Макс Коллинз - Секретные материалы: Хочу верить

Блондинка ничего не ответила.

— Но это не ее сын, доктор Скалли, — сказал Ибарра. — И не ваш тоже. Это всего лишь один из пациентов.

Святой отец понял, очевидно, что оговорился, и хотел поправиться, но Скалли его опередила:

— А что, бывает такая вещь, как «всего лишь один из пациентов», отец мой? Я надеялась, что нет.

— Доктор…

— Подобное решение не в компетенции больничной администрации. Его должен принимать лечащий врач, и вы все это знаете.

Она встала, пытаясь как-то примирить два чувства: гнев и страх. Сохраняя идеально профессиональный вид, она сказала:

— Если вы с моим решением не согласны, я предлагаю передать вопрос на рассмотрение вышестоящей инстанции.

Например, Бога, — подумала она.

Но Ибарра додумался до той же мысли и остановил ее у двери словами:

— Я и предоставил этот вопрос высшей инстанции, доктор Скалли. Как и вам бы тоже следовало сделать.

Она не ответила — повернулась и вышла. И только в коридоре почувствовала, как потрясли ее слова священника.

Но они ни в малейшей степени не потрясли ее решимости.

В огромном куске льда застыли разрозненные части тел, будто мухи в янтаре, отчетливые даже сквозь мутную поверхность, и было это как сюрреалистическая картина, фантазия Сальвадора Дали, попавшего под сильное влияние Иеронима Босха.

Но эта экзотическая скульптура не в музее находилась, а в патолого-анатомической лаборатории ФБР, да и не скульптура она была, а совместное творчество природы и человека, каждый из них — в своих худших проявлениях. Ледяной обелиск был подвешен к потолочным балкам системой блоков и поднят над широким стоком на толстых цепях.

Целая команда техников занималась неаппетитной работой восстановления, тщательно вынимая эти части тел: где голова, где предплечье, ступня, кисть, торс, нога от бедренного сустава до колена…

Повсюду в этом зале над рабочими столами склонились другие техники, каждый со своей частью тела, уже освобожденной ото льда. Брали образцы ткани, делали измерения, привязывали нужные этикетки. В конце процесса образцы подготавливали для повторной консервации в синем этиленгликоле.

В мире лабораторных халатов и фэбээровских костюмов с галстуками Фокс Малдер в своих джинсах и свитере будто из кампуса сюда забрел — великовозрастный студент или моложавый профессор. Но как бы ни захватывало зрелище соединения науки с сюрреализмом, Малдер угодил в лимб двадцать первого века — сотовый телефон на другом конце, который не хотел отвечать.

Он нервно ходил из угла в угол, уговаривая непослушный прибор:

— Ну ответь… ответь…

Чтобы занять чем-то ожидание, Малдер вытащил из кармана маленькую фотографию Моники Бэннэн со штампом ФБР и стал ее рассматривать, будто рассчитывал найти ускользающую разгадку. Но миловидный облик пропавшей сотрудницы ничего ему не сказал. Малдер нахмурился. А может?..

Он взял с ближайшего стола увеличительное стекло и присмотрелся внимательнее.

Что это у нее на запястье? Это… это медицинский идентификационный браслет?

Телефон продолжал звонить, скоро опять переключится на голосовую почту. Скалли в больнице. Наверное, работает. А может, не хочет с ним разговаривать.

Может ли быть, что не хочет?

Дана Скалли ввела с клавиатуры компьютера слова ТЕРАПИЯ СТВОЛОВЫМИ КЛЕТКАМИ, получила тысячи ссылок и стала изучать их в поисках нужных сведений. Сотовый телефон, небрежно брошенный на стол, звонил все время, и она изо всех сил старалась не обращать на него внимания, хотя на самом деле не раз на него глянула, чертовски хорошо понимая, что звонит Малдер.

У нее был сейчас пациент, который — по крайней мере для нее — важнее пропавшей сотрудницы ФБР, уже наверняка мертвой. Эта отрезанная голова во льду будет вскоре идентифицирована как Моника Бэннэн, работа переквалифицирована в расследование убийства и интерес Малдера растает, как только интерес ФБР к отцу Джо изменится в направлении, где мало чего есть паранормального.

Она щелкнула клавишей, и принтер пошел выплевывать листы. Вскоре перед Скалли лежала толстая пачка новых сведений по болезни Сандхоффа, которые надо было усвоить, мнения за и против, схемы лечения успешные и (куда чаще) безуспешные. Она виновато глянула на назойливо верещащий телефон, но снова вернулась к экрану компьютера, зная, что ее работа — здесь.

Монику Бэннэн спасти нельзя.

Кристиана Фирона спасти можно.

Наконец телефон замолчал, но вместо облегчения Скалли ощутила приступ стыда — она знала, что сейчас ее напарник говорит с ней — ну, с ее голосовой почтой.

Она не слышала его слов: «Это не первое мое сообщение, но… я хочу, чтобы ты знала, Скалли: та голова женщины во льду… Это не агент. Не Моника Бэннэн. Мы не знаем, кто она и как она там оказалась, но извлекли изо льда одиннадцать отдельных кусков тел и еще и близко не закончили…»

Она посмотрела на телефон, снова вернулась к работе, снова глянула на телефон. Слов Малдера она не слышала, но слышала его голос. Его страстность и его страдание, и ей было больно от этого.

Но у нее есть работа: пытаться спасти того, кого еще можно спасти…

Малдер расхаживал по залу и наговаривал Скалли сообщение на голосовую почту:

— Все части отделены одним чистым разрезом — как в той первой ампутации, ты обратила на это внимание. Но тут еще одно, то, что тебе нужно знать… всюду найдены следы того твоего ветеринарного транквилизатора. Ацепромазина.

К нему приближалась женщина в зеленой водолазке и черных брюках — помощник ответственного специального агента Дакота Уитни. Голубые глаза смотрели прямо на него. Малдер продолжал говорить:

— Должен сознаться, что ни черта не понимаю, что бы это могло значить, но очень надеюсь, ты какой-нибудь смысл тут найдешь.

Он попрощался и повесил трубку. Он думал, что агент Уитни идет к нему, но сейчас заметил, что она остановилась — руки на бедрах — перед ледяной глыбой и рассматривает идущую работу, будто инсталляцию в музее — на выставке стиля «гран-гиньоль», к примеру.

Малдер подошел к ней, и она посмотрела в его сторону:

— И что?

Он покачал головой:

— Не могу дозвониться. У нее там напряженная ситуация с одним пациентом. Но она с нами свяжется.

— Не сомневаюсь.

Он посмотрел на Уитни:

— Послушайте, из этого будет толк. Мы напали на нужную нить, я чувствую…

— Вы чувствуете, отец Джо чувствует… — Она невесело усмехнулась. — А знаете, что я чувствую? Только что голова кругом идет.

— Нет, это точно прорыв. — Он показал на нависший кусок льда с его жутким содержимым. — Вы здесь раскроете не один десяток убийств. Нашли крупного серийника. Это же должно вызывать у вас другое ощущение, уверенность.

Но она лишь прищурилась и покачала головой:

— В поисках нашего агента мы ни на шаг не ближе к цели.

Она была права, и Малдер это знал. Он в своем энтузиазме сильно забежал вперед. Такое бывало, когда Скалли с ним не было и некому было его одергивать.

И все же он услышал свой голос:

— Мы ее найдем. Я это знаю.

Уитни подняла брови, губы сложились в усмешку:

— Что ж, Монике, может быть, придется постоять в очереди.

— Как?

— Я сюда пришла вас искать, Малдер. Хотела, чтобы вы послушали последнее видение отца Джо…

Через несколько минут они оказались в конференц-зале, где сидел за большим столом отец Джо, а вокруг него агенты группы Уитни, как ученики на тайной вечере.

Малдер к ученикам не подошел, он встал рядом с сидящим священником, наклонился над ним, и на лице его отразился нехарактерный для Малдера скепсис.

Отец Джо посмотрел на бывшего агента с какой-то беззащитностью в лице.

— Я вижу лицо женщины… другой женщины.

— Не Моники Бэннэн.

— Она в какой-то тесноте… в ящике, похоже. В деревянном ящике.

Глаза всех агентов смотрели не на отца Джо — они уже слышали его последний рассказ. Все они смотрели на своего консультанта по паранормальным явлениям, на некоего Фокса Малдера…

…который глядел на священника в глухом молчании.

Наконец Малдер спросил:

— Где ее держат?

Отец Джо вздохнул и встряхнул головой от недовольства собою, и агенты за столом тоже завертели головами — но от недовольства иного рода.

Малдер не обратил на это внимания.