэр.
– Я устал. Что ты намерена делать – отшлепать меня?
– А ты возражаешь?
– Сколько времени?
– Четвертый час.
– Я ушел вскоре после полуночи.
– Я подумала, может, ты разлюбил меня?
– Не глупи. Кто бы, кроме меня, терпел постоянное невнимание возлюбленной, которая потом заявляется в постель, благоухая, словно хвойный аэрозоль.
– Это скипидар. – Лаура наморщила лоб. – Бедный малыш, я не обращаю на тебя внимания? – Она расстегнула пуговицы его рубашки и провела рукой по гладкой груди, твердому животу. Потом Лаура расстегнула молнию на его брюках, и рука ее скользнула ниже. Она погладила пальцем член, тот шевельнулся и ожил.
– Ну вот, посмотри, что ты натворила, – сказал Рейд. – Теперь тебе придется его убаюкивать.
– Хорошая мысль, – промурлыкала она. – Я сейчас вернусь, только смою быстренько хвойный аэрозоль.
Лаура отошла к гардеробу, расстегнула джинсы и сбросила их на пол, потом сняла свитер и остановилась в дверях ванной комнаты, давая Рейду возможность полюбоваться на себя. Лауре было тридцать восемь. В густой шапке прямых светло-рыжих волос в последнее время тут и там появились серебряные нити, а в уголках васильковых глаз – тончайшая паутинка морщинок, но здоровый цвет классически пропорционального лица молодил ее. Несмотря на две беременности, загорелое тело Лауры вызывало у мужчин потаенную улыбку и зажигало в глазах похотливый огонек.
Лаура стянула трусики, скомкала их, швырнула в спальню и, смеясь, скрылась в ванной. Открыв душ, она встала под воду и ощутила, как гранитный пол холодит ступни, а горячие струи обжигают тело. Она стояла, пригнув голову, спиной к распылителю и упиралась руками в стену, когда дверь ванной отворилась и вошел Рейд. Он шагнул к ней под душ и обнял, заслоняя от струй.
– Этот стриптиз окончательно разбудил моего маленького дружка, – сообщил он, глядя вниз.
– И правда, проснулся, – засмеялась Лаура. – Только почему ты называешь его маленьким?
Лаура ничего не имела против этого вторжения или против внезапно усилившегося давления на свое бедро. Она повернулась, прижалась к Рейду всем телом, провела руками по его спине и остановилась на мускулистых ягодицах. Он пробежал языком по ее шее вниз, к груди, задержался там, покусывая сосок, потом прочертил линию через живот к пупку и ниже. Язык замер у складки на лобке, потом задвигался, описывая круги.
– О, Рейд, как хорошо! Мне это нравится, – сказала она игриво. Он провел языком дорожку к тому месту, где начиналась лощина. – Ах, а это я люблю больше всего!
Лаура стояла, закинув голову назад, и прислушивалась к своему телу, которое Рейд вел к зыбкой грани оргазма. Она обхватила его голову, потянула вверх, потом закинула правую ногу ему на бедро, открываясь, и рукой помогла ему проникнуть внутрь. Потом она сцепила обе ноги у него за спиной и, используя его как опору, повела к кульминации.
Позже, когда они лежали словно пара вложенных друг в друга ложек, Лаура изучала затылок любовника в тусклом свете, падающем из ванной. Она всегда спала с включенным в ванной ночником и приоткрытой дверью. Лаура утверждала, что так быстрее добежит до детей, если они вдруг позовут, но на самом деле просто боялась темноты. Она погладила Рейда по плечу и крепко его обняла. Ей всегда было покойно и надежно с ним рядом.
Лаура относилась к Рейду с большой нежностью – может быть, она даже любила его, – но с ним она никогда не теряла самоконтроль, как бывало с Полом. Она объясняла это тем, что стала старше, она уже не та школьница, которой была, когда встретила Пола. Но она никогда не открывалась Рейду до конца, никогда не делилась с ним самыми сокровенными мыслями. Хватит с нее откровенности.
«Встретила Пола... Нет, отыскала Пола». – Лаура мысленно повторила собственную фразу. Да, она нашла его и смаковала каждую минуту, которую они проводили вместе. Так было вначале. Их любовь была тогда совершенной. Потом они привыкли друг к другу, погрязли в самодовольстве, в рутине. Но она по-прежнему любила его, и каждое его прикосновение вызывало в ней потрясение. Сравнивая Пола с Рейдом, Лаура признавала, что Пол давал меньше, но их союз принес ей гораздо больше. Почему? У Рейда более красивая внешность – на ее вкус. Он любит то же, что любит она, у него замечательное тело, их тела словно созданы друг для друга. Пол же всегда был эгоцентриком; не посоветовавшись с ней, он принимал решения, которые влияли и на ее жизнь. Он был потрясающе щедрым любовником, но за пределами спальни становился меланхоличным и отстраненным; ему в отличие от нее не нужны были прикосновения, ласки. Работа поглощала его целиком, иногда он неделями не появлялся дома, звонил редко и нерегулярно. Но они любили друг друга, это несомненно. Даже после рождения детей Пол оставался пылким любовником, как в начале самого бурного романа. Но это было до ранения, а потом...
Рейду Дитриху было тридцать девять, но выглядел он на десять лет моложе. Они познакомились год назад на открытии выставки Лауры в галерее Артура Максвелла на Мэгэзин-стрит. Лаура вошла в зал, а он стоял перед одной из ее картин. Пятнадцать минут спустя он все еще стоял там и по-прежнему не сводил глаз с картины. Пока он изучал творение Лауры, она изучала его самого. Высокий – около шести футов, худощавый, но крепкий, светлые волосы зачесаны назад. Тонкие, но мужественные черты лица, чувственный рот. Больше всего Лауру поразили его глаза, похожие на детские стеклянные шарики с серыми разводами под поверхностью. Она никогда не видела глаз такого оттенка. Они загипнотизировали Лауру, она потерялась в их бездонной глубине с той самой минуты, как их увидела. Хотя поначалу ее интерес был чисто художническим.
– Боже, какой роскошный мужик! – воскликнула Лили Тенер. Она заметила его первая и обратила на него внимание Лауры.
В конце концов Лаура подошла поближе и встала у него за спиной. Рейд смотрел на «Святого Себастьяна».
У мученика на картине были темные локоны, ниспадающие на плечи, и бледный нимб вокруг головы. Через полупрозрачную кожу просвечивали темно-синие дорожки вен.
Кровь Себастьяна высасывали пять пиявок-стрел с побагровевшим оперением. Две овцы лизали кровь, капающую с древка стрелы. В темноте древесных крон сидели на ветках зловещие черные птицы и наблюдали за будущим святым, очевидно, дожидаясь своего часа. Несмотря на врезавшиеся в тело веревки, которыми его привязали к дереву, несмотря на раны и птиц, жаждущих выклевать ему глаза, Себастьян улыбался овце – любительнице полакомиться человечьей кровью. Первоначальный замысел Лауры изменился сам собой во время работы – движение руки, мазок кисти, и как-то неожиданно, вопреки воле живописца святой Себастьян вышел умиротворенным.
– Не знал, что овцы пьют кровь, – прокомментировал, увидев картину, Реб.
– Фу, мам, какая гадость! – скривилась Эрин. – Неужели ты думаешь, она кому-нибудь понравится?
Рейд же на выставке произнес, не поворачивая головы:
– Поразительно. Поистине уникальная интерпретация... хм... смерти святого Себастьяна. Какую меру страдания способен вынести человек, оставаясь в мире с самим собой... со своим Богом? Она затрагивает во мне какую-то струну, о существовании которой я и не подозревал. – Лаура подумала, что он говорит всерьез, но он неожиданно рассмеялся. – А кто стрелял в святого Себастьяна?
– Действительно, мне бы надо было знать, – сказала она. – Наверное, те, кто делал из людей мучеников.
– Я подумываю, не купить ли мне его, но...
– Но?
– Слишком дорого. Четырнадцать тысяч неизвестно за кого...
Лаура оглядела его с головы до пят. Цельнозолотые «Картье», костюм, сшитый по авторской модели, пара явно недешевых кожаных туфель.
– Наверняка за свои часы вы заплатили не меньше. А на что годны часы? Они способны лишь вторгаться в ваши мысли и гонять вас целыми днями, как сержант на плацу. «10.20 – о Боже, мне пора!» Восемнадцатикаратный[3] надсмотрщик. Симпатичный надсмотрщик, но его тиканье – это форменное щелканье бича.
Рейд повернулся и смерил Лауру долгим изучающим взглядом. В прозрачных глазах вспыхнул огонек интереса.
– Может быть, художник согласится поменяться со мной? Картину на часы. – Он улыбнулся. – Тогда я убил бы двух зайцев одним Картье – получил бы картину и избавился от тирана на запястье.
