Ясно, была проверка. И результаты положительные, положительнее не придумаешь.
Некоторое время назад Патрис слышала звонок у входной двери, голоса в прихожей — кто-то пришел в дом и, должно быть, все еще здесь. Больше она о госте не вспоминала. В тот момент она купала в ванночке маленького Хью и ей было не оторваться. Пока она его вытерла, присыпала тальком, одела, уложила в кроватку, потом постояла над ним, пока не уснул, и вынула из крепко сжатого кулачка целлулоидную уточку, прошел почти час. Патрис была уверена, что гость к тому времени уже ушел. Разумеется, это был мужчина — любую гостью в возрасте от шести до шестидесяти мамаша Хаззард немедленно привела бы наверх, чтобы та стала свидетельницей праздничного ритуала купания ее обожаемого внука. Вообще-то она впервые за много недель пропустила это событие, а то бы обязательно присутствовала. Хотя бы для того, чтобы подержать полотенце, погугукать с маленьким человечком, мешая не жалующейся на это маме. Только что-то очень важное могло помешать ей прийти.
Выйдя из комнаты и спускаясь по лестнице, Патрис подумала, что внизу необычно тихо. Монотонно бубнил лишь один низкий голос, словно кто-то читал вслух. Никого больше не было слышно.
Чуть спустя молодая женщина обнаружила, что все собрались в библиотеке, где по вечерам обычно никто не бывал. Она увидела их дважды — раз с лестницы, когда спускалась, другой раз внизу, когда, обойдя лестницу, проходила через примыкающую к библиотеке прихожую.
В библиотеке находились все трое и с ними мужчина, которого близко не знала, но пару раз в доме видела. Он сидел за столом под настольной лампой и монотонно, нараспев что-то читал. Не книгу, что-то больше похожее на отпечатанный на машинке доклад. Периодически раздавалось шуршание переворачиваемого и подкладываемого вниз листа.
Остальные не произносили ни слова. Сидели на разном расстоянии от читавшего и слушали с разной степенью внимания. Папаша Хаззард пододвинулся к столу поближе и, время от времени согласно кивая, не пропускал ни одного слова. Мамаша Хаззард сидела в кресле с корзинкой для рукоделия на коленях и что-то штопала, изредка поднимая глаза. Как ни странно, был здесь и Билл. Сидя в отдалении, он болтал перекинутой через подлокотник ногой и, запрокинув голову так, что торчавшая в зубах трубка смотрела в потолок, казалось, совсем не слушал. Отсутствующий взгляд говорил, что мыслями он будто бы где-то далеко, хотя физически, как послушный сын, при сем присутствует.
Патрис попыталась незаметно скрыться, но мамаша Хаззард не вовремя подняла глаза и увидела мелькнувшую за дверью фигуру.
— А вот и она, — сказала мамаша. — Патрис, зайди на минутку, дорогая. Ты здесь нужна.
Патрис повернулась. Во рту вдруг пересохло.
Монотонный голос выжидательно замолк. Частный детектив? Нет-нет, не может быть. Он бывал в доме в другом качестве, она в этом уверена. Но эти разложенные перед ним многочисленные бумаги…
— Патрис, Тая Уинтропа ты знаешь.
— Да, нас знакомили, — пробормотала она.
Приблизившись, она, с трудом отводя взгляд от стола, поздоровалась.
— Тай — адвокат отца, — взяла на себя бремя объяснений мамаша Хаззард, будто в данной обстановке нельзя было иначе представить старого друга.
— И соперник в гольфе, — добавил он сам.
— Соперник? — презрительно фыркнул отец. — Какой ты соперник? Соперник тот, кто равен тебе по силам. Я бы скорее назвал наши игры избиением младенца.
Трубка Билла приняла горизонтальное положение.
— Побьешь его одной рукой, так, что ли, па? — подзадорил он отца.
— Ага, только вот чьей одной рукой, — подмигнул сыну адвокат. — Особенно в прошлое воскресенье.
— Ну-ка уймитесь все трое, — улыбаясь, осадила их мамаша Хаззард. — У меня дела. Да и у Патрис. Не сидеть же здесь всю ночь.
Снова воцарилась деловая обстановка. Билл поднялся и подставил стул к столу.
— Садись, Патрис, присоединяйся к вечеринке, — пригласил он.
— Да-да, Патрис, мы хотим, чтобы ты послушала, — заметив ее нерешительность, попросил отец. — Это касается тебя.
Ее рука предательски потянулась к горлу. С огромным трудом удержалась. Неловко присела на стул.
Адвокат прокашлялся:
— Верно, по-моему, тут как раз об этом, Дональд. Остальное остается как раньше.
Отец подвинул стул поближе.
— Хорошо. Можно подписывать? — спросил он.
Мамаша Хаззард, закончив работу, откусила нитку. Стала собирать рукоделие в корзинку, готовилась уходить.
— Сначала сказал бы Патрис, о чем речь, дорогой. Не хочешь, чтобы она знала?
— Давайте скажу я, — предложил адвокат Уинтроп. — У меня будет покороче. — Повернувшись к Патрис, он дружелюбно поглядел на нее поверх очков. — Дональд меняет условия завещания, делает дополнительные распоряжения. Видите ли, первоначально предусматривалось, что после покрытия долгов и уплаты по обязательствам оставшееся имущество делится поровну между Биллом и Хью. Теперь же мы меняем это следующим образом: четверть отходит Биллу, остальное вам.
Патрис почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, будто его залило обжигающим красным светом, и все это видят. Ею овладело мучительное желание оттолкнуться от стола и бежать. И в то же время ей было не оторваться от стула.
Облизав пересохшие губы, женщина постаралась говорить спокойно.
— Я не хочу, чтобы вы делали это. Не хочу, чтобы включали меня.
— Не думай ничего такого, — добродушно улыбнулся Билл. — Ты никого ни в чем не ущемляешь. Мне остается дело отца…
— Это сам Билл предложил, — пояснила мать.
— Когда ребята достигли двадцати одного года, я для начала выделил им единовременно наличными.
Она, не слушая, вскочила на ноги и в панике оглядела всех.
— Не надо, прошу вас! Не надо там моего имени! Я не хочу, чтобы оно там упоминалось! — Протянула руки к отцу. — Папа! Послушай же меня!
— Это же в память Хью, дорогая, — тактично подсказала мать. — Неужели не понятно?
— Знаю, всем нам тяжело вспоминать о Хью. Но и ей тоже надо жить. Думать о сыне. И такие вещи нельзя откладывать по настроению. О них надо думать заранее.
Патрис повернулась и выбежала из комнаты. Никто за ней не последовал.
Заперлась у себя. Взявшись за голову, принялась метаться по комнате.
— Мошенница! — вырвалось у нее. — Воровка! Забралась в чужой дом и…
Через полчаса в дверь постучали. Подошла, открыла. В дверях стоял Билл.
— Привет, — неуверенно заговорил он.
— Привет, — так же неуверенно ответила она.
Будто они не виделись, по крайней мере, несколько дней, а не всего полчаса.
— Он подписал, — сообщил Билл. — После того как ты поднялась к себе. При свидетелях и прочее. Дело сделано, хочешь ты того или нет.
Она не ответила. Битва была проиграна еще там, внизу, а это было лишь заключительное коммюнике.
Билл смотрел на нее как-то странно. В равной мере испытующе и непонимающе. С легкой долей восхищения.
— Знаешь, — произнес он, — не пойму, почему ты так себя вела. И я с тобой не согласен, думаю, не надо было так реагировать. — Доверительно понизил голос. — Но, так или иначе, я рад, что ты держалась именно так. После этого ты мне еще больше нравишься. — Неожиданно протянул руку. — Попрощаемся на ночь?
Она осталась одна в доме. Правда, не совсем одна — наверху в кроватке спал маленький Хью, у себя в задней комнате копошилась тетушка Джози. Родители ушли в гости к Майклсонам, старым друзьям.
Патрис любила время от времени оставаться в доме одна. Не часто, не все время, это бы походило на одиночество. А что такое одиночество, она уже однажды испытала и больше не желала испытать.
Но оставаться одной вот так, на пару часов, с девяти до одиннадцати, не испытывая одиночества, зная, что они скоро вернутся, было приятно. Можно бродить по всему дому, подняться наверх, зайти в одну комнату, в другую. Не то что этого нельзя в другое время, но когда никого нет, испытываешь особое чувство. Сильнее ощущалась принадлежность к дому.
Они ее звали с собой, но она отказалась. Возможно, потому что знала, что, если останется одна, к ней снова придет это ощущение.
Ее не уговаривали. Никогда не уговаривали, не настаивали. Уважали как личность, размышляла она, и это одна из их приятных черт. Одна из многих.
— Ладно, может, в другой раз, — улыбнулась, уходя, мать.
— В следующий раз обязательно, — пообещала Патрис. — Они такие приятные люди.
Она побродила по комнатам, впитывая в себя это ощущение «принадлежности». Там тронула спинку стула, там попробовала на ощупь оконную штору.
Мое. Мой дом. Мой и моих родителей. Мой. Мой. Мой родной дом. Мое кресло. Моя штора. Сейчас я ее поправлю, пусть висит вот так. Глупость? Ребячество? Причуда? Несомненно. Но кто без ребячества, без причуд? Что без них за жизнь? И есть ли вообще без них жизнь?
