Из всех общественных мест банки оборудованы лучше других, чтобы противостоять ограблению. Но во время расследований я не переставал удивляться, насколько часто служащие забывают зарядить камеру слежения пленкой, случайно выключают бесшумную тревогу, а потом не удосуживаются снова включить. Или так часто задевают кнопку, что полиция не спешит приезжать, думая, что это очередная небрежность. Это все равно что вывесить плакат: «Грабьте нас!» Когда рисуешь модель преступления — этот термин я еще не употреблял, — начинаешь понимать, что существуют определенные стереотипы. А раз видишь стереотипы, способен принять превентивные меры и поймать преступников. Например, если происходит серия чем-то сходных друг с другом банковских ограблений и, исходя из опыта опросов других преступников, следователь способен догадаться, что именно привлекло грабителей в каждом конкретном случае, то можно защитить уязвимые в этом отношении банки — все, кроме одного. Но он, естественно, будет находиться под постоянным наблюдением сотрудников ФБР или полицейских в штатском. Таким образом можно заставить грабителя выбрать банк, который уже выбрали вы. Когда начали применять подобную превентивную тактику, уровень раскрываемое™ банковских ограблений пошел вверх.
Но что бы мы ни делали в те дни, как и наши предшественники с 1924 года, все это происходило под грозным присмотром Джона Эдгара Гувера. В наш век чехарды назначений и угоды мнениям публики трудно представить, какой степенью власти он обладал. И не только в ФБР. Его влияние распространялось на политических лидеров, на прессу, на общество в целом. Если кто-то желал написать о ФБР книгу, подобно объемному бестселлеру 1950 года Дона Уайтхэда, или снять кинофильм вроде того, что по этой книге поставил Джеймс Стюарт, или телесериал наподобие «ФБР» Ефрема Цимбалиста-младшего, требовалось одобрение и благословение Гувера. Любой правительственный чиновник испытывал постоянный страх, опасаясь, что у директора на него что-то имеется, особенно если ему по-дружески намекали, что до ФБР дошел некий слух, который он всеми силами старался скрыть от широкой публики.
Загадочное обаяние личности Гувера нигде не действовало так сильно, как в самом Бюро и его отделениях. Общепризнанным было, что только благодаря Гуверу ФБР заслужило теперешний престиж и уважение. Почти единолично из заштатного агентства он создал могущественную организацию, неустанно боролся за увеличение бюджета и повышение зарплат. Его почитали и боялись. А если о нем не думали, это означало, что просто не хотели в этом признаваться. Дисциплина в ФБР была жесточайшая, и каждая инспекция сопровождалась морем крови. Но если проверяющие ничего не находили, директор мог заподозрить, что они сами работают спустя рукава, и поэтому после каждой проверки появлялись оправданные или не оправданные выговоры. Их количество отмерялось подобно квоте на выдачу проездных документов. Все это было настолько серьезно, что старшие специальные агенты (ССА) в отделениях выбирали жертвенных агнцев — сотрудников, кому в ближайшие два года не светило повышение и поэтому выговоры не сильно вредили. Однажды (сегодня, после ужасных взрывов в федеральном здании в Оклахома-Сити в 1995 году, эта история не кажется настолько смешной) после очередной проверки в ФБР позвонили и пригрозили бомбой. Звонок был отслежен, и обнаружилось, что говорили из телефона-автомата у городского федерального здания, где располагалось отделение Бюро.
Прибыли чины из руководства и забрали будку, чтобы сравнить оставленные в ней отпечатки с отпечатками пальцев всех 350 сотрудников отделения. В конце концов здравый смысл возобладал и расследование не состоялось. Но это один из примеров, какую напряженность порождала политика Гувера. Для всего существовала определенная манера поведения. И хотя мне не представилась возможность встретиться с мистером Гувером один на один, в моем кабинете висела (и висит до сих пор) фотография, подписанная им самим. Была даже специальная процедура получения таких фотографий молодыми агентами. ССА предлагал свой стол, чтобы накатать подхалимское письмо и в нем расписать, как ты горд, что поступил в ФБР, и как сильно восхищаешься мистером Гувером. Если письмо удавалось, агент получал фото с наилучшими пожеланиями и мог хвастаться своими личными связями с великим руководителем организации.
О происхождении многих таких процедур мы не имели понятия: являлись ли они прямым указанием Гувера или не в меру верноподданнической интерпретацией его пожеланий. Каждый в конторе должен был подавать начальству отчет о количестве переработанных часов и от каждого ждали, что он станет трудиться сверх установленной средней нормы. Уверен, вы уже поняли, в чем заключалась дилемма.
Месяц за месяцем, как сумасшедшая пирамида, число этих часов продолжало расти. А люди высоких моральных качеств и с твердым характером, попадая в Бюро, были вынуждены учиться раздувать список. В конторе не курили и не пили кофе. И подобно коммивояжерам, агентам вообще не рекомендовали болтаться в помещении, даже чтобы воспользоваться телефоном. И чтобы приноровиться к этому, каждый вырабатывал собственные привычки. Я, например, просматривая дела, проводил много времени в научном зале местной библиотеки.
Одним из величайших приверженцев «евангелия от Эдгара» был ССА Нейл Уэлч, прозванный Виноградиной. Крупный малый, шести футов четырех дюймов ростом, в больших роговых очках, он отличался суровым, стоическим и отнюдь не приветливым и мягким характером. Его карьера считалась выдающейся — Уэлч работал в основных отделениях, и среди прочих: в Филадельфии и Нью-Йорке. Поговаривали, что он займет место Гувера, когда (если только это случится) настанет роковой день. Уэлч организовал группу, которая первой использовала против организованной преступности федеральный конспиративный статус Организации пострадавших от рэкетиров и коррупции (ОПРК). Но в соответствии с правилами он вернулся в Детройт.
Неизбежно и естественно Уэлч должен был схлестнуться с Бобом Мак-Гонигелом, и однажды в субботу это случилось. Он вызвал Боба вместе с инспектором взвода и, когда те явились, заявил, что кто-то использует служебный телефон в личных целях и звонит в Нью-Джерси, а это против установленных правил. То, что делал Уэлч, можно было охарактеризовать по-другому, но в ФБР все помешаны на бдительности. Уэлч умел быть жестким и начал беседу в хорошей манере допроса, которая размазывает подозреваемого по стенке:
— Итак, Мак-Гонигел, что там с этими телефонными звонками?
И Боб начал колоться, припоминая каждый разговор. Он опасался, что у ССА на него имеется что-нибудь более серьезное, и надеялся унять его ярость мелочовкой.
Уэлч поднялся во весь свой впечатляющий рост, навис над столом и погрозил пальцем:
— Вот что я вам скажу, мистер Мак-Гонигел: за вами два греха. Первое — то, что вы бывший клерк. А я ненавижу говнистых клерков. И второе. Если я хоть раз еще увижу вас в сиреневой рубашке, особенно во время инспекции, вылетите вверх тормашками. А если будете крутиться возле телефона, заброшу в шахту лифта. Убирайтесь из моего кабинета!
Боб вернулся домой побитым как собака и считал, что сгорел. И нам с Кунстом было его искренне жаль. Но на следующий день Фицпатрик рассказал мне, что, как только Мак-Гонигел вышел, они с Уэлчем повалились со смеху и ржали так, что чуть не развязались пупы. Годы спустя, когда я возглавлял Исследовательское подразделение научной поддержки, мне часто задавали вопрос: способен ли кто-нибудь из нас с нашими знаниями психологии преступника и умением анализировать картину преступления стать идеальным убийцей? И я всегда отвечал «нет». При всех наших знаниях нас бы выдало поведение после совершения преступления. Стычка между Уэлчем и Мак-Гонигелом прекрасно это доказывает: даже первоклассный агент ФБР не в состоянии выдержать напор допрашивающего.
Кстати, с того момента, как Боб в субботу спешно покинул кабинет нашего ССА, я видел его только в белых рубашках… до самого перевода Уэлча в Филадельфию. Очень часто Гуверу удавалось выжимать из Конгресса дополнительные ассигнования благодаря статистике, которую он кругом расшвыривал. Но чтобы директор имел возможность оперировать цифрами, мы должны были ими его постоянно снабжать.
Начался 1972 год, и дело завертелось. Уэлч пообещал боссу 150 арестов в игорном бизнесе. В то время эта категория и впрямь не в меру расплодилась, и её требовалось укоротить. Мы усилили работу с информаторами, установили телефонное прослушивание, планировали все свои действия, как хорошую армейскую операцию с кульминацией в Большой футбольный день [6] — идеальный для ставок день. «Далласские ковбои», годом раньше уступившие «Балтиморским жеребцам», играли в Новом Орлеане с «Дельфинами Майами». Арест букмекеров следовало производить молниеносно и точно, потому что они пользовались горючей бумагой (вспыхивающей и сгорающей в один миг) или картофельной, растворяющейся в воде. Операция обещала быть хлопотной, потому что круг лые сутки то начинался, то прекращался ливень. В тот дождливый день в нашу облаву попало больше двух сотен букмекеров. Я задержал одного типа, пристегнул наручниками на заднем сиденье и отвёл в оружейную, где их всех брали на заметку. Он оказался симпатичным молодым человеком и держало дружески. Был красив и смахивал на Пола Ньюмена.
