"Плейнз мотель" был очень похож на "Лейзи Тайм", с той только разницей, что в нем было одно длинное жилое крыло и само здание было сложено из серого камня и деревянных досок, а не кирпича. Даже неоновая вывеска точно так же горела оранжевыми и зелеными огнями. И казалось, будто автомат с кока-колой возле двери в офис за прошедший день перетранспортировали из "Лейзи Тайм" в Индианаполисе прямиком в "Плейнз". Воздух был приятно прохладным, и в помещении царил шум какой-то механики. Алекс не удивился бы, если бы портье в "Плейнзе" оказалась грузная женщина с прической в стиле "пчелиный улей".
Однако портье был мужчина, приблизительно того же возраста, что и Дойл, хорошо выбритый, с тщательно уложенными, аккуратными волосами. У него было честное, открытое американское лицо с квадратной и тяжелой нижней челюстью, идеальное для плакатов, агитирующих юношей идти в вооруженные силы. Он мог бы делать прекрасные рекламные ролики на телевидении для "Пепси", "Жилетт" или "Шик", а также позировать для фото на разворот во всех журналах с рекламой сигарет "Кэмел".
— Я заметил, у вас там табличка на двери — "Свободных мест нет". Но мы заказывали комнату, хотя и приехали на час позже назначенного времени...
— Ваша фамилия Дойл? — спросил портье, улыбнувшись и продемонстрировав ряд отличных белых зубов.
— Да.
— Разумеется, ваш заказ мы сохранили.
И он достал из стола тонкий, почти прозрачный бланк для заполнения.
— Вы, должно быть, беспокоились, приятель, из-за того, что мы застряли...
— Нет, ни в коем случае, мистер Дойл. Заказ есть заказ. К тому же мне вовсе не улыбалось сдавать ваш номер "енотам".
Алекс был сильно утомлен, так как целый день просидел за рулем, поэтому никак не мог понять, что имеет в виду портье.
— Енотам?
— Ну, неграм, — ответил тот. — Они приходили сюда трижды. И если бы не ваш заказ, мне пришлось бы сдать одному из них двадцать второй номер на одну ночь. А я это терпеть не могу. По мне, так лучше бы комната вообще пустовала всю ночь, чем сдавать ее негру.
Подписывая карточку посетителя, Алекс чувствовал себя так, словно одобрял нелепый расизм этого парня. И вскользь подумал о том, с чего бы это он, одетый весьма своеобразно, произвел более благоприятное впечатление, чем чернокожие, которые приходили сюда раньше, до него.
Вручая Дойлу ключ от их комнаты, симпатичный портье спросил:
— Сколько бензина съедает такой "Тандерберд" за милю?
Алекс, который давно понял, что собой представляют такие вот молодчики, ожидал от этого, как и от остальных, продолжения ругани в адрес "енотов" и был немало удивлен тем, что парень быстро сменил тему.
— Сколько бензина? Не знаю. Никогда не проверял.
— Я коплю деньги на такую же машину. Жрет бензин без меры, но мне нравятся "Тандерберды". Такая тачка говорит о том, что ее владелец — настоящий мужчина. Если он смог заработать на "Тандерберд", то это парень что надо.
Алекс взглянул на ключ.
— Двадцать два? Где это?
— Направо и до конца по коридору. Это хороший номер, мистер Дойл.
Алекс вышел из мотеля проверить машину. Он понял, почему портье признал его. Для этого человека "Тандерберд" являлся символом, преображавшим реальность. В его глазах такая машина была своего рода гарантией качества ее владельца. Подобная реакция очень угнетала Алекса. Право, этот портье был ничем не лучше Чета с бензоколонки или той, с "пчелиным ульем" на голове.
* * *
Джордж Леланд провел ночь со вторника на среду в дешевом мотеле, расположенном тремя милями западнее "Плейнза". И хотя он занимал крошечную комнатку на одного, Леланд все же не чувствовал себя одиноким. Потому что к нему часто наведывалась Куртни. Иногда она появлялась в углу комнаты, прислонившись спиной к стене, а то он видел ее сидящей на краю кровати или на жестком, с плохо набитым сиденьем стуле возле двери в ванную комнату. Не раз Леланд приходил в ярость и приказывал Куртни убираться. И она исчезала так же незаметно и тихо, как и появлялась. Но потом Джордж принимался скучать, тосковать по ней — и Куртни появлялась вновь, превращая дешевую комнатушку в роскошные апартаменты, богаче "Плейнз мотеля".
Леланд спал крепко.
Приблизительно за два часа до рассвета он проснулся и уже не мог заснуть. Поэтому он встал, принял душ и оделся. Сев на кровать, Леланд развернул несколько карт и изучил по ним маршрут на среду, водя кончиками пальцев по линиям дорог. Леланд понимал, что где-то в районе этих шестисот миль он должен перехватить Дойла и мальчишку. Больше не было необходимости скрывать правду от самого себя. Куртни помогла ему понять и принять это. Он должен убить их так же, как того патрульного, который попытался было встать между ним и Куртни. Откладывать уничтожение Алекса и мальчишки становилось слишком опасным. К завтрашнему вечеру они проедут уже добрых полпути к Сан-Франциско. И если Дойл решил изменить маршрут последнего и самого длинного участка пути, он может совсем потерять его.
Значит, завтра. Где-нибудь между Лоуренсом, Канзасом и Денвером Леланд наконец-то нанесет им ответный удар, им и всем, кто за последние два года строил козни против него и выбивал почву из-под его ног. Но теперь он уже не будет уступать, не позволит отталкивать себя. Он научит всех уважать его. И к нему вернется удача. Убрав с дороги Дойла и этого мальчишку, Леланд и Куртни смогут вновь вернуться к прежней жизни, замечательной жизни вдвоем. Все, что у нее останется, — это он, Леланд, и Куртни будет держаться за него.
* * *
В начале седьмого вечера во вторник в кабинете детектива Эрни Ховела раздался телефонный звонок.
Кабинет Ховела находился на втором этаже главного управления полиции. Это была небольшая комнатка с минимумом мебели.
Эрни взял трубку. Звонили из экспертного отдела.
— По делу Пулхэма? — спросил он еще до того, как на другом конце смогли что-либо сказать. — Если нет, передайте информацию кому-нибудь другому. Я занимаюсь только Пулхэмом, и, пока не разберусь, ничем другим.
— Вам это понадобится, — ответил эксперт. Кажется, говорил тот самый, желтолицый, узкоплечий и лысоватый, которого детектив Ховел так и не смог переубедить накануне вечером. — Мы получили ответ из Вашингтона по отпечаткам пальцев. Только что пришел по телетайпу.
— Ну и?
— Безрезультатно. В картотеке отсутствует.
Ховел навис над своим огромным столом, отчего тот сразу стал казаться меньше. Одной рукой он что есть силы сжал телефонную трубку, другая смяла в кулаке стопку бумаги. Суставы пальцев побелели и заострились.
— Отсутствует?
— Я говорил вам, что это вполне возможно, — заявил эксперт, явно довольный разочарованием Ховела. — С каждой минутой дело все больше и больше становится похоже на психическое.
— Это политическое дело, — настаивал Ховел, сжимая и разжимая кулак, — продуманное, заранее спланированное убийство полицейского.
— Не согласен.
— У вас есть доказательства? — гневно спросил Ховел.
— Нет, — признался эксперт. — Мы все еще пытаемся найти автомобиль, но, похоже, это безнадежно. Мы взяли пробы с каждой трещины и царапины. Но кто знает, были ли они оставлены машиной убийцы? И если какие-то из них — да, то какие?
— Вы осмотрели кузов? — спросил Ховел.
— Разумеется, — ответил эксперт, — нашли несколько волосков, обрезки ногтей. Массу грязи разного происхождения. Травинки. Остатки пищи. Большинство найденного материала не имеет никакого отношения к убийце. А то, что может иметь, — волосы, пара оборванных нитей на дверной ручке, — мы все равно не можем использовать, пока у нас нет конкретного подозреваемого, к которому можно будет приложить все это.
— Да уж, это дело не решить в лаборатории, — согласился Ховел.
— Какие у вас еще версии?
— Восстанавливаем картину дня, смену Пулхэма. Начинаем с того момента, когда он вывел из гаража свою полицейскую машину.
— Что-нибудь прояснилось?
— Еще очень многие моменты нужно учесть, переговорить с массой людей, — сказал Ховел, — но мы обязательно что-нибудь выясним.
— Мы имеем дело с психом, — вновь уверенно заявил эксперт.
— Ошибаетесь.
И Ховел повесил трубку.
Двадцать лет назад Эрни Ховел стал полицейским. Это произошло потому, что он с детства знал: детектив — не просто работа, а профессия. Она в конце концов приводит мужчину к почету и уважению. Да, это тяжелый труд, требующий долгих, бесконечных часов упорных усилий за более чем умеренную плату. Однако это занятие давало возможность приносить пользу окружающим. А "дополнительные льготы" полицейского — благодарность соседей и восхищение собственных детей — были гораздо более важны, чем зарплата. По крайней мере, так было раньше...
"Теперь же, — размышлял Ховел, — полицейский — не более чем мишень. Он мешает всем: черным, либералам, пацифистам, феминисткам, — все эти сумасшедшие фанатики млеют от счастья, делая из полицейских дураков. Сегодня на копа смотрят как на шута, фигляра, и это в лучшем случае. В худшем его называют фашистом, и нет большего удовольствия для всех этих играющих в революцию людишек, чем приговорить полицейского к смерти..."
