Остановившись на первом же холме, он посмотрел на дорогу впереди в надежде увидеть Пола. Позади в пыльной дымке, усеянной слабо мерцавшими огнями Катманду, на лошадях скакали гуркхи. По направлению к нему с грохотом двигался какой-то грузовик, высаживая гуркхи по двое на склоне горы. Он сполз с дороги в заросли магнолий. Свет фар скользнул по листьям; грузовик сбавил ход и, застучав клапанами, остановился.
Послышалось шуршание травы. Вытащив кукри из ножен, он затаил дыхание. На фоне городских огней внизу показались две фигуры. Одна из них заглянула в магнолии. Шаги стали удаляться. Он убрал кукри в ножны и выдохнул.
Мягкие шаги послышались сзади и спереди. Еще шаги – теперь уже слева и справа. Он вновь выдернул кукри, ее лезвие издало металлический шелест. Он стал продираться сквозь заросли магнолий, приминаемая трава, казалось, гремела в ушах. Согнувшись, зажав кукри зубами, опираясь на пальцы рук, он спускался вниз, сопровождаемый шорохом травы, похожим на шипение. Звездный свет отразился в клинке, впереди маячили два темных силуэта. Слева от него лощина, углубляясь, уходила вниз к равнине. Он бросил камешек, который застучал по стене каньона. Силуэты, перешептываясь, остановились; когда они немного отошли к ущелью, он обошел их. Хрустнула ветка – они заорали, и он, вскочив, уже бежал вниз по каменистому склону, затем по освещенному звездами широкому рисовому полю. Позади раздавалось шлепанье ног. Он бросился вверх по склону, через двор какой-то фермы. С пронзительным писком рассыпались в разные стороны цыплята, противно визжа, шарахнулась в сторону свинья. Запутавшись в веревке, которой она была привязана, Коэн упал в выгребную яму и распорол колено. Он тут же вскочил и побежал еще быстрее вверх к лесу, где испуганные птицы подняли гвалт высоко над головой.
Добравшись до фермы, гуркхи разбрелись по двору. Что-то крича, выскочил с фонарем хозяин, один из гуркхи ударил его по лицу. Послышался чей-то голос – тут же защелкали затворы винтовок. Запутавшись в зарослях, Коэн начал рубить их кукри, расчищая себе дорогу. Задыхаясь, хромая и падая, он пробирался вверх.
Склон за лесом на расстоянии полумили был голым: каждый кустик, каждый камень отчетливо просматривались на нем. И слева и справа лес переходил в горы, лишенные растительности. Первые гуркхи показались на краю леса; Коэн спрятал кукри в ножны и, перебирая руками, полез по вьющемуся стеблю на дерево.
Вокруг него опасливо чирикали птицы, ветки были скользкими от белеющего на них вонючего помета. Внизу гуркхи, разделившись по четыре, стали прочесывать опушку. Время от времени до него доносился голос офицера, отдававшего команды, и звуки кукри, секущих заросли лозы и молодых побегов.
Через час гуркхи, развернувшись цепью, стали подниматься по голому склону. Когда они отошли достаточно далеко от опушки, Коэн немного спустился. Птицы словно замерли. Он спустился еще ниже. Обхватив ногами сук, потер рубашкой Пола очки и стал внимательно наблюдать за опушкой.
В течение довольно долгого времени он не замечал никакого движения. Спустился еще ниже. Так и не увидев наблюдателей, оставленных гуркхи, он решил, что они будут следить за склоном, спускающимся к ферме. Соскользнул на землю. Ничего не шевельнулось, когда он прополз вверх по открытому холму за гуркхи и свернул на уходившую к западу тропинку.
Он прополз около полумили, затем встал и, прихрамывая, побежал по тропинке. В полночь Коэн пересек дальний западный край долины Катманду. Остановившись, он снял кроссовки Пола, которые были ему слишком велики, потер появившиеся волдыри мозолей и рваные края раны на колене, пытаясь успокоить обжигающую боль, и побежал дальше босиком. «Теперь я уже никогда не доберусь до Парижа. Никогда не расправлюсь с „Кохлер Импорт-Экспорт“ в Нью-Йорке. Больше не могу. Осталось около пятидесяти рупий – это семь долларов. Нужно было взять немного у Ким. О Боже, Ким, я не верю, что ты умерла! Что же я наделал, что я наделал...»
Мимо, как во сне, мелькали деревни и фермы. Лаяли собаки; какой-то мужчина крикнул: «Ката джане, даджу?» Испуганный бык шарахнулся с тропинки. В бесконечно длинной ночи лишь усиливалась боль в колене, холод казался нескончаемым. Наконец звезды потускнели.
Воздух наполнился пением птиц. Проявились очертания гор, извивающаяся тропинка была похожа на змею, плывущую по зелено-черным волнам. Над смутными очертаниями деревьев, будто озаряя курящиеся следы недавнего морского сражения, вспыхнул восток. Звезды мигали и гасли, похожие на уличные фонари. Они исчезали, словно сбитые один за другим самолеты, пока не погасла последняя. Вспыхнувшее над зубцами гор солнце тут же согрело его лицо, от дороги стал подниматься пар, над восточными склонами гор струилась прозрачная дымка.
Гималаи поднимались стеной, отгораживая север заснеженными кромками своих хребтов. Солнце сверкало на их черных гранитных срезах и на ослепительной белизне ледников и снежных равнин. Вскоре после восхода Коэн оказался в маленькой деревушке, куда неожиданно привела его тропинка. В бутти он попросил чая, риса и яиц. Хозяин бутти грустно покачал головой.
– Все куры передохли, сагиб. Но, – улыбаясь продолжал он, – у нас есть рис.
Пройдя еще миль десять, он добрался до дороги в Бхутвал и остановил ехавший к югу старый грузовик «форд».
– Ката джанахунча?
– Тхори джанчу, – сказал водитель, обнажая в щетинистой улыбке остатки зубов.
– Мне нужно к развилке дороги на Тхори. Подвезешь меня?
Водитель устало потер лоб.
– Десять рупий.
Коэн осторожно уселся на колючую подстилку из конского волоса, лежащую прямо на голых пружинах сиденья. Шофер толкнул рычат – грузовик дернулся и медленно пополз вперед, постепенно набирая скорость. Из-за слишком громкого шума мотора разговаривать было невозможно; Коэн боролся с дремотой, в то время как грузовик с трудом взбирался на высушенные солнцем холмы. Шофер затормозил в том месте, где под голыми ветками деревьев убого ютились сложенные из навоза хижины и жестяные сараи.
– Полпути! – торжественно объявил он. Вокруг начали собираться дети с раздутыми животами. Они протягивали свои желтые ладошки и смотрели глазами, полными упрека. Коэн негодующе уставился на шофера.
– Отсюда до Бхутвала еще полдня.
Шофер спокойно разглядывал его. Морщинистые, похожие на обезьяньи пальцы свободно свешивались с руля. Рычаг скорости с сине-белым фордовским набалдашником подрагивал у его колена.
– Бхутвал будет совсем рядом, если ты добавишь еще немного рупий.
– Отдай мои десять рупий!
– Почему отдай? – оскорбился шофер.
– Если бы я был непальцем, ты бы с меня ничего не взял.
– Но ты же не непалец, – спокойно возразил шофер.
Коэн разжал кулаки. Он открутил набалдашник рычага и, выйдя из машины, бросил его за голые деревья. Описав дугу на фоне голубого неба, удаляющаяся точка, сверкнув на солнце, упала на рисовое поле.
На подъеме дороги за деревней он оглянулся. Позади безлюдных хижин одинокая фигура с повязкой на голове и в закатанных по колено брюках, нагнувшись, шарила в изумрудном рисовом поле, отражающем небо. Коэн устало потащился дальше. «Я становлюсь сам себе ненавистен. Приношу горе и смерть. Бедным и голодным. Лучшим из братьев моих».
Жара усиливалась. В каждой деревне дети встречали его протянутыми руками. Когда движение на дороге стало оживленнее, он перешел на тропинку, скрытую под пологом рододендронов. На краю крутой скалы он лег на маленькое плато, окаймленное смоковницами. Сплошное покрывало рододендронов внизу разрывалось лишь в местах пересечения извилистой дороги.
Положив кроссовки Пола вместо подушки, Коэн лежал в тени смоковницы, прижимая к груди кукри Фу Дордже. «Нет того, что должно быть. То, чего не должно быть, есть. Я невредим, но мертв. Должен быть живым, чтобы чувствовать. Никто из живых не чувствует того, что чувствую я». Он насторожился, услышав какое-то позвякивание – из леса за ним наблюдали три девочки в красных сари.
– Намаете, сагиб! – воскликнула самая высокая из них с остреньким личиком, подходя поближе. Она просительно протянула худенькую ручку.
– У меня ничего нет, – пробормотал он, жестом попросил их уйти и заснул.
* * *
Коэн очнулся от громкого гомона и визга. Он вскочил, весь мокрый от пота, язык распух. Полуденное солнце било прямо в глаза. Плато было четко разграничено на тень и свет. Послышался легкий стук капель по сухим листьям. Он взглянул вверх – капелька попала на уголок рта. Над головой зашевелились ветки смоковницы. Оттуда на него уставилась желтенькая, скуластая, с морщинками смышленая мордочка лемура. Лапка с длинными коготками раздвинула листву – рядом появилась ещё одна мордочка. По ветке с гомоном носились лемуры. Упало еще несколько капель с неприятным запахом. Он поковылял на опушку. Лемуры по веткам поскакали за ним. Бросив камень, он попал в одного. Тот с визгом полетел вниз и зацепился за нижнюю ветку. Остальные, оскалив зубы, пронзительно закричали.
