Адреса не было, но свидетели говорили, что был номер телефона, хотя никто его не запомнил. Даже после подробного опроса служащих бесчисленных компаний, которые занимаются торговлей и обслуживанием бытовой техники в этом районе, не удалось обнаружить той, которой принадлежал бы грузовик, поэтому можно предположить, что название фирмы, как и номер грузовика, было вымышленнное.
7. Мари Готскинд, двадцати восьми лет, работала подменной учительницей в начальных школах Нью-Йорка. На протяжении трех дней, включая день похищения, она замещала учительницу в четвертом классе одной школы в Риджвуде. Она была примерно такого же роста и веса, как и Франсина Кхари, но блондинка со светлой кожей, тогда как Франсина была темноволосой и смуглой. Фотографии Мари в деле не было, если не считать тех, что сделали на месте ее обнаружения, в Форест-парке, однако показания ее знакомых свидетельствовали о том, что ее считали привлекательной.
Обнаружились и отличия. Мари Готскинд была не замужем. Она несколько раз встречалась с одним учителем, с которым познакомилась на работе, но их отношения, по-видимому, не зашли чересчур далеко, и, во всяком случае, его алиби на момент ее смерти было безупречным.
Мари жила дома с родителями. Ее отец, в прошлом слесарь по паровым машинам, а теперь на пенсии по инвалидности из-за производственной травмы, вел дома небольшое дело — принимал заказы на товары по почте. Мать помогала ему, а кроме того, подрабатывала бухгалтером с неполным рабочим днем на нескольких соседних предприятиях. Ни Мари, ни ее родители не имели никаких видимых связей с миром наркотиков. Никто из них не был ни арабом, ни финикийцем.
Разумеется, полиция провела обстоятельную медицинскую экспертизу, и тут было о чем писать в заключении.
Причиной смерти стали множественные ножевые раны груди и живота — в том числе несколько таких, что каждая из них была сама по себе смертельна. Обнаружены следы многократных насильственных половых сношений, остатки спермы в заднем проходе, во влагалище, во рту, а также в одной из ножевых ран. Убийцы пользовались по меньшей мере двумя ножами — возможно, кухонными; у одного лезвие было длиннее и шире, чем у другого. Анализ спермы показал, что она принадлежала по меньшей мере двум мужчинам. Кроме ножевых ран, на обнаженном теле остались многочисленные синяки, что свидетельствовало об истязании жертвы.
Наконец, — на это я при первом чтении не обратил внимания, — в заключении говорилось, что на левой руке жертвы были отрезаны большой и указательный пальцы. Их обнаружили — указательный в ее влагалище, большой — в заднем проходе.
Какая остроумная выдумка.
* * *
Пока я читал дело, меня понемногу охватывало какое-то мертвящее оцепенение. Наверное, поэтому я с первого раза не заметил пункта, касающегося пальцев. У меня в сознании просто никак не укладывались этот перечень увечий, причиненных женщине, и возникающая из него картина ее последних минут. Другие записи в деле — беседы с родителями и сослуживцами — рисовали образ живой Мари Готскинд, а заключение медэкспертизы превращало этот живой образ в кусок мертвого, жутко изуродованного мяса.
Прочитав все это, я сидел опустошенный и выжатый, как лимон, когда зазвонил телефон. Я взял трубку. Знакомый голос произнес:
— Тушите свет, Мэтт.
— А, привет, Ти-Джей.
— Как дела? Вас не так просто застать. Все где-то ходите, чего-то делаете...
— Мне передали, что ты звонил, только ты не оставил своего телефона.
— Да нет у меня телефона. Вот торговал бы я зельем, тогда бы у меня был пейджер По-вашему, это лучше?
— Тогда бы у тебя был сетевой телефон.
— Ну да, правильно. Большой-пребольшой автомобиль с телефоном, а я бы сидел в нем, думал бы большие-пребольшие мысли и заколачивал бы большие-пребольшие деньги. Так вот, я вам говорю, что вас и в самом деле никак не застанешь.
— А разве ты звонил несколько раз? Мне передали только про один звонок.
— Знаете, неохота каждый раз терять четвертак.
— Что ты хочешь сказать?
— Знаете, я сообразил, как устроен ваш телефон. Он как те автоответчики, которые включаются после третьего или там четвертого гудка. Тот тип, дежурный, всегда ждет, чтобы телефон у вас позвонил четыре раза, а потом берет трубку. Но комната-то у вас одна, вам и трех звонков хватит, чтобы дойти до телефона, если только вы не в ванной или где там еще.
— Значит, ты кладешь трубку после третьего гудка?
— И получаю обратно свой четвертак. Если только не хочу вам что-то передать, только зачем, если один раз вам уже передали? Вы придете домой, увидите кучу записок и подумаете: «Ох уж этот Ти-Джей, не иначе как он взломал автомат, у него теперь столько четвертаков, что он просто не знает, куда их девать».
Я рассмеялся.
— Так вы при деле?
— Откровенно говоря, да.
— И большое дело?
— Довольно большое.
— А нет там работы для Ти-Джея?
— Насколько я вижу, пока нет.
— Мэтт, вы просто плохо смотрите! Там обязательно должно быть что-нибудь для меня за все четвертаки, которые я на вас потратил. А что вообще за дело? Вы случайно не вздумали объявить войну мафии, а?
— Боюсь, что нет.
— Ну и хорошо, Брэдшо. С ней лучше дела не иметь. Видели «Добрых приятелей»? Знаете, там такие крутые ребята. О черт, мой четвертак кончается.
В трубке послышался записанный на пленку голос, объявивший, что за следующую минуту разговора нужно заплатить пять центов.
— Скажи мне твой номер, я тебе перезвоню, — предложил я.
— Не могу.
— Номер автомата, с которого звонишь.
— Не могу, — повторил он. — На нем нет номера. Они снимают номера со всех автоматов, чтобы нельзя было звонить тем, кто торгует зельем. Ничего, у меня еще есть мелочь. — Телефон звякнул: Ти-Джей опустил монетку. — Только у каждого все равно есть автомат, номер которого он знает. Так что для них ничего не меняется, а когда кто-то вроде вас хочет позвонить кому-то вроде меня, ничего не выходит.
— Отличная система.
— Нормальная. Но ведь мы все равно разговариваем, верно? Если уж мы захотим поговорить, нас не остановишь. Главное — находчивость.
— И четвертаки.
— Ну, правильно. Главное — знать, где найти четвертак. Это и называется находчивость.
— Где ты будешь завтра, Ти-Джей?
— Где буду? Ну, не знаю. Может, слетаю в Париж на «конкорде». Еще не решил.
Мне пришло в голову, что он мог бы взять у меня билет и слетать в Ирландию, только у него, скорее всего, нет заграничного паспорта. К тому же вряд ли Ирландия готова его принять, а он — с ней встретиться.
— Где я буду? — повторил он сердито. — Да здесь, где всегда. Где еще я могу быть, старина?
— Я думал, может, мы смогли бы с тобой пообедать.
— Когда?
— Ну, не знаю. Скажем, что-нибудь около двенадцати, половины первого.
— Так когда?
— В половине первого.
— Это ночи или дня?
— Дня. И пообедаем.
— Обедать можно в любое время дня и ночи, — сказал он. — Мне зайти к вам в отель?
— Нет, — сказал я. — Не исключено, что мне придется отменить этот обед, и я не смогу дать тебе знать. Не хочу тебя связывать. Выбери какое-нибудь место на Чертовой улице, и если я там не появлюсь, то договоримся на другой раз.
— Нормально, — ответил он. — Знаете зал для видеоигр? На той стороне, что дальше от центра, второй или третий дом от Восьмой авеню? Там еще есть магазин, где в витрине выставлены ножи с выкидными лезвиями. Не знаю, как это им сходит с рук...
— Они их продают в разобранном виде.
— Ага, и проверяют на этом твои умственные способности. Если не можешь его собрать, иди опять в первый класс. Знаете этот магазин?
— Конечно.
— Там рядом с ним вход в метро, а у самой лестницы вход в видеозал. Знаете, где это?
— Думаю, что найду.
— Значит, в половине первого?
— Решено, Арно.
— Ого, — сказал он. — А знаете что? Вы делаете успехи.
* * *
После разговора с Ти-Джеем я почувствовал себя лучше. Он всегда оказывает на меня такое действие. Я записал время, которое мы с ним назначили, и снова взялся за дело Готскинд.
Это те же самые преступники. Иначе быть не может. Сходство почерков слишком велико, чтобы быть случайным, а эти отрезанные и засунутые пальцы выглядели как репетиция еще более зверских истязаний, которым они подвергли Франсину Кхари.
Но куда они потом делись — впали в спячку? Затаились на целый год?
Мне казалось, что это мало вероятно. Насилие, связанное с сексом, — все эти серийные изнасилования и сладострастные убийства, — затягивает, как любой сильный наркотик, который на время освобождает сознание от оков собственного "я". Убийцы Мари Готскинд совершили идеально срежиссированное похищение и повторили его год спустя с очень незначительными изменениями и, разумеется, с существенным корыстным мотивом. Но зачем было столько ждать? Что они делали все это время?
А не могло быть других похищений, которые никто не догадался связать с делом Готскинд? Не исключено По статистике в городе сейчас совершается семь с чем-то убийств в день, и большая их часть не привлекает особого внимания прессы. Правда, когда похищают женщину на улице на глазах у кучи свидетелей, это попадает в газеты. И если у кого-то висит похожее дело, он об этом, скорее всего, услышит. И почти наверняка увидит связь.
