– Я ухожу, – сказал он. – Остальные вопросы могут подождать.
– Если хочешь, я позвоню Стуре. Мы должны организовать похороны.
– Хорошо бы ты сделала это в течение ближайших часов. В одиннадцать мы должны сделать заявление для прессы.
– Никак не могу поверить, – сказала она.
На глаза ее вдруг навернулись слезы. Валландер сам чуть не заплакал. Они посидели молча, пытаясь справиться с чувствами. Валландер сосредоточил взгляд на настенных часах – смотрел, как бежит по кругу секундная стрелка.
– У меня есть еще один вопрос, – помедлив, сказал он. – Сведберг был холостяком. Я никогда не слышал, чтобы у него была какая-то женщина.
– У него и не было.
– Может быть, этим летом он с кем-то познакомился?
– С женщиной?
– Да.
– И поэтому сказал, что «выработался»?
Валландер осознал нелепость своей версии.
– Это моя обязанность – задавать вопросы, – сказал он, словно извиняясь. – Иначе мы никуда не придем.
Она проводила его до стеклянной двери.
– Вы должны найти того, кто это сделал, – сказала она, сильно сжав его руку.
– Убить полицейского – самое худшее, что может сделать преступник. В таких случаях существует неписаная гарантия – мы его поймаем.
Он тоже пожал ее руку.
– Я позвоню Стуре, – сказала она. – Самое позднее в шесть.
В дверях Валландеру пришел в голову еще один вопрос. Рутинный вопрос, он попросту забыл его задать.
– Ты, случайно, не знаешь, у него не было привычки хранить дома большие суммы денег?
Она посмотрела на него непонимающе:
– Большие суммы? Откуда он бы их взял? Он всегда жаловался, что мало получает.
– И был прав. Мы получаем очень мало.
– А ты знаешь, сколько получает акушерка?
– Нет.
– Тогда я лучше умолчу. Дело не в тех, у кого большие заработки, а в тех, у кого они меньше всех.
Выйдя из больницы, Валландер с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. Еще не было четырех, но птицы уже начали свой утренний концерт. С моря тянул легкий приятный бриз, было тепло и тихо. Он медленно пошел по Большой Норрегатан.
Один вопрос казался ему важнее прочих.
Почему Сведберг сказал, что он выработался? Вышел из отпуска и сказал – я выработался.
Может ли это каким-то образом быть связано с убийством?
Он остановился на краю узкого тротуара. Вызвал в памяти картину, увиденную им в гостиной Сведберга. Мартинссон за спиной. Тело убитого и ружье… Тогда почти сразу у него возникло чувство – что-то не так, что-то не сходится.
Может быть, сейчас ему удастся сообразить?
Он напряженно размышлял, но в голову ничего не приходило.
Терпение, подумал он. Надо набраться терпения. К тому же я устал. Ночь была долгой, и она еще не кончилась.
Он снова зашагал. С горечью подумал, что выспаться вряд ли удастся. И почитать свои диетические инструкции. Вдруг он снова резко остановился. Что будет, если и он умрет так же внезапно, как Сведберг? Кто о нем пожалеет? Что скажут на похоронах? Что вот, дескать, хороший был полицейский… А теперь его стул на совещаниях пуст. Но кому будет не хватать не полицейского на стуле, а человека? Может быть, Анн-Бритт Хёглунд. Мартинссону…
Совсем рядом, чуть не задев крылом щеку, пролетел голубь.
Ничего, ничего мы не знаем друг о друге. А кем для меня был Сведберг? Если начистоту – будет ли мне его не хватать? Можно ли вообще оплакивать человека, которого толком не знаешь?
Он шел дальше – прекрасно зная, что эти вопросы будут к нему возвращаться вновь и вновь.
Переступив порог квартиры Сведберга, он словно вернулся в некий беспросветный кошмар. Все исчезло – летний бриз, щебет птиц. Здесь царил мрак смерти, особенно заметный по контрасту со светом мощных ламп. Лиза Хольгерссон уехала в полицию. Валландер позвал Анн-Бритт и Мартинссона в кухню. Хотел еще раз спросить, когда она в последний раз видела Сведберга, но удержался. Они сели за стол. Лица у них были серо-землистые. Интересно, как он сам выглядит.
– И что? – спросил он.
– Что это может быть, если не взлом?
– Очень многое, – сказал он. – Месть. Какой-нибудь псих. Два психа. Три психа. Мы не знаем. А пока мы не знаем, надо исходить не из того, что мы знаем, а из того, что видим.
– И еще одно обстоятельство, – медленно проговорил Мартинссон.
Валландер кивнул. Он знал, что тот скажет.
– Сведберг был полицейским. Здесь могут быть особые мотивы, – закончил Мартинссон.
– Что-нибудь обнаружили? Какие-то следы? – спросил Валландер. – Что у Нюберга? Что говорит врач?
Они стали листать свои записи. Анн-Бритт управилась первой.
– Стреляли из обоих стволов. И врач, и Нюберг считают, не знаю уж почему, что выстрелы последовали один за другим, почти сразу. Прямо в голову.
У нее задрожал голос. Она сделала глубокий вдох и продолжила:
– Сидел ли Сведберг на стуле, когда в него выстрелили, определить нельзя. Так же, как и точное расстояние. Если принять во внимание размеры комнаты и расположение мебели, самое большее – с четырех метров. Или ближе.
Мартинссон резко встал и, пробормотав что-то невнятное, скрылся в туалете.
– Мне надо было кончать с этой работой два года назад, – тихо сказал он, вернувшись. – Решил тогда, и надо было поступать, как решил.
– Может быть. Но сейчас ты нужен здесь, – резко сказал Валландер. В душе он прекрасно понимал Мартинссона.
– Сведберг одет, – продолжила Анн-Бритт. – Значит, его не подняли с постели. Но точное время смерти пока установить не удается.
Валландер посмотрел на Мартинссона.
– Двадцать раз спрашивал – и с той стороны, и с этой. Никто из соседей ничего не слышал.
– Может быть, из-за шума транспорта на улице? – предположил Валландер.
– Никакой транспорт не заглушит дуплет из дробовика.
– Другими словами, мы не знаем, когда это случилось. Знаем только, что Сведберг был одет. Значит, последние ночные часы можно исключить. Мне всегда казалось, что Сведберг ложится рано.
Мартинссон подтвердил – да, рано. У Анн-Бритт мнения на этот счет не было.
– Как попал в квартиру преступник? Через дверь?
– Следов взлома нет.
– С другой стороны, вскрыть этот замок ничего не стоит, – заметил Валландер.
– И почему он оставил оружие? Испугался и убежал? Или что?
Ответа на этот вопрос тоже не было. Валландер поглядел на усталых и подавленных сотрудников.
– Я выскажу свое мнение. Чего оно стоит, узнаем со временем. Как только мы вломились в квартиру и увидели всю эту жуть, у меня появилось странное чувство: что-то здесь не склеивается, что-то не так. Что именно – пока не могу сообразить. Убийство – значит, кто-то вломился в квартиру. А если не взлом, тогда что? Месть? Или, скажем, взлом, но не для того, чтобы украсть, а чтобы что-то узнать?
Он встал, нашел стакан и выпил воды.
– Я говорил с Ильвой Бринк в родильном отделении. У Сведберга почти нет родственников – она и еще один двоюродный брат. И все. У нее со Сведбергом был постоянный контакт. Она сказала одну вещь, которая меня беспокоит. В воскресенье она говорила со Сведбергом, и он пожаловался ей, что выработался. Почему? Он ведь только что вернулся из отпуска.
Анн– Бритт и Мартинссон ждали продолжения.
– Не знаю, что все это значит. А узнать надо.
– Кто-нибудь знает, чем в последнее время занимался Сведберг? – спросила Анн-Бритт.
– Пропавшими юнцами, – сказал Мартинссон.
– Вряд ли только этим, – возразил Валландер. – Дела о пропаже молодых людей официально не заведено. Мы просто держим его на контроле. К тому же он ушел в отпуск еще до того, как родители забили тревогу.
Добавить к этому было нечего.
– Пусть кто-нибудь узнает, чем он занимался.
– Ты думаешь, он что-то скрывал? – осторожно спросил Мартинссон.
– По-моему, все что-нибудь скрывают.
– Значит, нужно раскапывать тайны Сведберга?
– Нужно найти того, кто убил его. Вот и все.
Они договорились встретиться в полиции в восемь. Мартинссон пошел в квартиру напротив заканчивать опрос свидетелей. Анн-Бритт задержалась. Валландер посмотрел на нее – усталое, изможденное лицо.
– Ты не спала, когда я звонил? – спросил он и тут же пожалел. Какое ему дело, в конце концов?
Но она восприняла вопрос как должное.
– Нет, – сказала она. – Не спала.
– Что, муж дома? Ты приехала очень быстро. Он, наверное, остался с детьми?
– Когда ты позвонил, мы ругались. Маленькая дурацкая склока. Такие случаются, когда на настоящую ссору нет сил.
Они помолчали. Время от времени в кухню доносились желчные реплики Нюберга.
– И все же я не понимаю, – сказала она. – Кто мог это сделать? Сведберг такой безобидный человек, кто мог желать ему зла?
– Кто знал его лучше других?
Она удивленно посмотрела на него:
– Я думала, ты.
– Нет. Я знал его очень поверхностно.
– Но он старался тебе подражать.
– Даже представить себе такого не могу.
