— Я вас видела. Этим утром. Вы были на похоронах.
— Совершенно верно.
— Как вас зовут?
— Декатар Лукас.
— О, да. Вы же мне говорили. Забавное имя. И чем вы занимаетесь?
— Я историк.
— Ерунда.
— Я работаю на Френка Сайза.
— А-а-а. На него. — Я заметил, что многие именно так и реагировали при упоминании имени и фамилии моего нового работодателя. Я, кстати, тоже.
— Вода сойдет?
— Да, конечно.
Она кивнула и прошествовала через гостиную на кухню.
Квартирка у нее была чистенькая. Но мебель, похоже, подбиралась для другой, больших размеров. Диван я счел слишком длинным, низкий, из черного стекла, круглый кофейный столик — чересчур широким. Стульев было на два больше, так что в гостиной едва хватило место для секретарского стола из вишневого дерева и полок с книгами. Я подошел, прочитал названия некоторых. «Психология и ты», «Что хотел сказать Фрейд», «Я в порядке — ты в порядке», «Анормальная психология», «Игры, в которые играют люди», «Радуйся, что ты невротик». В остальном это были романы, за исключением «Руководство личного секретаря» и нескольких антологий поэзии. Я решил, что такая библиотека может принадлежать женщине, которая много времени проводит в одиночестве, причем ей это совсем не нравится.
Стены украшали репродукции. Главным образом, виды Парижа и большая черно-белая копия картины Пикассо «Дон Кихот и Санчо Панса». Я подумал, что, избавься она от пары стульев, купи второй кофейный столик и переставь мебель, гостиная могла бы получиться очень уютной. Мне нравилось мысленно переставлять мебель. Это занятие позволяло скоротать время, проведенное в ожидание людей, которые не испытывали тяги к общению со мной. За последний десяток лет таких набралось много, так что я стал крупным специалистом по перестановке мебели. Разумеется, мысленной.
Глория Пиплз вернулась с двумя высокими стаканами. Один протянула мне.
— Присядьте, пожалуйста.
Я выбрал диван. Она — кресло, куда и плюхнулась, подложив под себя правую ногу. Многим женщинам нравится так сидеть, и я никак не могу взять в толк, почему. Коричневый костюм сменил зеленый домашний халат, застегнутый на все пуговицы. Она, должно быть, умылась, потому что с губ исчезла помада. Глаза, что скрывались за черными очками, оказались огромными, карими и грустными. Впрочем, в больших карих глазах всегда читается грусть. Белки глаз чуть покраснели, кончик носа блестел. Губы, без помады, стали по-детски пухлыми.
— Так о чем вы хотите поговорить?
— Как я и сказал, о сенаторе Эймсе.
— Я не хочу говорить о нем.
— Хорошо, давайте поговорим о чем-нибудь еще.
Ее это удивило.
— Я-то думала, что вы хотите говорить о нем.
— Но вы-то — нет. Давайте для разнообразия поговорим о вас.
Тут я попал в точку. Это была ее любимая тема. Впрочем, как и для большинства людей.
— Вы работали у него, не так ли? Были его личным секретарем?
— Да, была его личным секретарем.
— Сколь долго?
— Не знаю. Долго.
— Чуть больше пяти лет, не так ли?
— Да, полагаю, что да. Пять лет.
— Вы начали у него работать до того, как он переехал в Вашингтон?
— Совершенно верно. Он нанял меня в Индианаполисе. После того, как… — она запнулась. — После того, как умер мой муж.
— Вы оставили это место, когда он ушел в отставку?
— Раньше.
— Когда же?
Она чуть отвернула голову, потом улыбнулась. Мягкой улыбкой, заставившей меня вспомнить о молоке и домашних булочках.
— Вы еще не видели моего главного постояльца.
Я проследил за ее взглядом. Большой, темный, абиссинский кот появился на пороге, сел, облизнулся и оглядел комнату, дабы убедиться, а нет ли тут кого лишних.
— Догадайтесь, как я его назвала?
— Здоровый образ жизни.
— Перестаньте, с чего мне так его называть?
— Вы же предложили мне догадаться.
— Я назвала его Везунчик.
— Мне нравится.
— Но с везением у него туго. Я про Везунчика. Я его кастрировала.
— Может, для него так и лучше.
— И у него вырвали когти. На передних лапах. Чтобы он не царапал мебель.
— Во всяком случае, ему оставили глаза.
— По большому счету, когти ему и не нужны. Они понадобились бы ему, если б за ним гналась собака и он захотел забраться на дерево. Но я не выпускаю его из квартиры.
— Он, несомненно, вас понимает.
— Не знаю. Может, и не стоило удалять ему когти. Пусть бы лазил по мебели, как по деревьям. Но это мой первый кот. Его подарил мне он. Если я заведу второго, то оставлю его таким, как он есть.
— Так он подарил вам кота, когда вы были его личным секретарем?
— Да, тогда я была его секретарем.
— А почему перестали быть им?
— Наверное, я ему надоела. Кто будет держать в секретарях старую тридцатидвухлетнюю каргу? Как-то он вызвал меня и сказал, что переводит меня секретарем к Кьюку.
— К кому?
— Мистеру Камберсу. Биллу Камберсу. Его административному помощнику. Все звали его Кьюк. Понимаете, Кьюк Камберс. Ему это не понравилось.
— Сенатор объяснил вам, чем вызван ваш перевод на другое место работы?
— Он сказал, что Кьюку нужен секретарь. Девушка, что работала у него, вышла замуж и уволилась.
— Когда это произошло?
— Не помню. Месяцев шесть тому назад. Может, семь.
— То есть в то время, когда он начал трахать Конни Майзель, не так ли? — Что ж, дорогая, вот тебе и первый барьер, подумал я. Интересно, как ты его возьмешь?
Глория Пиплз опустила глаза.
— Я не знаю, о чем вы говорите. Мне не нравятся ваши намеки.
— Он бросил вас ради нее, так?
— Я не хочу об этом говорить.
— Почему вы устроили скандал на похоронах? Причина в том, что Конни Майзель не подпускает вас к нему?
Вот тут Везунчик подошел к своей хозяйке. Она наклонилась, подняла его. Посадила на колени. Он положил передние, лишенные когтей лапы ей на грудь. И довольно замурлыкал.
— Я не хотела поднимать шума, — обращалась она, похоже, к коту. — Не хотела устраивать скандал. Я подумала, что теперь, после смерти Каролин, я ему нужна. Он всегда приходил ко мне в час беды. Я успокаивала его. Бывало, он приходил сюда в семь или восемь вечера, если ему удавалось вырваться так рано. Я готовила ему обед, а потом мы пропускали по рюмочке, а иногда и нет. Он садился в кресло. Мы смотрели телевизор или он рассказывал, как прошел день. Иногда мы ели воздушную кукурузу. Он один мог съесть большой пакет. Очень любил воздушную кукурузу. Он говорил о своих проблемах. Ему это нравилось. Мы никуда не ходили. Он никогда не появлялся со мной на людях. Мы просто сидели, разговаривали, смотрели телевизор. Это продолжалось пять с половиной лет, прямо таки семейная идиллия.
— И как все кончилось?
Она пожала плечами.
— Как обычно. Раз, и все. Как только он встретил ее. Я это знаю.
— Конни Майзель?
Она кивнула.
— Да. Он просто позвонил мне и сказал, что Кьюку нужен секретарь и я перехожу к нему. Я, спросила, почему, а он ответил: так надо. Я сказала, что это несправедливо, и получила ответ, что я могу уволиться, если полагаю, что со мной обходятся несправедливо. Я не уволилась. Работала у Кьюка, пока он не подал в отставку.
— А где вы работаете теперь?
— В министерстве сельского хозяйства. Когда работаю. Они меня уволят, если я не начну появляться на работе.
— А его жена?
— Луиза? Она-то тут причем?
— Она знала о ваших отношениях?
Вновь Глория пожала плечами.
— Теперь, я полагаю, знает. Она была на похоронах. Она видела, какую я сваляла дурочку. Но тогда она ничего не знала. Полагаю, даже не подозревала о нашей связи. Он же со мной нигде не бывал. Только в постели. Меня он использовал для одного: прийти, покувыркаться под одеялом и поесть воздушной кукурузы. Потом он ехал домой. Знаете, как он меня называл?
— Как?
— Мое маленькое прибежище. Любовниц обычно так не называют, не так ли?
— Не знаю. Может, он был другого мнения.
Глория отхлебнула виски.
— Нет, ласковые имена не для него, как и другие проявления любви. Может, с этой сучкой Майзель он менялся, но не со мной. Я думаю, за пять с половиной лет он раза два сказал мне «дорогая». И все. Только тискал меня. Впрочем, мне ничего более и не требовалось.
Не грусти, девочка, подумал я, другим также ничего другого не требуются, даже если они этого и не знают. Ты-то, по крайней мере, знала.
— А каким он стал после встречи с Конни Майзель?
— Что значит, каким?
— Изменился ли он? Стал по-другому говорить? Начал пить?
Глория покачала головой.
— Стал более спокойным. Собственно, видела я его только на работе. Он начал иначе одеваться. Раньше предпочитал консервативные костюмы, а тут купил себе новый гардероб. Яркие галстуки, широкие лацканы пиджаков. Вы понимаете.
