Мишель начал ждать. На трупы он не смотрел. Он много раз видел трупы. Он знал, что тела зверски убитых излучают вредное колдовство. В таком трупе – ядовитое послание, и если задержишь на нем взгляд дольше, чем на пару секунд, яд выйдет из трупа и просочится тебе в душу. Мысль о хрупкости жизни сжала внутренности и сдавила сердце.
Мишель вспомнил женщину в белом – она танцевала, бормотала тарабарщину обряда. Он вспомнил, как все боялись мертвых, не успокоившихся в своих могилах. Заклинания, кровавые жертвоприношения, запах пота, кружащиеся танцовщицы – все это вдруг навалилось на него. Он захотел, чтобы здесь оказалась маман, чтобы он мог уткнуться своей коротко стриженной головой ей в юбку, как тогда. Мертвые не уснут, пока их не заставишь. Он знал, что их души – здесь и смотрят на него. Мишель зашептал молитву господню.
Мужчина со спортивной сумкой – где-то там, в глубине. Возможность его остановить испарялась так же быстро, как смокинги в ателье. Мишель чувствовал мертвецов за спиной, они взывали к справедливости. Если он еще секунду помедлит, их пальцы ухватятся за него и…
Мишель сгреб с полки парадную рубашку, разорвал целлофановую упаковку, скомкал розовую накрахмаленную ткань и закрыл лицо. Он прошел дальше в ателье, к двери в подсобку. Смертоносный дым висел в воздухе, как черный занавес, ждал его. Мужчина со спортивной сумкой – там, дальше, Мишель его найдет.
– Мишель, оставайся там, слышишь? Ничего не делай. Я сейчас пришлю Джоя. Ничего не трогай.
– Да, сэр.
Мишель аккуратно выключил рацию и положил ее на стол, рядом с квадратными прозрачными пластиковыми коробочками – в каждой лежал галстук-бабочка. Зеркала на всех стенах наполнились ярким пламенем, и темный дым окутывал лампы.
Мишель пригнулся и шагнул во мрак, где плясали оранжевые пятна. «Вот так, наверное, чувствуют себя грешники, которых сатана ведет по аду», – подумал он. Мужчина с квадратной челюстью, одетый в серо-синий официальный костюм, улыбнулся с блестящего плаката. Улыбка превратилась в гримасу, бумага съежилась и скорчилась в огне.
В подсобке не было огня, чтобы прогнать тьму. Мишель ощущал сквозняк со стоянки. Тянуло из открытой задней двери. Мужчина со спортивной сумкой испарился.
Мишель с кристальной ясностью понял, что он должен делать. Найти мужчину. Остановить мужчину. Не давая себе передумать, он произнес эти слова, пытаясь вспомнить их как можно точнее: – Atibô-Legba, l'uvri bayé pu mwé, agoè! Papa-Legba, l'urvi baye' pu mwk, pu mwe pasé.[12]
Если здесь требовалась черная магия – так тому и быть, пусть лоа помогут ему.
Джефф пытался упорядочить путающиеся мысли. Никак не мог понять, что происходит в торговом центре, а что – в его нервной системе. Шелл утверждала, что там арестовали мужика за то, что он подглядывал в примерочную «Джей-Си-Пенни», и теперь он сидит в наручниках в полицейской машине. Они все пошли смотреть, как он скрючился на заднем сиденье. У Джеффа в голове крутилось одно и то же: надо же, как этот мужик жалок и подавлен.
Когда подъехали пожарные, Джефф в очередной раз продирался сквозь эти мысли. Едут туда же, к «Пенни». Извращенец там, что ли, все поджег? Как он мог это сделать, сидя в наручниках на заднем сиденье полицейской машины?
Надо обработать слишком много информации. За пять минут – больше, чем обычно за несколько дней. Джефф пытался оценить важность всех этих событий, происходящих одновременно. Но не мог. Почему не может, он тоже не мог понять – потому ли, что важности никакой и не было, или из-за кислоты. Может, события абсолютно обычные, а кажутся необычными потому, что он под кайфом. Нет, пожарные машины существуют на самом деле, а с чего бы им существовать, если пожары не происходят достаточно часто, чтобы оправдать расходы на пожарников? Иначе чем бы весь день занимались пожарники? Все же кислота. Джефф хихикнул. Он пытался отфильтровать все то, что видел и слышал, пытался создать в мозгах два отделения: одно с табличкой «норма», другое с табличкой «странности». Потом рассек настоящее на то, что «внутри», и то, что «снаружи». Сделал еще один шаг и разграничил «мысль» и «чувство». Потом совсем перестал соображать, о чем вообще думает.
Джефф поднял голову, к нему приближалась Адель. Одна. Казалось, она почти рада его видеть. В желудке Джеффа извивалось и корчилось смущение. Он взглянул на свой живот – проверить, может, там на самом деле что-то корчится. Движение, во всяком случае, наблюдалось.
– Эй. – Адель остановилась и встала рядом с Джеффом. Джефф посмотрел на нее. Адель отвернулась. Джефф стоял. Вдруг выяснилось, что у него в руках зажженная сигарета, и он ее курит.
Джефф и Адель стояли рядом, не говоря ни слова, курили. Пожарные машины ехали по шоссе, затем по дороге к торговому центру, по пандусам, заворачивали за угол здания, одна за другой. Джефф смотрел на бесстрастных пожарных в черных плащах и черных головных уборах.
– А разве пожарники не должны быть в красном? – спросил он.
– Что? – Адель отвела глаза и выдохнула.
– Пожарники не должны быть в красном? Эти в черном.
– Это пожарные машины – красные, – спокойно сообщила Адель.
– А. Я всегда думал, что у пожарников форма красная. Когда я был маленьким, у меня была пожарная каска, красная.
– Правда? У тебя была пожарная каска? А сейчас есть?
Джефф не знал, смеется она или серьезно.
– Думаешь, торговый центр горит?
– Возможно.
– Адель.
– А?
– Не, я так. Хотел произнести твое имя.
– Не грузи меня, Джефф. Ты что – под кислой, как Беккет?
Джефф почувствовал себя так, словно с него содрали одежду. Что еще она знает? По его горячей коже побежали мурашки.
– Да.
– Ага, мне Беккет сказал. Зачем тебе это?
– Ну, типа, трип.
– Ara, a зачем? Это ведь, типа, глупо.
– Глупо? Почему?
– Ну, во-первых, ты не боишься сойти с ума?
– Нет. – Джеффу показалось, что он проговорил это очень тихо. Он задумался: может, Адель тоже так показалось. Это, наверное, самый важный момент в его жизни. Он откашлялся и твердо сказал: – Нет.
– Чего ты кричишь? Это потому, что ты под кайфом?
– Кажется, я еще не под кайфом. Не знаю.
– У моего старшего брата был друг, который все время был под кислой. Парень стал шизоидом.
– Шизоидом? – Есть такое слово?
– Ага. Сейчас он в клинике. В Массачусетсе. На всю оставшуюся жизнь.
– Ого. Ну, это не та кислая, я думаю, нет. От этой не шизеешь.
– Кислая – это кислая. Я ее не собираюсь пробовать, пусть хоть миллион лет пройдет.
– Миллион лет – это долго, Адель. Знаешь, сколько всего может случиться за миллион лет?
– Ой-ой, блин, какие мы крутые.
– Давай о чем-нибудь другом?
– Легко. Только не грузи меня. А то я не знаю, как реагировать.
Волна страха накрыла Джеффа, потянула в глубины отчаяния. Сейчас можно было сказать что-то в тему, а можно все испортить. Хотел бы он знать, что говорить.
– Ты идешь осенью в колледж? – Джефф возненавидел эти слова, не успев их пробормотать.
– Нет.
– И я нет.
– Я поеду в Нью-Йорк. Стану моделью. – Адель яростно затоптала сигарету.
– А.
– Я так думаю – им всегда нужны новые модели. Уже необязательно быть красивой, ну, такой, как раньше было модно. Достаточно «интересной внешности». А в худшем случае, буду просто сниматься в порно. – Адель зажгла новую сигарету, выдохнула струйку белого дыма.
– Что?
– Говорю, на крайняк снимусь в порно. От кислой глохнешь, что ли?
– Это чудовищно. Нет, это даже еще хуже.
– Шучу, козел.
– А. Ой, подожди, я тут думал…
– Очень хорошо. Они что, не собираются возвращаться? Может, пойдем пожар посмотрим? Они явно на пожаре.
– Нет, Адель, слушай, ты очень красивая. Даже не так: очень-очень.
– Спасибо.
– Я не потому говорю, чтобы, ну, не просто так. Я думаю, что ты самая красивая из всех девчонок… ну, женщин, которых я знаю.
– Правда? – Ее глаза распахнулись, в них было искреннее любопытство.
– Ага.
– Честно-честно?
– Ага. Я знаю, ты шутишь про порно и все такое, но если ты, знаешь, сделаешь что-нибудь такое… ну, что унизит твою красоту, это будет невероятной трагедией.
Адель тупо смотрела на Джеффа. Он не привык к тому, что она так внимательно его слушает. Где-то что-то сжалось. В груди? В животе? Непонятно.
– Джефф, ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь?
– Ага.
– Ты, типа, хочешь со мной встречаться?
– Ага.
– И трахаться, и все такое?
– А?
– Ты об этом?
– Адель, да, ты мне нравишься. Да. Мне очень хорошо с тобой. – Вот бы она перестала болтать. Пусть эта минута воссияет во всю силу своей красоты. Он хотел только любить ее.
– И трахаться, и все такое?
– Не знаю.
– Не знаешь?
– Погоди, ты мне голову морочишь, так?
– Нет. Я хочу знать, хочешь ли ты со мной трахаться и все такое.
– «И все такое»?
– Ну, ты знаешь.
– Адель, ты какую-то пургу гонишь.
