– Человек не может владеть землей.
– Я владею этой землей точно так же, как любой человек чем-то владеет. Я изменил эту землю, и эти перемены – мои. Красоту земле дала природа. А все, что я могу к этому прибавить, легко обходится без помощи революционного комитета.
– И ты забросил свое искусство?
– Нет, я пользуюсь им, но совсем по-иному. Теперь я созидаю.
– Когда ты с нами расстался, ты ведь работал и на других, так?
– Да, время от времени.
– Против революции?
– Разумеется.
– Как ты мог?
– Мария, я сражался на стороне антифашистов по той же причине, по которой многие сражались на стороне фашистов – просто в то время это была единственная война.
– Но ты ведь верил в наши идеалы, Я знаю, что ты верил.
– Да, дорогая, я верил, потому что был молод. А потом я повзрослел.
– Тогда я надеюсь, что никогда не стану взрослой.
– Ты стала старой, а взрослой так и не была.
– Это жестоко с твоей стороны. Впрочем, я должна была ожидать чего-то подобного от человека, который закопал свою жизнь в склон холма, вместо того, чтобы посвятить ее человечеству.
Гернер откинул назад свою львиную гриву и расхохотался:
– Надо же! Ну, это уж слишком. Ты просишь меня, чтобы я убил человека за семьдесят тысяч долларов, и называешь это служением человечеству.
– Так оно и есть. Это контрреволюционная сила, и нам до сих пор не удается с ней справиться.
– А тебе не показалось странным, что твои друзья подослали тебя именно ко мне?
– У тебя есть репутация. Во всяком случае, была.
– Но почему сейчас?
Старая женщина взяла бокал своими шершавыми красными руками, согревая вино ладонями, как делала в те времена, когда она сама была юной, нежной и прекрасной, а вино – гораздо хуже.
– Ладно, Рикардито. Мы обязательно примем во внимание твои соображения, поскольку ты единственный человек, способный соображать. И никто другой, а уж комитет в особенности, не сравнится с тобой в мудрости.
– В вашей организации много людей, которые имеют богатый опыт в устранении других людей. Так?
– Так.
– Тогда почему сейчас, спустя более чем двадцать лет, вы прибегаете к услугам наемного убийцы? Твои шефы рассчитывают, что я не буду болтать, если меня схватят? Абсурд. Или они планируют убрать меня после исполнения задания? Зачем такие хлопоты? Они могут нанять кого-то другого за гораздо меньшую сумму. Кого-нибудь политически более благонадежного, кого не столь необходимо будет потом убивать. Так?
– Так, – согласилась Мария, хлебнув еще вина и чувствуя, как тепло разливается по телу.
– Понятно. Раз они выбрали меня, значит, у них нет никакой уверенности в том, что они обойдутся собственными силами. А откуда они могут это знать? Значит, они уже пытались это сделать, и у них ничего не вышло. Так?
– Так.
– Сколько раз они пытались?
– Один.
– И что из этого вышло?
– Мы потеряли восемь человек.
– Похоже, вы забыли, что я специалист по уничтожению одного человека за один раз. Максимум – двоих.
– Никто ничего не забыл.
– Тогда почему они хотят, чтобы я выступил против целой группы?
– Вовсе нет. Это один человек. Его зовут, насколько мы знаем, Римо.
– И он убил восьмерых?
– Да.
– Каким оружием? Похоже, он стреляет не только очень метко, но и очень быстро.
– Насколько мы могли понять, он не пользовался никаким оружием, а только голыми руками.
– Голыми руками? – Гернер в изумлении отставил бокал.
– Да.
– Мария, милая, – усмехнулся Рикардо. – Я бы сделал это и за тридцать пять тысяч. Этот человек – идеальная мишень для моей винтовки. И справиться с ним будет несложно.
Рикардо де Эстрана-и-Монтальдо-и-Рис-Гернер снова откинулся назад и расхохотался.
– Руками! – повторял он. – Выпьем за человека достаточно глупого, чтобы вместо оружия пользоваться руками! – Они чокнулись, но Мария лишь для вида пригубила вино.
– Вот еще что, Рикардо.
– Что такое?
– Я должна быть с тобой на задании.
– Это невозможно.
– Мои друзья хотят, чтобы я проследила за исполнением задания. Все должно быть сделано точно. Там есть девушка-китаянка – ее убивать не следует. Только мужчину, и, возможно, старика, его спутника.
Она достала фотографию из сумочки, которую не выпускала из рук даже во время еды.
– Вот эти люди должны умереть. Европеец – непременно, а девушка должна остаться в живых.
Гернер взял фотографию двумя пальцами. Снимок был сделан явно откуда-то сверху, с использованием телеобъектива, причем довольно мощного, позволявшего снимать с большого расстояния, и без использования вспышки, несмотря на то, что снимали в помещении, при искусственном освещении.
На снимке был изображен пожилой азиат, похожий на размахивающее руками привидение. Он о чем-то разговаривал с девушкой, явно на повышенных тонах. За ним шел европеец помоложе, с выражением крайней досады на лице. У него были глубоко посаженные глаза, высокие скулы, тонкие губы, нос небольшой, но говорящий о силе и решительности. Телосложение среднее.
– Корея? – спросил Гернер, изучив фотографию.
– Нет, она из Китая.
– Я говорю о старике.
– Дай-ка взглянуть. – Мария взяла фотографию и пристально посмотрела на нее. – Не знаю, – призналась она.
– Да уж, мой революционный товарищ, все азиаты для тебя на одно лицо.
– А это имеет какое-нибудь значение?
– Это имело бы очень большое значение, если бы он был корейцем вполне определенного рода. Впрочем, это вряд ли. Оставь фотографию себе. Я запомнил.
Чуть позже, днем, мелодично насвистывая, Гернер вынул из потайного сейфа, скрытого за фамильный гербом, длинный черный кожаный футляр.
Куском замши он до зеркального блеска отполировал поверхность футляра, затем аккуратно сложил замшу и положил ее на дубовый столик у окна. Футляр он поставил рядом. Солнечные лучи ослепительными бликами отскакивали от черной кожи. Гернер щелкнул замками, и крышка футляра откинулась, открыв его взору лакированный ореховый приклад и вороненый винтовочный ствол длиной в два фута.
Футляр был изнутри обтянут пурпурным бархатом, и части винтовки лежали на нем как драгоценности в витрине ювелирной лавки – элегантный комплект для убийства.
– Привет, любимая, – прошептал Гернер. – Вот мы и снова вместе. Хочешь поработать? Не заскучала без дела?
Он погладил ствол кончиками пальцев.
– Ты великолепна, – сказал он. – Ты никогда раньше не была в такой хорошей форме.
– Ты по-прежнему разговариваешь со своим оружием? – рассмеялась Мария.
– А как же! Ты что, думаешь, что оружие – просто бездушная машина? Впрочем, с тебя станется. Ты и людей считаешь бездушными машинами. Но ты не права – ни в отношении оружия, ни в отношении людей.
– Да я просто спросила. Мне показалось, что это… немного странно.
– Куда более странно, дорогая, то, что я ни разу не промахнулся. Ни разу. Это тебе не кажется странным?
– Это просто мастерство. Результат долгих тренировок,
Кровь прилила к аристократическому лицу Гернера, пятнами раскрасив его щеки, как в книжке-раскраске для малышей.
– Нет, – сердито огрызнулся он. – Дело в особом ощущении. Надо ощущать винтовку, пулю и цель как единое целое. Надо прочувствовать свой выстрел. И тогда пуля выберет правильный путь. Те, кто промахивается мимо цели, просто не способны почувствовать полет пули, и не могут всадить ее в цель. Я не промахиваюсь только потому, что вкладываю душу в выстрел. Больше ничего не имеет значения. Ни ветер, ни освещение, ни расстояние. Все это мелочи. У тебя гораздо больше шансов промахнуться окурком мимо пепельницы, чем у меня – не попасть в цель.
Гернер принялся священнодействовать. Он не стал собирать винтовку, а так и оставил ее части лежать в футляре. Усевшись за стол, он потянул шнур, свисавший с высокого сводчатого потолка.
Ожидая дворецкого, Гернер тихо мурлыкал себе под нос, не глядя на Марию. Она не поймет. Она не умеет чувствовать. А раз она не умеет чувствовать, она никогда не научится жить.
Открылась дверь, вошел дворецкий.
– Прошу вас, Освальд, – обратился к нему Гернер, – принесите мои боеприпасы.
Прошло еще несколько секунд, и дворецкий снова появился в дверях с черным кожаным чемоданчиком, подобным тем, какими пользуются врачи.
Он аккуратно высыпал содержимое чемоданчика на стол. Гернер начал свою маленькую лекцию:
– Только непроходимый глупец может полагать, что покупные боеприпасы все единообразны. Все они одинаковы лишь приблизительно, оттого и результаты получаются приблизительными. Настоящий специалист должен знать на ощупь каждую пулю.
Он взял со стола самую обыкновенную серую пулю и начал вертеть ее в пальцах, ощупывая буквально каждый миллиметр. Он долго рассматривал пулю, оценивая, насколько она гладкая, сколько весит, правильной ли формы, какова температура. Наконец он положил ее на стол справа от себя. Одну за другой он перещупал десятки пуль, большинство клал обратно в черный кожаный чемоданчик, но наконец отобрал еще четыре, которые положил рядом с первой.
