Бога за вас.
Миссиз Элисон Бэнкс.
Это письмо я незаметно сунул в карман. Будет лучше, если оно не будет лежать здесь у всех на виду.
Я услышал голоса у себя за спиной.
— Так, так, так. Вы только подумайте.
Я обернулся. Это был Петерсон.
— Моя жена попросила меня приехать сюда.
— Ну надо же. — Он огляделся по сторонам. Все окна в комнате были выбиты, и с наступлением ночи оставаться здесь было зябко. — Полнейший разгром, не правда ли?
— Можно сказать.
— Да, точно. — Он прошелся по гостиной. — Разгром.
Глядя на него, я вдруг отчетливо представил себе ужасную картину — человек в униформе и тяжелых сапогах пробирается по руинам. Это был собирательный образ, не ассоциировавшийся с каким-либо конкретным местом или событием.
Тут в комнату вошел еще один человек. Он был одет в плащ, а в руке держал блокнот.
— Вы кто? — спросил у него Петерсон.
— Куртис. Редакция «Глоб», сэр.
— И кто же это вас сюда пригласил?
Петерсон обвел взглядом гостиную, и наконец его глаза остановились на мне.
— Не хорошо, — сказал Петерсон. — Ой, как не хорошо.
— Отчего же? Это очень уважаемая газета. А молодой человек точно изложит все факты. И наверняка вы не можете возражать против этого.
— Послушайте, — сказал Петерсон. — В городе проживает два с половиной миллиона человек, а в департаменте полиции не хватает людей. У нас нет возможности расследовать всякую дурацкую жалобу и сообщения об угрозах. Мы не можем заниматься всем этим, потому что помимо существуют другие, требующие постоянного внимания к себе задачи, как, например, регулировка дорожного движения.
— Семье обвиняемого, — сказал я. Я чувствовал, что репортер ловит каждое мое слово. — Семье обвиняемого угрожают физической расправой — письменно и по телефону. Жене и детям. Она испугана. А вам на нее наплевать.
— Это не так, и вы сами прекрасно знаете об этом.
— Дальше — больше. Они поджигают крест перед домом и устраивают погром. Женщина зовет на помощь. А ваши люди прибыли сюда только через четверть часа. Кстати, как далеко отсюда до ближайшего участка?
— Это не имеет значения.
Репортер старательно записывал.
— Вы будете очень плохо выглядеть на этом фоне, — сказал я. — Конечно, многие граждане настроены против абортов, но гораздо большее число горожан выступает против вандализма, и незаконного уничтожения частной собственности шайкой распоясавшегося молодого хулиганья…
— Это были не хулиганы.
Я обратился к репортеру.
— Капитан Петерсон выражает мнение, что великовозрастные детки, которые сожгли здесь крест и не оставили в доме ни одного целого окна, хулиганами не являлись.
— Я не это хотел сказать, — быстро проговорил Петерсон.
— Но сказал он именно это, — сказал я репортеру. — К тому же может быть вам будет интересно узнать, что двое из находившихся в доме детей получили серьезные порезы от разлетевшихся осколков оконного стекла. Одному ребенку три года, а другому пять лет.
— Мне передали другую информацию, — сказал Петерсон. — Порезы были только…
— Насколько я понимаю, — перебил его я, — здесь в настоящее время присутствует только один врач, это я. Или может быть полицейские, соизволив наконец откликнуться на призыв о помощи, прибыли сюда со своим врачом?
Он молчал.
— Так привезла полиция врача или нет? — подал голос репортер.
— Нет.
— А они вызывали врача?
— Нет.
Репортер быстро записывал.
— Я еще припомню вам это, Берри, — сказал Петерсон. — Я еще до вас доберусь.
— Поосторожнее. Здесь репортер.
Его глаза метали молнии. Он развернулся и направился к двери.
— Кстати, — окликнул я его, — какие шаги будут теперь предприняты полицией, чтобы впредь не допустить повторения подобного инцидента?
Петерсон остановился.
— Решение об этом еще не принято.
— Вы уж потрудитесь объяснить этому репортеру, — сказал я, — как все это не удачно, и как вы отдадите распоряжение выставить у дома круглосуточную охрану. И самое главное убедитесь, что он вас правильно понял.
Петерсон презрительно скривил губы, но я знал, что он это сделает. И это все, что мне было нужно — защита для Бетти, и небольшое давление на полицию.
Джудит вместе с детьми отправилась домой; я остался, чтобы помочь Бетти хоть как-то заделать окна. На это ушел почти час времени. Меня разбирало зло.
Сыновья Бетти были подавлены, но они все равно ни за что не желали ложиться спать. Они то и дело спускались вниз, капризничали или просили дать им попить. Маленький Генри все время жаловался, что у него болит нога, и когда я снял бинты, то действительно обнаружил в ранке крошечный стеклянный осколок.
Пока я промывал ранку, Бетти была рядом, она уговаривала малыша не плакать, а я сидел, держа в руке маленькую ножку и внезапно почувствовал себя ужасно уставшим. В доме пахло жженым деревом. Было прохладно, и из разбитых окон тянуло холодом. Кругом царил полнейший беспорядок; на то, чтобы убрать все это уйдет несколько дней.
Все так нелепо.
Затем я снова возвратился к письмам, полученным Бетти, и читая их, я почувствовал еще большую усталость. Я задавался вопросом, зачем эти люди пошли на такое и о чем они при этом думали. Вывод, к которому я пришел, был очевиден с самого начала: они не думали вообще. Они реагировали, только и всего.
И вдруг мне захотелось, чтобы всему этому поскорее пришел конец. Мне хотелось, чтобы эти письма больше не приходили, чтобы в окна были вставлены стекла, чтобы раны зажили и вокруг все вновь встало бы на свои места. Я очень этого желал.
И тогда я позвонил Джорджу Вильсону.
— Я как чувствовал, что вы мне еще позвоните, — сказал Вильсон.
— Как вы смотрите на то, чтобы съездить в одно место?
— Куда?
— В гости к Дж. Д. Рэндаллу.
— Зачем?
— Подразнить гусей.
— Встречаемся через двадцать минут, — сказал он и положил трубку.
* * *
Когда мы подъезжали к Южному Берегу, направляясь к дому Рэндалла, Вильсон спросил у меня:
— Что заставило вас передумать?
— На то было много причин.
— Из-за сегодняшнего?
— На то было много причин, — повторил я.
Еще некоторое время мы ехали в молчании, а затем он сказал:
— Вы ведь понимаете, что это означает, да? Мы постараемся взять за горло миссиз Рэндалл и Питера.
— Мне все равно.
— А я думал, что вы с ним приятели.
— Послушайте, я устал.
— А я раньше думал, что врачи никогда не устают.
— Сделайте милость, помолчите, пожалуйста.
Поздно уже, почти девять часов. Небо было черным.
— Когда мы войдем в дом, — сказал Вильсон, — то говорить буду я, понятно?
— Хорошо, — сказал я.
— Потому что говорить должен кто-то один. Если мы
