Самые разные мысли вспыхивали и исчезали, как пыль за поворотом. Сейчас он был один, наедине с бесконечным временем, и не было ни единой вещи, которой можно было бы его заполнить. Сидя тут, в полутемной комнате, и глядя на светящийся экран, он чувствовал себя ближе к Анни. Он решил начать с чисел, например, дней рождения и личных номеров. Некоторые он помнил наизусть: день рождения Анни, свой собственный, день рождения бабушки. Другие можно выяснить. Несмотря ни на что, с этого можно начать. Конечно, она могла придумать и слово. Или много слов, может быть, выражение или известную цитату, может быть, имя. Это будет изнурительная работа. Он не знал, выяснит ли это когда-нибудь, но у него хватит времени и терпения. Кроме того, есть и другие способы.
Он начал с даты ее рождения, которую она наверняка не выбрала бы: третье марта тысяча девятьсот восьмидесятого, ноль три ноль три один девять восемь ноль. Потом те же числа наоборот.
«Access denied»,-мерцало на экране. Внезапно в дверях появилась бабушка.
– Что они сказали? – спросила она и облокотилась о косяк.
Он вздрогнул и выпрямил спину.
– Ничего особенного. Задали несколько вопросов.
– Боже, но это так ужасно, Хальвор! Как она умерла?
– Он молча взглянул на нее.
– Эдди сказал, что они нашли ее в лесу. На холме у Змеиного озера.
– О боже, но как она умерла?
– Они не сказали, – припомнил он. – А я забыл спросить.
* * *
Сейер и Скарре заняли учебный класс в корпусе за зданием суда. Они задвинули занавески, и в помещении стало почти темно. Скарре сидел наготове с пультом.
В этом временном пристанище-пристройке не было нормальной звукоизоляции. Они слышали звонки телефонов, хлопанье дверей, голоса, смех, шум автомобилей, проезжавших мимо по улице. Пьяный рев со двора снаружи. И все-таки звуки были приглушены, потому что день клонился к вечеру.
– А это что такое?
Скарре наклонился вперед.
– Бегуны. Похожа на Грету Вайтц. Кажется, это нью-йоркский марафон.
– Может, он дал нам не ту кассету?
– Не думаю. Останови, я видел тут острова и шхеры.
Картинка некоторое время дрожала и прыгала, пока, наконец, не успокоилась и не сфокусировалась на двух женщинах в бикини, лежащих на скалистом склоне.
– Мать и Сёльви, – сказал Сейер.
Сёльви лежала на спине, согнув одно колено. Солнечные очки были сдвинуты на затылок, наверное, чтобы избежать белых пятен вокруг глаз. Мать была частично прикрыта газетой, судя по размеру, возможно «Афтенпостен». Рядом с ними лежали газеты, крем для загара и термосы, много больших полотенец и небольшой радиоприемник.
Камера довольно долго показывала двух солнцепоклонниц. Потом объектив перевели на пляж дальше внизу, и справа в кадр вошла высокая светловолосая девушка. Она несла над головой доску для виндсерфинга и шла полуотвернувшись от камеры, вниз, к воде. Походка была совершенно естественной, она шла исключительно для того, чтобы 'добраться до места, и не остановилась, даже когда вода достигла ее коленей. Они услышали бурление волн, очень сильное, и голос отца, который внезапно начал перекрикивать их.
– Улыбнись, Анни!
Она продолжала идти, все дальше и дальше в воду, пропустив мимо ушей просьбу. Потом все же повернулась, слегка напрягшись под весом доски. Несколько секунд она глядела прямо на Сейера и Скарре. Светлые волосы подхватил ветер, быстрая улыбка проскользнула по лицу. Скарре посмотрел в серые глаза и почувствовал, как мурашки побежали по его коже, пока он следовал взглядом за длинноногой девушкой, которая шла через волны. На ней были купальный костюм из тех, которые носят пловцы, с крестом на спине, и синий спасательный жилет.
– Доска не для новичков, – пробормотал он.
Сейер не ответил. Анни продолжала идти вглубь. Остановилась, взобралась на доску, взяла парус сильными руками, нашла баланс. Потом доска сделала разворот на сто восемьдесят градусов и начала движение. Мужчины сидели молча, пока Анни уплывала все дальше. Она неслась между волнами, как быстроходное судно. Отец следил за ней объективом камеры. Он старался держать камеру ровно, чтобы она не дрожала. Зрители чувствовали гордость, которую он испытывал за нее. Это была ее стихия. Она совсем не боялась упасть и очутиться под водой.
Внезапно она исчезла. На экране появился стол, накрытый скатертью в цветочек, уставленный тарелками и стаканами, ярко начищенными приборами, полевые цветы в вазе. На деревянной доске – котлеты, колбаски и бекон. Сбоку – раскаленный гриль. Солнце сверкало на бутылках с колой и газировкой «Фаррис». Снова Сёльви, в мини-юбке и бюстгальтере от купальника, заново накрашенная, фру Холланд в красивом летнем платье. И, наконец, Анни, спиной к камере, в темно-синих шортах-бермудах. Она снова внезапно обернулась к камере, снова по просьбе отца. Та же улыбка, теперь немного шире: на щеках видны ямочки и еле заметные тонкие синие жилки на шее. Сёльви и мать болтали на заднем плане, звенели кусочки льда, Анни наливала колу. Она еще раз медленно повернулась с бутылкой в руках и спросила в камеру:
– Колы, папа?
Голос был удивительно глубокий. В следующем кадре появился интерьер хижины. Фру Холланд стояла у кухонного стола и нарезала пирог.
«Колы, папа?» Фраза была короткой, но очень теплой. Анни любила своего отца, они слышали это в двух коротких словах, слышали теплоту и уважение. Между ними двоими была разница, как между соком и стаканом красного вина. В голосе была глубина и радость. Анни была папиной дочкой.
Остаток фильма пронесся быстро. Анни с матерью играют в бадминтон, задыхаясь на сильном ветру, отлично подходящем для серфинга и беспощадном для волана. Семья собралась вокруг обеденного стола, где все играют в «Trivial Pursuit». Крупный план доски – видно, кто выигрывает, но Анни не воодушевлена триумфом. Она вообще не работала на камеру, разговаривали все время Сёльви с матерью: Сёльви – милым и тонким голоском, мать – глубже и чуть грубее. Скарре выдохнул дым и почувствовал себя старше, чем когда-либо раньше. Опять смена картинки, а потом показалось красноватое лицо с открытым ртом. Очаровательный тенор заполнил комнату.
– «No man shall sleep», – сказал Конрад Сейер и тяжело поднялся.
– Что ты сказал?
– Лучано Паваротти. Он поет Пуччини. Положи кассету в архив, – попросил он.
– Она хорошо стояла на доске, – сказал Скарре с уважением.
Сейер не успел ответить – зазвонил телефон. Скарре взял трубку и одновременно потянулся за своим блокнотом и ручкой. Это произошло автоматически. Он верил в три вещи на этом свете: основательность, усердие и хороший настрой. Сейер читал слова, которые появлялись на бумаге, одно за другим: Хеннинг Йонас, Кристал, четыре. Двенадцать двадцать пять. Лавка Хоргена. Мотоцикл.
– Вы можете приехать в отделение? – резко спросил Скарре.- Нет? Тогда мы заедем сегодня к вам домой. Это очень важные данные. Мы благодарим вас.
Он положил трубку.
– Один из соседей. Хеннинг Йонас, живет в доме четыре. Только что пришел домой и узнал о том, что случилось с Анни. Он подобрал ее вчера наверху у перекрестка и подбросил до магазина Хоргена. Говорит, что там стоял мотоцикл. И ждал ее.
Сейер облокотился спиной о стол.
– Опять мотоцикл, как и говорил Хорген. У Хальвора есть мотоцикл, – сказал он задумчиво. – Почему он не смог приехать?
– Его собака рожает.
Скарре положил записку в карман.
– Может быть, Хальвор просто забыл, как долго он отсутствовал дома. Я надеюсь, что это сделал не Хальвор. Мне он понравился.
– Убийца есть убийца,- лаконично сказал Сейер. – Случается, что они очень милы.
– Да, – ответил Скарре. – Но легче сажать того, чье лицо тебе внушает отвращение.
* * *
Йонас просунул руку под живот собаки и осторожно пощупал. Она быстро дышала, розовый влажный язык вывалился из пасти. Она лежала очень спокойно, позволяя ему ощупать ее. Оставалось недолго. Он посмотрел в окно, он надеялся, что скоро все закончится.
– Молодец, Гера, девочка, – сказал он и погладил ее.
Собака смотрела мимо него, не тронутая похвалой. Он опустился на пол. Сидел и смотрел на нее. Тихое, терпеливое животное. С ней никогда не было хлопот, она всегда была послушной и мягкой, как ангел. Никогда не убегала от него, когда они ходили гулять, ела еду, которую он ей давал, и незаметно уходила в свой угол, когда он сам поднимался вечером наверх в спальню. Он просто хотел сидеть так рядом, пока все не закончится, совсем близко – и слушать ее дыхание. Может быть, ничего не произойдет до рассвета. Он не устал. И тут в его дверь позвонили – короткий, резкий звонок. Он поднялся и открыл дверь.
Сейер решительно и крепко пожал ему руку. Этот человек излучал власть. Младший был другим, с мальчишеской рукой и тонкими пальцами. Открытое лицо, и взгляд не такой, как у старшего. Он попросил их зайти.
