Ознакомительная версия.
Сейчас мотоцикл должен был доставить его к Башне, и Кстин не сомневался, что доставит. Больше ста десяти он выжать не сумеет, но…
Важнее другое: опоздает он или нет?
Кстин выждал момент, когда на дороге почти не было машин. Времени искать развязку не было. Он пересек дорожное полотно, ведущее от Москвы к Туле, затем разделительный газон и помчался обратно в столицу.
Он хотел помочь. И наверное, мог. И, если у него получится, разве это так уж мало?
Он быстро добрался до четвертой передачи и лег на заданный курс.
Почему-то вспомнились слова отца. Почему? Наверное, потому, что он думал про мотоцикл.
«Зависть, Костик, – говорил отец, – это то же самое предательство. Она возникает потому, что ты недостаточно любишь то, что у тебя есть. Сядь, оглянись и посмотри, что у тебя есть. И тогда ты поймешь, что ничего больше и не нужно. Не завидуй другому, но и свое никогда не отдавай».
Так оно и было, отец, как всегда, был прав.
Башня… Он не хотел отдавать ей то, что считал своим. То, что – пусть даже только в мечтах – принадлежало ему.
Ковалев попытался задержать дыхание. Кашель усиливался. Руки дрожали, и глаза слезились. Ну, глаза ладно. Черт с ними. Он все равно закрывал их, когда стрелял. Но то, что руки ходили ходуном…
Наверное, он все-таки боялся, хотя и не хотел себе в этом признаваться.
Он слегка согнул ноги в коленях и вытянул обе руки перед собой.
– Давай, Коля…
Новый, еще более мучительный приступ кашля заставил его согнуться пополам. Легкие разрывались от дыма. Полковник убрал палец со спускового крючка, чтобы случайно не выстрелить, и опустился на одно колено. Он кашлял все сильнее и сильнее, пока взбунтовавшийся желудок не вывернулся наизнанку.
Наконец ему удалось остановиться, но теперь закашлялся Петухов. Вообще-то управляющий держался молодцом; он не ныл и не скулил, но каждый раз, когда вспышка выстрела озаряла его лицо, Ковалев краем глаза успевал зафиксировать выражение ужаса и безысходности.
– Все нормально, Коля, – просипел он и похлопал управляющего по плечу.
Конечно, ничего не было нормально. Он расстрелял уже четыре патрона, и в обойме оставалось всего четыре. Раньше, когда он еще служил в милиции, Ковалев снаряжал обойму, передергивал затвор, досылая патрон в патронник, а потом добавлял в обойму еще один, чтобы получилось девять. Но так было раньше. Ему и в голову не могло прийти, что в Башне потребуется оружие. Потребуется для того, чтобы стрелять в эту проклятую дверь. В этот идиотский замок, намертво закрывавший выход в коридор.
Принудительная вентиляция отключилась, и дым из небольшого помещения лениво вытекал через решетки, но это почти не спасало.
– Коля, у тебя есть платок? – сквозь зубы, на выдохе, спросил Ковалев.
Управляющий что-то промычал в ответ. Насколько полковник мог разобрать, интонация была утвердительной.
– Помочись на него, Коля… И дыши через платок.
Ковалев осторожно спустил курок, засунул пистолет за пояс и полез за своим платком. Кусок мягкой ткани был уже весь влажный – от крови, пота и слюны, рвущейся изо рта вместе с кашлем.
«Немного мочи не нарушит этот чудесный букет».
Ковалев помочился на платок, отжал излишки влаги и поднес самодельный противогаз ко рту. Дышать сразу стало легче. Воздух уже не так раздражал гортань и бронхи, ну а то, что он немного вонял аммиаком… Это ведь не страшно, правда?
– Готов, Коля? – Он замер и прислушался. Со стороны двери доносилось лишь натужное кряхтение.
– Я… не могу. Я не хочу.
– Коля, – полковник говорил наигранно-веселым тоном. – Какого хрена тебя взяли на эту работу, если ты не в состоянии сделать даже самые простые вещи?
– А вы?
– А я уже все… В дамках. Веду в счете. Ну?
– Сейчас. Я постараюсь.
– Да уж сделай одолжение. Может, тебе нужно как-нибудь помочь?
– Как? Сказать «пись-пись-пись»?
– Почему же? Есть другие способы. Прострелить ногу, например.
– О! – в голосе Петухова послышалось облегчение. – Кажется, все уже в порядке. Помогло.
– Вот и молодец. Отдышись. – Полковник выдержал паузу. – Ну что? Готов?
– Ага.
– Постучи еще разок. Может быть, дверь и откроется. На этот раз.
Он повесил мокрый платок на запястье, закрыл глаза и прислушался.
Раздался троекратный отрывистый стук. Ковалев на секунду замер. На обратной стороне век возник мысленный образ: ненавистный кусок металла, закрывающий выход. Он плавно нажал на спуск, выстрелил и затем, убрав пистолет за спину, разбежался и пнул ногой в дверь.
Дверь затрещала и немного подалась. Полковник бил еще и еще, но дверь больше не двигалась с места.
– Коля! – полковник хотел подбодрить Петухова. – Дело пошло на лад. Я занял главную диагональ. Одна дамка уже есть, еще парочку – и я ее поймаю. Ты помнишь, как делается треугольник Петрова? Как тремя дамками поймать одну?
– Угу, – задушенно отозвался управляющий.
– Ну и хорошо. Давай, Коля. Помоги мне еще немножко.
Ковалев пружинисто согнул ноги в коленях, вытянул руки и закрыл глаза.
Опять троекратный отрывистый стук.
Он помедлил всего секунду: задумался, что произойдет, если пуля вдруг даст рикошет? Почему-то раньше он об этом не задумывался – не было ни времени, ни желания. Какая разница, если приемлемого выхода все равно нет? Конечно, он рисковал и прекрасно отдавал себе в этом отчет, но до этой секунды считал риск вполне обоснованным. Он и сейчас считал его обоснованным, но…
Но почему-то эта мысль пришла ему в голову, промелькнула, как яркая вспышка молнии, за долю секунды до другой вспышки – пистолетного выстрела…
Петухов зажмурился, оранжевый сноп пороховых газов принес кислый запах и волну горячего воздуха.
– Гхап! – Ковалев издал булькающий звук и покачнулся. – Аааллль…
– Алексей Геннадьевич!
Петухов прислушался. Стало тихо.
– Алексей Геннадьевич! В чем дело?
Управляющий оттолкнулся спиной от стены и бросился вперед. Послышался стук падающего тела и тихое, певучее журчание. В темноте Петухов запнулся о тело полковника и с грохотом упал, в кровь раздирая руки об острые кусочки стекла. Колени его уткнулись во что-то мягкое, вздрогнувшее от удара.
– Алексей Геннадьевич! Ковалев!
Управляющий шарил в темноте руками, ощупывал тело полковника, переворачивал его и тряс. Пальцы нашли нос Ковалева, щеки, и Петухов ощутил горячую липкую жидкость, заливавшую лицо. Борясь со страхом и отвращением, он осторожно, словно снимал невидимую паутину, провел рукой по лицу полковника. Над одной щекой была привычная выпуклость глаза, Петухов даже почувствовал, как он бешено вращается в глазнице, а над второй…
Дыра. Огромная дыра, из которой толчками вытекала густая горячая масса.
– Алексей Геннадьевич! Алексей Геннадьевич! – Петухов не выдержал и заплакал. Еще немного – и он зарыдал в голос, обхватив себя за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону. – Алексей Геннадьевич! – Он на все лады повторял имя полковника, будто это могло что-то исправить. Ничего другого он сказать не мог. В голове не осталось больше мыслей, а языку требовалось что-то говорить.
Ковалев тихо закашлялся. Петухов взял свой платок и прижал его к губам полковника.
– Дышите! Дышите! Все нормально! Все хорошо!
Он ощутил, как раздвинулись губы Ковалева, а потом тихий булькающий голос произнес:
– Бесполезно, Коля… Расческа… Бесполезно…
По телу Ковалева побежала крупная дрожь. Петухов услышал отрывистый стук. Стук учащался и становился все громче. Они словно поменялись ролями: теперь Ковалев стучал, а он должен был стрелять… Управляющий прогнал эту абсурдную мысль и вдруг понял, что это за стук. Это умирающий в агонии бился своей смешной лысой головой об пол.
Петухов стряхнул охватившее его оцепенение. Он подумал, что сейчас это важно… очень важно – поднять его голову, не допустить, чтобы он мучился последние секунды.
Управляющий обхватил шею полковника и поднял его голову над полом, просунул под спину колено и крепко обнял своего партнера по шашкам.
– Алексей Геннадьевич…
Он не ожидал, что Ковалев скажет еще хоть что-нибудь, но полковник собрался и сказал – так тихо, что его слова прозвучали, словно шелест влажных листьев на ветру:
– Пытайся…
Агония продолжалась еще около двух минут, которые, казалось, тянулись бесконечно. Затем Ковалев в последний раз дернулся и затих.
Петухов шмыгнул носом и утер слезы. Он долго лазил по полу в поисках пистолета. Наконец он нашел увесистый кусок металла с ребристой рукоятью, еще хранившей тепло ладони полковника.
«Пытайся… Если бы еще знать как?»
Но выхода не было. Он должен был выбраться отсюда – во что бы то ни стало.
Вот только…
– Кто же будет стучать, Алексей Геннадьевич? – Он не удержался и снова заплакал.
Дубенский понял, что зря потерял время. Проехать к Башне на машине не получилось. Напрасно он уверял милиционеров из оцепления, что «я должен, понимаете, я просто обязан быть там!» – ничего не помогало. Внутрь оцепления машины не пускали.
Ознакомительная версия.
