— Наверное, тщеславием, — ответил Даниэль.
— Ты мне сказал, что мелодии, прозвучавшие на концерте, принадлежат Бетховену. Разве мелодии не самое главное в симфонии?
— В случае с Бетховеном — нет. Гениальность Бетховена в том, что из крохотных кусочков музыки, словно из деталей «лего», он создавал грандиозные произведения. Возьмем, к примеру, Пятую симфонию: первая часть — это квинтэссенция музыки, величайшее достижение в ее истории. И она построена на мелодии из четырех нот! Допустим, Томасу были известны мелодии Десятой симфонии, но без гения Бетховена, способного их развить, они ничего не стоят. Сами по себе они почти банальны, их мог бы сочинить любой. И разумеется, есть третья причина. Возможно, Томас не сказал, что у него есть рукопись симфонии, просто потому, что не мог этого сказать.
— Потому что он ее украл?
— Конечно. Если я найду в твоем доме сокровище и захочу его унести, ты справедливо скажешь: «Прости, но сокровище принадлежит мне».
— Предположим, что это сокровище, то есть рукопись Десятой, существует и Томас получил к нему полный или частичный доступ. Сколько такая рукопись может стоить на рынке?
— Точно этого не скажет ни один эксперт. Но я уверен, не меньше нескольких миллионов евро.
— Больше десяти?
— Очень может быть. Песня битлов «All you need is love»…[8]
— Я ее знаю. Единственная песня, которую я могу напеть, потому что она начинается, как «Марсельеза».
— Да, эта. В прошлом году один фанат купил рукопись Джона Леннона за миллион долларов. Хотя это просто популярная песенка, которую все знают. А рукопись Десятой, если она существует, была бы неизданной рукописью Бетховена, быть может, самой важной находкой в искусстве за последние несколько веков. К тому же ее появление положило бы конец «проклятию Девятой», — заключил Даниэль таким зловещим тоном, что судье показалось, что это говорит не он, а жуткий владелец далекого замка в Трансильвании.
— Какое проклятие?
Судья постаралась напустить на себя безразличный вид, но Даниэль услышал в ее голосе некоторое беспокойство. Конечно, речь шла не о смятении, а о простом и вполне законном любопытстве, хотя слово «проклятие», казавшееся Даниэлю смешным, несомненно, произвело на его слушательницу сильное впечатление. Он со стыдом подумал, что судья может принять его за человека, который верит в любую ерунду, и попытался закрыть тему, уклонившись от дальнейшего обсуждения:
— Это глупости. Городские легенды. Художественная ценность Десятой симфонии…
— Об этом расскажешь после. А пока объясни мне, что такое «проклятие Девятой».
— Это предрассудок, распространившийся среди музыкантов после смерти Бетховена. Будто все сочинители симфоний умирают после завершения Девятой. К примеру, Малер, несомненно веривший в проклятие, попытался обмануть судьбу. Закончив Восьмую симфонию, он не стал сочинять Девятую и написал «Песнь о земле». На самом деле это была симфония для тенора, контральто и оркестра, но так как Малер не назвал ее симфонией, он думал, что избежал проклятия. И просчитался. Умер, так и не закончив свою Десятую симфонию, как и Бетховен.
— А есть другие случаи?
— Очень много: Брукнер, Шнитке, Воан-Уильямс, Эгон Веллес. Русский композитор Александр Глазунов, завершив первую часть Девятой симфонии, больше к ней не возвращался, тем самым он избежал проклятия и прожил еще двадцать шесть лет.
— Ты веришь в это проклятие?
— Нет, но мне жаль, что я скептик. Мир был бы гораздо интереснее, если бы существовали паранормальные явления.
В ответ на это судья сделала признание, которое он предпочел бы не слышать:
— Со мной все наоборот. Я не хочу быть суеверной, но ничего другого мне не остается. По роду своей деятельности я слишком часто сталкиваюсь с разными ужасами, чтобы не верить в злокозненные силы, которые постоянно вмешиваются в нашу жизнь. Словом, я переиначила знаменитую фразу Джозефа Конрада, звучащую примерно так: «Верить в сверхъестественное происхождение зла совсем не обязательно: для совершения самых гнусных деяний вполне достаточно людей». К тому же я родилась тринадцатого числа, тринадцатого вышла замуж, тринадцатого родилась моя дочь и тринадцатого я попала в автокатастрофу. Число тринадцать преследует меня — к добру или к худу.
— Следующее важное событие произойдет с тобой четырнадцатого.
— В моем возрасте вряд ли со мной произойдет что-то важное, будь то тринадцатого числа или, как ты сказал, четырнадцатого. Разве что я перееду в другой квартал.
— Или найдешь убийцу Томаса?
— Вряд ли мы его поймаем. Я по опыту знаю, что убийства раскрываются либо сразу, либо никогда. А у нас пока нет никаких предположений относительно того, кто мог бы это сделать.
— Но в одном мы можем быть уверены: если Десятая симфония существует, она должна иметь исключительную художественную ценность. Известный композитор Арнольд Шенберг как-то заметил: «Вероятно, Девятая — это некий рубеж. Кто хочет его перешагнуть, должен уйти. Наверное, Десятая возвестила бы нечто такое, чего нам знать не дано, для чего мы еще не созрели».
— То, что ты сказал, звучит ужасно. Запретный порог, дверь в замке Синей Бороды.
— Меня это тоже пугает. Шенберг представляет это так, как будто мы должны едва ли не благодарить Бога за то, что он забрал к себе Бетховена прежде, чем мы смогли услышать его Десятую симфонию. Как будто композитор хочет нам сказать, что звуки этой симфонии повергли бы нас в смятение и трепет, как Дориана Грея, героя книги Оскара Уайльда, когда он в последний раз увидел свой зловещий портрет. Быть может, Десятая симфония могла открыть нам столь чудовищные грани человеческой души, что Богу, всегда считавшему нас малыми детьми, пришлось позаботиться о том, чтобы избавить нас от этого познания.
— Ты веришь в Бога? — спросила судья, слегка прихлебнув горячего травяного чая, который только что принесли.
— Здесь, как и в случае с суевериями, приходится быть агностиком.
— Но ты только что сказал, что Бог считает нас малыми детьми. Разве это не доказывает его существования?
— Я хотел сказать, что в Библии Бог обращается с Адамом и Евой как с малыми детьми. Он говорит, чтобы они не пробовали плода с древа познания добра и зла, но не объясняет почему, возбуждая в них тем самым любопытство.
— Он говорит, что если они попробуют плод этого дерева, то умрут.
— Но это ложь, потому что они съели этот плод и не умерли. То, что сказал Бог о добре и зле Адаму с Евой — первая крупная ложь в истории.
— Ты слишком усложняешь, — сказала судья, в глубине души, похоже, получая удовольствие от рассуждений Даниэля.
— Но именно этот отрывок из Библии привел меня к агностицизму, ваша честь.
— Слушай, я тебя не осуждаю.
— Я не могу верить в Бога, который обращается с нами как с малыми детьми. Я не хочу верить в Провидение, отнимающее жизнь у Бетховена, который с помощью музыки готов открыть своим ближним знания о человеческой душе, которые мы якобы не сможем вынести. Оставь мне решать, что я смогу выдержать, а что не смогу!
— Ты отдаешь себе отчет в том, что, отрицая Бога, все время обращаешься к нему? — спросила судья, все больше наслаждаясь теологическими построениями Даниэля.
— Вот почему я скромный преподаватель истории музыки, а не известный композитор, — сокрушенно отозвался Даниэль. — Потому что я идиот.
— Тебя никто не примет за идиота. Если только он сам не идиот.
— Тогда я идиот, потому что считаю себя идиотом.
К ним подошла прошмыгнувшая в кафе цыганка и стала предлагать лотерейные билеты. Даниэль с судьей отказались, но цыганка продолжала к ним приставать, и поспешивший им на помощь официант крепко взял ее за руку выше локтя и предложил уйти.
Цыганка, вырвав руку, повернувшись к официанту, Даниэлю и судье лицом, обрушила на них лавину ужасающих проклятий, каких никому из них не приходилось слышать раньше:
— Чтоб вас постигла дурная кончина! Чтоб вы попали в руки палача и извивались, как змеи! Чтоб вы сдохли с голоду! Чтоб вас пожрали собаки! Чтоб вороны повыклевали вам глаза! Чтобы Господь наш Иисус Христос наслал на вас порчу! Чтоб черти отволокли ваше тело и душу в ад!
Даниэль предпочел отнестись к случившемуся философски:
— Если вы ставите вопрос так, сеньора, дайте мне десяток билетов.
Но цыганка уже повернулась к нему спиной и устремилась прочь.
— С такими женщинами не надо никакого проклятия Девятой, — заметила судья, стараясь разрядить обстановку.
Но Даниэль видел, что донья Сусана не получила от этой сцены ни малейшего удовольствия. Бросив взгляд на часы, она поняла, что провела в кафе гораздо больше времени, чем рассчитывала.
— Меньше чем через час у меня назначена встреча. Скажи, какова, на твой взгляд, художественная ценность Десятой симфонии?
