Едва мы вернулись обратно в архив, Сайрус тут же наткнулся на золотую жилу в виде потертой книжицы, содержавшей регистрацию рождений и смертей в городке с занятным названием Шагтикоук за годы с 1850 по 1860-й. Просматривая все записи на предмет необычного имени «Элспет», Сайрус наткнулся на одну — только значилась она под «Фрэнклин», а не под «Фрэзер»: так звали ее отца. А вот мать, похоже, как раз носила фамилию, коей Либби воспользовалась, переехав в Стиллуотер.
— По-твоему, они не были женаты? — спросила мисс Говард Сайруса, когда мы все столпились вокруг взглянуть ему через плечо на потускневшие страницы регистрационной книги. — Либби — незаконнорожденная?
Сайрус пожал плечами:
— Чем, возможно, и объясняются кое-какие вещи в ее поведении. И это явно будет довольно просто подтвердить. Стиви, разбуди нашего друга, — Сайрус ткнул большим пальцем в направлении придремавшего клерка, — и скажи, что нам нужны записи регистрации браков в этом же самом городе, за, допустим, десять лет до… когда она родилась? 18 марта 1858 года. За десять лет до того.
— Понял, — кивнул я, побежал к конторке и поднял несчастного, принявшись колотить по крышке, где он приткнул свою ленивую башку на паре книг. С ворчанием и проклятьями поднявшись на ноги, этот тип потащился и припер нужный нам предмет, оказавшийся еще одной маленькой, пыльной регистрационной книгой. Я бегом отнес ее мисс Говард, она села рядом с Сайрусом и начала быстро ее просматривать в поисках упоминания людей по фамилии Фрэнклин или Фрэзер.
— Вот оно, — объявила она минут через десять. — Официальная регистрация гражданского брака — Джордж Фрэнклин и Клементина Фрэзер, 22 апреля 1852 года.
— Тут упомянуты двое детей, — заметил Сайрус, не отрываясь от книги. — Джордж-младший, рожденный в сентябре 1852 года, и Элайджа, родившийся двумя годами спустя.
— Ага, — протянула мисс Говард почти разочарованно. — прощай, теория о внебрачном ребенке. Похоже, покинув дом, она попросту взяла себе девичью фамилию матери.
— А как мы выясним, когда это было? — спросил я. — Если, конечно, не сможем найти родителей?
— Мы знаем, что в 1886 году она работала на Мюленбергов, — ответила мисс Говард. — Можно проверить перепись населения 1880 года — это несколько сузит круг поисков.
— Будет сделано! — выпалил я, направляясь обратно к конторке. На этот раз клерк услышал мои шаги и вздернул голову до того, как я успел заставить его еще раз вздрогнуть; а вернувшись из дальнего угла за конторкой, он отплатил мне, швырнув в руки гигантскую книжищу. Подхватив ее, я взвизгнул, развернулся, пробормотал:
— Ничто так не способствует чувству юмора, как государственная служба, а? — и пошел к остальным.
Из переписи 1880 года мы узнали, что Либби Хатч тогда все еще жила со своей семьей, ей должен был исполниться двадцать один год. Мы также узнали, что родом занятий Джорджа Фрэнклина значилось «фермер» (совершенно ничего удивительного) и что двое мальчиков тоже продолжали жить в родительском доме и служили подмогой старику-отцу. Оставался один вопрос, ответ на который мы могли найти в том же архиве, — выходила ли хоть раз Либби замуж, пока проживала в округе Ренсселир; однако новая проверка записей о регистрации браков не дала ничего, оставив нас в размышлениях: то ли она дала брачный обет в каком-то другом округе между 1880 и 1886 годами, то ли ребенок, которого она должна была родить, явился на свет вне брака. Записи о рождениях за эти годы никак не помогли нам с этой тайной, из чего, однако, не следовало, что никто по фамилии Фрэнклин или Фрэзер не производил на свет никаких младенцев; и потому, со всеми этими неразрешенными вопросами, мы вернули стопку книг и папок клерку и направились назад на станцию.
Мы сели на четырехчасовой местный поезд до Боллстон-Спа, и поездка с учетом полученных нами сведений вышла довольно веселой и волнительной. Верно, скорее всего, эти сведения ни к чему бы и не привели: совершенно неизвестно было, как обернулась судьба семьи Фрэнклинов с 1880 года (я по-прежнему считал, что Либби вполне могла их всех прикончить), но теперь нам, по крайней мере, было с чего начать какие следует поиски. Сгорая от нетерпения рассказать об этом доктору и остальным, мы, едва добравшись до города, взбежали вверх по холму от железнодорожной станции Боллстона до здания суда — и обнаружили, что суд уже разошелся на перерыв. Потому после этого холостого пробега мы направились к дому мистера Пиктона, дабы доставить весть о том, что надежда на новые сведения еще не умерла окончательно.
Но оказалось, что новость эта не особо воодушевила наших товарищей — с учетом того, что творилось в этот день в суде. Как и ожидалось, мистер Дэрроу начал версию защиты с выступления троих своих экспертов, которые сделали все от себя зависящее, чтобы усилить и без того уже серьезную склонность присяжных к тому, что Либби Хатч невиновна. Алберт Гамилтон, торговец змеиным ядом, ныне обратившийся в судебного эксперта, сподобился выложить достаточно сбивающих с толку сведений об оружии и пулях, чтобы показания Люциуса выглядели если не ошибочными, то по меньшей мере необоснованными. Для начала, объявил он, пуля, найденная обвинением в подводе Хатчей, возможно была выпущена из «кольта» Дэниэла Хатча, а возможно и нет: поскольку центрального регистрационного органа для огнестрельного оружия не существовало (как нам и говорили Маркус с Люциусом), и «кольт-миротворец» уже долгие годы был популярной моделью револьвера, шанс на то, что пуля эта на деле могла быть выпущена из какого-то другого револьвера, оказывался отнюдь не один к миллиону, как оценил Люциус. А в отношении отличительных меток на самой пуле Гамилтон всячески старался объяснить, сколь высоки производственные стандарты на фабрике Сэмюэла Кольта, и насколько, как выяснилось, технические данные каждой детали соответствуют аналогичным в другой модели. Даже зазубрина на дуле револьвера Хатча, производившая маленькую отметину на пулях, что мы видели, могла оказаться результатом фабричного дефекта, объяснил «доктор» Гамилтон, — дефекта, который имелся у дюжин, если не сотен «миротворцев». Мистер Пиктон на перекрестном допросе осведомился, каким же образом фабрика со столь высокими производственными стандартами могла выпустить сотни револьверов с одинаковым изъяном дула, и па этот вопрос Гамилтон ответить не смог; однако при всей своей некомпетентности, очевидной любому, хоть что-то смыслящему в баллистике, этот человек изрядно повлиял на дилетантов-присяжных, и заявление мистера Дэрроу о недостоверности баллистических улик обвинения, похоже, получило подтверждение.
Задачей же коллеги доктора, Уильяма Алансона Уайта, было подвергнуть сомнению утверждение обвинения о том, что вменяемая женщина способна спланировать и осуществить убийство собственных детей — и он как будто справился со своим заданием весьма эффективно. Помогало ему то, что за время своей карьеры он не особо-то углублялся в психологию семейных отношений, и уж во всяком случае не настолько полемическим манером, как доктор и прочие представители его поколения (как, например, доктор Адольф Майер); поскольку деятельность Уайта довольно строго ограничивалась преступниками и их умственными расстройствами, он с самого начала казался не таким эксцентричным, как доктор, и, следовательно, заслуживал большего доверия. Более того, он не проводил никакой непосредственной работы с Кларой — в обычных обстоятельствах сей факт выставил бы его не вполне осведомленным, но в этом тревожном, беспорядочном деле лишь способствовал его видимой беспристрастности и надежности. На просьбу мистера Дэрроу о его «просвещенном мнении» насчет психического состояния Клары доктор Уайт ответил, что на самом деле не считает возможным полагаться на воспоминания девочки, побывавшей в такой переделке, — и, в конце концов, все-таки довольно юной. Именно это и хотелось услышать присяжным — это было куда проще, чем поверить в правдивость сказанного Кларой, — и потому они, похоже, не обратили внимания на собственные заявления доктора Уайта о том, что он не специалист по детям, но зато приняли остальные его слова.
Впрочем, главная часть его показаний касалась самой Либби Хатч, и по поводу того, могла ли она совершить преступление, приписываемое ей обвинением, доктор Уайт сообщил, что провел с этой женщиной около трех часов и сделал тот же вывод, что и доктор Крайцлер: Либби, несмотря на эмоциональность и импульсивность, не страдала никаким психическим заболеванием и была, особенно в рамках юридического определения этого слова, вменяема. Но вывод доктора Уайта из вышесказанного оказался противоположным заключению доктора Крайцлера: вменяемость Либби была очень серьезным основанием — если не прямым доказательством — того, что она не могла застрелить своих детей. В его практике, сказал он, имелось только три причины для совершения женщинами подобных преступлений: безумие, бедность или незаконнорожденность детей. Поскольку ни одна из этих причин в данном деле никоим образом не присутствовала, версию обвинения о случившемся можно было счесть «не заслуживающей доверия».
