и справлялся с работой очень хорошо; он оказался лучшим исполнителем приговоров за всю историю штата. У него было даже несколько патентов и свои маленькие профессиональные хитрости, при помощи которых он мог делать свое дело быстрее и менее болезненно для приговоренного к смерти. Он учится постигать смерть. Он любит свою работу. Он отдается ей всей душой. Его методы и подходы во многом схожи с задачами, которые ставит перед собой врач: избавлять от страданий, улучшать, совершенствовать.
— И что из того?
— А то, что я убежден, что нормальные желания могут проявляться в самых разнообразных формах, одни из которых более приемлемы, а другие не приемлемы вовсе. И каждый должен найти свой собственный путь, чтобы приспособиться к этому.
— Мы слишком отклонились от исходной темы нашего разговора, от Карен, — напомнил я.
— Не совсем так. Ты никогда не задавался вопросом, почему она была так близка с матерью, в то время как с отцом у нее были прохладные отношения? Или почему после смерти матери она выбрала себе столь шокирующий стиль поведения? Секс, наркотики, самоуничижение? Дошла даже до того, что набилась в подружки любовнице собственного отца?
Я поудобнее устроился в кресле. Фритца снова потянуло на риторику.
— Девочка, — сказал он, — жила в постоянном стрессе. В связи с этим, так как она все-таки знала об отношениях между родителями, у нее выработались вполне определенные реакции, некоторые из которых были защитными, а другие агрессивными. Она по-своему реагировала на все происходящее в семье. Иначе было нельзя. В каком-то смысле это вносило стабильность в ее внутренний мир.
— Относительную стабильность.
— Да, — согласился Фритц. — Неприятную, гадкую и извращенную. Но, возможно, это все, на что она была способна.
Тогда я сказал:
— Мне бы хотелось поговорить с этой Сигне.
— Невозможно. Полгода тому назад Сигне вернулась в Хельсинки.
— А как же Карен?
— А Карен, — сказал Фритц, — стала заблудшей душой. Она осталась совсем одна, ни друзей, ни поддержки. Или так ей казалось.
— Ну а как же Пузырик и Анжела Хардинг?
Фритц спокойно глядел на меня.
— А что они?
— Ведь они могли бы ей помочь.
— Разве могут идущие ко дну утопленники спасти друг друга?
Спустившись вниз по лестнице, мы вышли на улицу.
В прошлом Громила Томпсон был борцом, выступавшем на ринге в пятидесятые годы. От прочих смертных его отличала плоская, походившая с виду на шпатель голова, которой он когда-то упирался в грудь своему сопернику, повергнув того на пол и ломая кости. За несколько лет ему удалось приобрести некоторую популярность — а заодно и скопить достаточно денег, чтобы купить бар, который стал излюбленным местом для многих молодых людей, уже определивших свое профессиональное призвание. Это был хороший бар; несмотря на форму головы, Томпсон был далеко не дурак. Конечно он был не без странностей — так, при входе в его заведение, все стены которого были увешаны его собственными портретами, вам приходилось вытирать ноги о борцовский мат — но производимое общее впечатление было вполне благоприятным.
Когда я вошел в бар, то в баре был всего один-единственный посетитель — им оказался плотного телосложения, хорошо одетый негр, сидевший у дальнего конца стойки, на которой перед ним стоял бокал с мартини. Я тоже присел к стойке и заказал себе скотч. В баре управлялся сам Томпсон, рукава его рубашки были закатаны, обнажая крепкие, волосатые руки.
Я спросил у него:
— Вы знаете человека по имени Джордж Вильсон?
— А то как же, — ответил Томпсон, криво усмехаясь.
— Тогда, будьте любезны, когда он войдет, скажите мне об этом.
Томпсон кивнул в сторону посетителя у дальнего конца стойки.
— Уже вошел. Вон он сидит.
Негр посмотрел на меня и улыбнулся. Видимо подобная ситуация представлялась ему забавной, но все же у него был взгляд человека, попавшего в затруднительное положение. Я подошел и пожал ему руку.
— Извините, что так получилось, — сказал я. — Я Джон Берри.
— Все в порядке, — ответил он, — я тоже не знал, что так выйдет.
Он был довольно молод — на вид около тридцати лет. Его шею пересекал бледный шрам: он начинался у правого уха, спускался вниз и исчезал под воротничком рубашки. Взгляд его был спокойным и уверенным. Поправив узел галстука, он наконец предложил:
— Может быть пересядем за столик?
— Давайте.
По пути к одному из расставленных в помещении бара столов, Вильсон оглянулся через плечо и сказал:
— Громила, организуй еще два того же.
Бармен с готовностью подмигнул.
Я сказал:
— Вы работаете с фирмой Брэдфорда, так?
— Да. Меня приняли на работу немногим больше года назад.
Я кивнул.
— Это обычное дело, — говорил Вильсон. — Мне дали хороший кабинет с видом на приемную, так, чтобы все, кто приходит и уходит видели бы меня. Вот так.
Я знал, что он хочет этим сказать, и все же я чувствовал некоторое раздражение. Среди моих знакомых было несколько молодых юристов, никому из которых не удалось обзавестись собственным кабинетом даже проработав годы в адвокатской конторе. По всем объективным показателям, этому парню крупно повезло, но мне все же не стоило говорить ему об этом, потому что обоим нам были хорошо ясны причины такого везения — ему отводилась роль своего рода диковинки, чуда, которое общество сочло ценным для себя. Еще бы, образованный негр. Перед ним открывались необозримые горизонты и все возможности для хорошего будущего. Но это вовсе не освобождало его от статуса неординарного существа.
— А какими делами вы занимались прежде?
— В основном дела о налогах. Несколько дел, связанных с недвижимостью. Один или два гражданских процесса. Как вы понимаете, уголовные дела у фирмы бывают не каждый день. Но, в свое время поступая к ним на работу, я выразил заинтересованность к работе в суде. Я никак не думал, что они поручат это дело мне.
— Ясно.
— Я просто хотел, чтобы вы поняли.
— Я думаю, что мне все ясно. Они подложили вам свинью, так?
— Возможно. — Он улыбнулся. — По крайней мере они сами так считают.
— А вы как считаете?
— А я считаю, — сказал он, — что судьба дела может быть решена только в зале суда, но не раньше.
— И у вас имеется к этому собственный подход?
— Как раз сейчас я работаю над ним, — сказал Вильсон. — Нужно будет успеть очень многое, потому что все должно быть безукоризненно. Когда присяжные увидят на суде, что китайца-детоубийцу защищает выскочка-негр, то они наверняка будут не в восторге.
Я отпил небольшой глоток виски. Второй заказ был принесен и оставлен с краю стола.
