— Черта с два! Это был тот еще суд. Он продолжался три дня. Уилбенкс всегда может договориться с одним-двумя членами жюри. Делал это много лет и ни разу не был пойман за руку. Кроме того, он всех в округе знает. А представители страховщиков приехали из Джексона, и у них не было здесь никаких рычагов. Просовещавшись два часа, жюри вынесло вердикт в пользу истца. Сто штук, а для ровного счета — еще миллион долларов штрафных убытков.
— Миллион сто тысяч?!
— Хорошо считаешь. Это был первый миллионный вердикт в округе Форд. Он висел над компанией целый год, пока Верховный суд не взял в руки топор и не урезал штраф.
Мысль о том, что Люсьен Уилбенкс имеет такое влияние на присяжных, не утешала. Забыв на миг о своем бурбоне, Бэгги разглядывал что-то там, внизу.
— Плохой знак, сынок, — сказал он наконец. — Действительно плохой.
Я был его начальником, и мне не нравилось обращение «сынок», но я пропустил его мимо ушей: в настоящий момент были заботы поважнее.
— Значит, устрашение? — спросил я.
— Ага!.. Пэджиты редко покидают остров. Тот факт, что они перенесли свой маленький спектакль на нашу площадку, означает готовность к войне. Если они решились запугивать газету, значит, постараются проделать то же самое и с присяжными. А шериф уже у них в руках.
— Но Уилбенкс заявил, что будет требовать переноса слушаний в другое место.
Бэгги ухмыльнулся и вспомнил о своем бурбоне.
— Не верь ему, сынок.
— Пожалуйста, называй меня Уилли. — Забавно, но я привык-таки к своему новому имени.
— Не верь ему, Уилли. Парень виновен, и единственный шанс для него — присяжные, которых можно купить или запугать. Десять против одного, что суд состоится здесь, в этом самом здании.
* * *
Прождав два часа момента, когда содрогнется земля, публика проголодалась. Толпа рассеялась, люди начали расходиться. Прибыл наконец эксперт из криминалистической лаборатории штата и проследовал в нашу типографию. Мне в здание войти не позволили, чему я только обрадовался.
Маргарет, Уилли и я ели сандвичи, сидя в бельведере на лужайке перед зданием суда. Мы жевали медленно, лишь изредка перекидывались короткими репликами и не сводили глаз со своей редакции. Время от времени кто-нибудь, заметив нас, останавливался и неуклюже пытался заговорить. Но что скажешь жертвам бомбежки, когда она еще не закончена? У жителей города — слава Богу — не было опыта в подобных делах. Мы получили несколько выражений сочувствия и еще меньше предложений помощи.
Шериф Коули просеменил через площадь и отчитался. Часы внутри ящика представляли собой механический заводной будильник, какие продаются в любом магазине. После беглого осмотра эксперт пришел к выводу, что у злоумышленников была проблема с проводкой. Он назвал ее любительской.
— Как вы собираетесь вести расследование? — с раздражением спросил я.
— Снимем отпечатки пальцев, поищем свидетелей. Как обычно.
— Вы будете опрашивать Пэджитов? — с еще большим раздражением поинтересовался я. На меня ведь смотрели мои подчиненные. И, хоть был напуган до смерти, я хотел произвести на них впечатление своим бесстрашием.
— Вам известно что-либо, чего не знаю я? — парировал шериф.
— Но они ведь подозреваемые, не так ли?
— Может быть, теперь вы у нас шериф?
— Они самые опытные поджигатели в округе, они безнаказанно в течение многих лет жгли здесь дома. Их адвокат угрожал мне на прошлой неделе непосредственно в зале суда. Мы дважды печатали материалы о Дэнни Пэджите на первой полосе. Если после всего этого не они являются подозреваемыми, кто же тогда?
— Ну что ж, вперед, напечатайте все, что вы сейчас сказали, сынок. И назовите их по фамилии. Кажется, вы нарываетесь на судебный иск.
— О газете я как-нибудь позабочусь, — огрызнулся я. — Ваше дело — ловить преступников.
Коули поклонился Маргарет, коснувшись пальцем шляпы, и удалился.
— Следующий год — год выборов, — заметил Уайли, наблюдая, как шериф, остановившись у питьевого фонтанчика, болтает с двумя дамами. — Надеюсь, у него найдется конкурент.
* * *
Акции устрашения продолжились, на сей раз жертвой стал Уайли. Он жил в миле от города, где его жена, устроив на пяти акрах земли любительскую ферму, разводила уток и выращивала дыни. В тот вечер, припарковавшись на подъездной аллее, Уайли выходил из машины, когда из кустов выскочили и напали на него два головореза. Тот, что покрупнее, сбил его с ног и ударил ногой в лицо, другой между тем залез на заднее сиденье и вытащил оттуда две фотокамеры. Пятидесятивосьмилетний Уайли в прошлом был морским пехотинцем, и в какой-то момент ему удалось лягнуть молотившего его бандита так, что тот упал. Завязалась потасовка в партере, но, когда Уайли стал одерживать верх, второй подонок шарахнул его по голове его же камерой. После этого Уайли уже не мог сопротивляться.
Его жена услышала наконец шум, выскочила и нашла мужа на земле, в полубессознательном состоянии. Вокруг валялись обломки фотоаппаратов. Кое-как притащив его в дом, она приложила лед к ссадинам на лице и проверила, целы ли кости. Бывший морской пехотинец ехать в больницу наотрез отказался.
Прибыл помощник шерифа, составил протокол. Уайли лишь мельком видел своих обидчиков, но был уверен, что никогда прежде с ними не встречался.
— Они уже давно вернулись к себе на остров, — сказал он. — Вам их никогда не найти.
Жене все же удалось уговорить его, и час спустя они позвонили мне из больницы. Я увидел своего фоторепортера после рентгена. Его лицо представляло собой сплошное месиво, но он держался и даже делал попытки улыбнуться. Схватив за руку и притянув меня к себе, разбитыми и распухшими губами он произнес:
— На следующей неделе — на первой полосе.
Покинув больницу, я отправился на машине в дальнюю прогулку по окрестностям города. По пути то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, ожидая, что наемники Пэджитов будут преследовать меня, сверкая стволами.
Нельзя сказать, что округ Форд являл собой царство беспредела, где организованная преступность держала в страхе законопослушных граждан. Напротив, преступления здесь случались редко. И коррупцию все осуждали. В сложившейся ситуации правда была на моей стороне, и я решил: будь я проклят, если позволю себе уступить бандитам. Куплю пистолет. Черт возьми, в этом округе у каждого есть два, а то и три ствола. А понадобится, так найму себе что-то вроде охраны. И газета моя по мере приближения судебного процесса будет становиться все смелее.
Еще до банкротства Коудла и моего неправдоподобно стремительного восхождения к вершинам славы в масштабе округа Форд я услышал увлекательнейший рассказ об одной местной семье. Пятно никогда не ухватился бы за него, потому что для этого требовалась некоторая исследовательская работа, для чего, в свою очередь, необходимо было пересечь железнодорожное полотно.
Теперь, когда газета принадлежала мне, я решил, что было бы глупо пройти мимо такого материала.
В районе, населенном цветными — Нижнем городе, — жила необычная пара, Калия и Исав Раффин. Они были женаты уже более сорока лет и воспитали восьмерых детей, семеро из которых получили докторские степени и преподавали в колледжах. Сведения о восьмом сыне были смутными, хотя Маргарет знала, что звали его Сэмом и он где-то скрывался от правосудия.
Я позвонил Раффинам, трубку сняла хозяйка дома. Представившись, я объяснил цель звонка, но мне показалось, что миссис Раффин и так все обо мне уже известно. Она сказала, что читает «Таймс» последние пятьдесят лет от корки до корки — все, включая некрологи и частные объявления, — и высказала мнение, что теперь газета находится в лучших руках. Статьи стали более обстоятельными. Больше новостей. Меньше ошибок. Она говорила медленно, четко, с произношением, какого я не слышал с тех пор, как покинул Сиракьюс.
Когда у меня появилась возможность вставить слово, я поблагодарил собеседницу и повторил, что хотел бы встретиться и поговорить о ее выдающемся семействе. Миссис Раффин была польщена и пригласила меня на обед.
Так началась необычная дружба, которая открыла мне глаза на многое — не в последнюю очередь на то, что представляет собой истинная южная кухня.
Моя мать умерла, когда мне было тринадцать лет. Она страдала отсутствием аппетита, весила меньше ста фунтов — на похоронах ее гроб без труда несли всего четыре человека — и выглядела как призрак. Отсутствие аппетита было лишь одной из множества ее проблем.
Поскольку сама ничего не ела, она и не готовила. Не припомню, чтобы хоть раз меня накормили дома чем-нибудь горячим. На завтрак я обычно получал миску хлопьев «Доброе утро», на обед — холодный сандвич, на ужин — какую-нибудь замороженную гадость, которую съедал в одиночестве, сидя перед телевизором. Я был единственным ребенком в семье, отца почти никогда не бывало дома, что не могло не радовать, поскольку его присутствие всегда выливалось в скандалы. Отец любил поесть, мать — нет. Они вообще спорили по любому поводу.
