В результате они мерещатся фликам повсюду, и так как последние не отличают испанских и румынских цыган от чешских студентов, Аттиле пришлось выдержать несколько часов особо строгого допроса. Они в конце концов выпустили его из комиссариата: с одной стороны, потому что на момент совершения убийства он уже битый час стоял в очереди в отделе семейных пособий, с другой — потому что настало время полдника, и флики проголодались.
Один инспектор, который был не таким безнадежно ограниченным, как остальные, спросил, чем Александр занимался перед смертью.
В ответ на молчание Аттилы он пробормотал только:
— Мне жаль.
Их оправдывает то, что искромсанный ножом труп привлекает слишком много внимания. Он портит общую картину. Такое нечасто случается с докторантами. Около цыганского лагеря, между свалкой и автомагистралью — еще ладно, но в центре города — это уже форменный беспорядок. Должно быть, местным фликам досталось по первое число. Наверху началась паранойя.
Даже сам президент университета Эрвен Фоша и директриса социологического факультета Элен Сеннерон почувствовали, что обязаны присутствовать на похоронах. Они, конечно, приехали не из сострадания, это не в их привычках. Можно побиться об заклад, что их кто-то отчитал. Поскольку не появился ни один журналист, они испарились сразу после отпевания. Съездить туда-обратно за двести километров, чтобы пять минут посмотреть на покойника в деревянном ящике, — это внушает невольное уважение. Фоша даже попытался было пожать Натану руку.
«Бред полнейший».
Выходя с кладбища, Бахия обнимает Аттилу за плечи.
Молча.
Она только гладит его, отдавая частичку своего тепла. Уже с вечера после убийства она сдерживает слезы. Бахия не из тех, кого легко сломить. Ее печаль вскоре переросла в нечто более глубокое и скрытое — в гнев.
Молчание в память об Александре.
Кто же мог совершить подобное? И почему?
«Ничего не понимаю».
Это убийство похоже на ошибку. Александр не был способен причинить зло или вызвать у кого-то ненависть.
Он был классным парнем.
Накануне Бахия расспросила Аттилу. Осторожно. Чтобы подпитывать и направлять свой гнев, ей нужны ответы. Она специально остановилась в Романе и ночевала в доме его родителей, в гостиной. И даже заявила, что она подружка Аттилы, чтобы остаться с ним наедине. В общей сумятице никому не пришло в голову подвергнуть ее слова сомнению, а тот, кого они касались, лишь улыбнулся. И вернулся к своим мрачным мыслям.
Бахия принялась задавать вопросы. Потихоньку.
— Поговори со мной.
— Не знаю, смогу ли я… Из-за этой истории гренобльские флики обрабатывают меня уже два дня.
— Но я ведь не флик, и мне нужно знать. Я глаз не сомкнула со среды. Я хочу знать.
Она делает упор на «я хочу».
— Пожалуйста, расскажи мне, что ты видел.
Аттила ни в чем не может отказать ей. И еще он знает, что с ее стороны это не праздное любопытство, и полностью доверяет ей. Она не станет поднимать шум. Ей просто нужно облечь этот ужас в слова.
— Я вернулся около половины четвертого. Александр оставил на автоответчике в моем мобильном сообщение с просьбой срочно приехать домой. Он обнаружил нечто сенсационное, помогая Натану в исследовании… или что-то в этом роде.
— В каком исследовании?
— Я не уверен, он наговорил на автоответчик не так уж много. Кажется, Натан снова взялся за работу, которую бросил в начале лета.
Бахия бормочет:
— Возможно… Продолжай.
— Ну вот, я прослушал сообщение примерно в три часа, он оставил его ровно в 14.11. Я тут же сел на трамвай и поехал домой. Там около получаса пути.
На несколько секунд он замолкает, угрюмый.
— Если бы только я прослушал сообщение раньше!
— Прекрати! Ты же не будешь сейчас винить себя, что не помог ему, когда он оказался в опасности! Учитывая, что они сделали с Александром, не приди ты слишком поздно, лежал бы теперь рядом с ним в могиле, так что перестань немедленно! Учти, я этого не вынесу. Не могу слышать это от тебя.
Аттила кивает, однако не похоже, что он убежден. Слишком велика его боль.
— Значит, если я правильно поняла, ты вернулся домой через час с четвертью после его звонка.
Устало:
— Ну да.
— И нашел его в таком виде… то есть я хочу сказать, как описывали флики.
— Это было ужасно. Он… он лежал в прихожей, совсем голый, весь в крови, повсюду порезы, внутренности… Они даже отрезали ему уши и несколько пальцев, понимаешь?! Они пытали его! И от одного того, что я это знаю… стоит мне только представить, как Алекс кричит, как его режут на кусочки, — я с ума схожу. Я постоянно об этом думаю. Представляю себе его крики, его ужас. Я от этого свихнусь, говорю тебе. Когда я пытаюсь заснуть, у меня в памяти сразу всплывает эта картина, она пожирает меня изнутри!
«Его пытали».
Аттила, как ребенок, кидается в объятия к Бахии. Через минуту он вновь овладевает собой и поворачивает к ней голову.
В его глазах светится страх.
— Больше я ничего не знаю. То, что было после, я помню смутно… Отец Алекса сказал, что у фликов пока нет ни одной зацепки. Ни одной улики, ничего… Они считают, что это профессионалы, какая-нибудь история с дипломами, или я не знаю… они фантазируют на тему университетской среды и топчутся на месте.
— Александр не стал бы заниматься махинациями.
Сухо:
— Я про это и не говорю.
Она обнимает его, и они так и сидят всю ночь рядом на диване. В конце концов, уставшие, они засыпают незадолго до того, как мать Аттилы приходит разбудить их, когда пора собираться на похороны.
Выходя из дома, Бахия поворачивается к нему.
— Аттила.
— Да?
— Ты ведь стер то сообщение, которое оставил тебе Александр?
— Н-н-нет.
— Так сделай это, пожалуйста.
Натан и Бахия пробираются между могилами, ускорив шаг. Благоухание венков, возложенных на могилу Александра, заставляет их бежать с кладбища. Какое-то обонятельное несоответствие.
Еще нет и четырех, когда они покидают Роман. На переднем сиденье Бахия, Камилла дремлет на заднем. Натан настоял на том, чтобы двоюродная сестра ехала с ним, но когда они были уже возле церкви, Камилла решила пойти побродить. Посчитав, что с ее стороны было бы нехорошо смотреть на горе незнакомой семьи. Она присоединилась к ним после церемонии.
Всю первую часть пути Бахия пересказывает то, что Аттила объяснил ей накануне. Натан все больше и больше запутывается в вопросах. Он никак не разберется, сколько бы ни прокручивал в голове то, что знает. Он делится с ней своими мыслями.
— Если бы я ни о чем не попросил его, он остался бы на факультете.
— А о чем вы его попросили? Тила не смог мне ответить.
— Да сущие пустяки…
Потом:
— Четыре дня назад я снова взялся за материалы, которые вы собрали в начале июля, стал изучать их и наткнулся на этот исследовательский центр, СЕРИМЕКС. Я попросил Александра найти о нем все, что он только сможет, в мэрии или в архивах.
— И?
— И ничего! Очевидно, это никак не связано с его смертью. Он должен был перезвонить мне после полудня. Я оставался дома с Камиллой, которая помогала мне сортировать бумаги, а в полпятого или в пять ты позвонила и сказала, что он мертв.
— Может, это месть?
— Александр и месть? Тогда почему не международный заговор, если на то пошло?
— Да я-то откуда знаю? Я пытаюсь понять и не могу, черт возьми!
Натан решает, что лучше помолчать. Бахия, по-видимому, приходит к тому же выводу.
За стеклами тянется лента пейзажа. Скалы Веркора окутаны облаками. Собирается дождь. Деревни возникают одна за другой, неотличимые, всегда на одном и том же месте. То тут, то там виднеются кресты и букеты цветов, прикрепленные к деревьям и дорожным знакам, они напоминают о боли семей, потерявших кого-то из близких в автокатастрофе. Болезненный эксгибиционизм, поощряемый авторитетными политиками и пропагандой безопасности на дорогах. Отсчет убитых в качестве примера. Автомобилисты вихрем проносятся мимо.
Натан включает радио, чтобы послушать новости.
«Ни слова об убийстве».
Рассуждения политиков о туманном проекте референдума по вопросу Европейской конституции. Не очень-то увлекательно. Американские солдаты, убитые в Ираке. Гражданское население, замученное в отместку. Вне всяких сомнений, Земля еще вертится.
«А теперь местные новости. Сегодня состоялись похороны высокопоставленного чиновника, загадочным образом убитого в среду после полудня в собственном кабинете в здании социально-экономического совета региона Рона-Альпы, в старой части Лиона. Особенно ярко Дени Эритье проявил себя прошлой зимой, выступая в защиту бездомных, число которых значительно увеличилось за минувшие два года. Местные политические деятели и артисты лионской сцены пришли отдать ему последние почести…»
