Возможно, ее выдали светлые волосы или трепещущий на ветру край голубого платья, но сейчас на нее определенно смотрели или по крайней мере смотрели на тележку.
Внутри все сжалось, скрутилось узлом, и Элизабет, скорчившись от ужаса, зашептала:
– Ты меня не видишь, не видишь, не видишь.
Она напряженно прислушивалась, не раздадутся ли торопливые шаги, или приближающийся смех, или чей-нибудь окрик: «Эй, куда это ты?».
«Если кто-то подойдет, я просто побегу, побегу, побегу, и он, возможно, опешив, не увидит меня».
Но этот «кто-то» может подойти с друзьями, с друзьями, которые окружат ее, и схватят, и потащат, кричащую, и Элизабет ничего уже не сможет сделать, потому что она маленькая, слабая и напуганная.
– Значит, они вообще не должны увидеть меня, и они не увидят, не увидят, не увидят, я сливаюсь со стеной, с тележкой, с землей, с небом, куда бы они ни посмотрели, я как вода, сквозь которую все видно, а они не заметят даже малейшей ряби, и никакие жестокие глаза не увидят меня, и никакие жестокие руки меня не коснутся, они не видят меня, не видят, не видят.
Она так сильно сосредоточилась на своем желании, что и не услышала, как смотревший в ее сторону мужчина подошел ближе. Сначала Элизабет увидела его башмаки – растрескавшиеся коричневые кожаные башмаки, из подметок которых торчали шляпки гвоздей, лязгающих о брусчатку. «Я должна была это услышать, правда должна была». А выше башмаков – шерстяные штаны, видавшие лучшие дни (и отчаянно нуждавшиеся в стирке, ведь исходивший от них запах был настолько ужасен, что Элизабет затошнило).
Взгляд ее поднялся еще выше, скользнул по бурому кожаному поясу с подвешенным к нему ножом с серебристой рукоятью, в таких же бурых кожаных ножнах, и по коричневому жилету поверх синей рубахи, застегнутой лишь наполовину. Грудь мужчины пересекал длинный выпуклый шрам, а кожа выглядела не чище штанов. Элизабет боялась посмотреть ему в лицо, боялась увидеть его жадные глаза, но потом сказала себе, что она не перепуганная мышь – даже если чувствует себя именно так, – и вскинула взгляд.
Мужчина был небрит, а глаза его – жесткие, пронзительно-голубые – переполняло удивление. Он смотрел на скорчившуюся Элизабет, и лицо его кривилось в крайнем замешательстве.
«Он не видит меня», – подумала девочка, и эта чудесная мысль наполнила ее ликованием. Она видела его четко и ясно, замечала каждую морщинку вокруг его глаз, но он смотрел прямо на нее – и не видел.
Грязной рукой мужчина поскреб в затылке и обогнул тележку.
– Все путем, Эйб? – окликнул его приятель с той стороны улицы.
– Мне показалось, я что-то видел, – ответил Эйб, но, хотя его башмаки едва не задели Элизабет, мужчина совершенно не осознавал, что она здесь.
«Получилось! Я это сделала!»
– Я же говорил, что ты волшебница, – пропищал мышонок ужасно самодовольно.
– Но вы не сказали мне, как колдовать, так что даже не думайте приписывать себе все заслуги, – срезала его Элизабет. – Это моих рук дело.
– Если ты такая умная, подумай о том, что тебе лучше побыстрее убраться с площади, пока чары не развеялись.
Элизабет очень хотелось съязвить что-нибудь в ответ, но она сразу оценила разумность слов мыши. Ей удалось укрыться от глаз одного человека, но это не обязательно означает, что она способна спрятаться ото всех.
«А придется, – подумала она, – иначе я никогда не вернусь домой».
Элизабет чувствовала себя очень усталой, измученной, вымотанной, как никогда прежде. Дом был не так уж и далеко – если говорить о расстоянии, – но, чтобы добраться туда, ей предстояло выполнить слишком много задач. И хотя она, конечно, очень умная девятилетняя девочка, факт остается фактом: она при этом всего лишь девятилетняя девочка, совсем не привыкшая заботиться о себе.
«Стенаниями ничего не исправишь, Элизабет Вайолет Харгривс. Поднимайся и спасай себя, потому что никто не собирается делать это за тебя».
Мысль вроде бы принадлежала Элизабет – только, пожалуй, более взрослой ее версии. Как будто будущее «я» журило ее.
«А может, это Алиса, может, Алиса помогает мне».
Нет, она больше не погонится за Алисой, даже в мыслях. На сегодня с нее уже достаточно голосов в голове.
Элизабет сделала глубокий вдох и встала. Она старалась не думать о яркости своего голубого платья и золотистых локонах, чтобы не стать ненароком более заметной.
«Ага! Вот оно!»
Необязательно делать себя невидимой. Нужно лишь позаботиться о том, чтобы никто ее не заметил, а это совсем не одно и то же.
Люди толпились в основном на другой стороне площади, вдали от разбитой тележки. С площади вели два выхода – мощеная дорога, пролегающая слева от Элизабет, и узкий проулок, открывающийся прямо напротив нее. Проулок резко уходил вбок по диагонали, поэтому Элизабет со своего места не видела, что там творится и насколько он длинный.
Если чары рассеются, на дороге она останется незащищенной. А чтобы добраться до проулка, нужно пройти прямо сквозь толпу. Кроме того, Элизабет вовсе не хотелось опять оказаться в каком-нибудь туннеле. А что, если на той стороне вообще нет выхода?
Нет, придется рискнуть и пойти по дороге. По крайней мере, там будет куда бежать, если в том возникнет необходимость, хотя она искренне надеялась, что не возникнет, поскольку беготней уже насытилась по горло, на всю оставшуюся жизнь, решив для себя: она не из любителей бега. Она из любителей спокойно-сидеть-за-столом-с-чаем-и-тортиком.
Хорошо, конечно, знать, что ты за человек, размышляла она, огибая тележку и выходя на дорогу. Это помогает избежать суеты и избавляет от попыток делать то, к чему у тебя изначально не лежит душа.
На ходу Элизабет повторяла про себя: «Вы меня не видите, вы меня не замечаете, тут ничего нет, кроме пустого воздуха». И похоже, это работало. Никто из находившихся на площади, кажется, не видел ее.
– Будь осторожна, – шептал мышонок. – Будь очень осторожна.
Элизабет молчала, потому что это могло привлечь к ней внимание, ведь тот, кто услышал бы ее голос, мог заметить и ее саму. Но то, что мышь продолжала поучать ее и говорила какие-то и без того понятные банальности, весьма раздражало. И девочка подозревала: говорит зверек только потому, что знает – сейчас Элизабет точно не ответит.
Двое мужчин со смехом и криками вдруг отделились от толпы. Краем глаза Элизабет наблюдала, как они идут, пошатываясь и поддерживая друг друга.
«Очевидно, переборщили со спиртным», – с отвращением подумала она. Элизабет не вполне понимала, что такое «спиртное», но знала: от него люди дурно пахнут и совершают порой дурные
