На самом деле ему очень хочется увидеть свою мать, Глейдис, в следующем мире, но он не может заставить себя перейти границу между мирами, потому что грядущее воссоединение наполняет его тревогой.
Редкие мужчины любили мать больше, чем Элвис любил Глейдис. Она умерла молодой, и он скорбел о ней до самой смерти.
Его страхи, однако, связаны с тем, что он упал в ее глазах, и падение это вызвано употреблением наркотиков и неудачами в личной жизни, случившимися после ее ухода. Он стесняется и своей недостойной смерти (передозировка прописанных лекарств, лицо в блевотине), хотя для рок-н-ролльных знаменитостей такая смерть скорее правило, чем исключение.
Я частенько уверял его, что там, где ждет Глейдис, нет ни стыда, ни злости, ни разочарования, только любовь и понимание. Я говорю ему, что на Той стороне она с радостью обнимет его.
Пока что мои уверения его не убедили. Разумеется, никаких оснований для того, чтобы он принимал их за истину, и нет. Помните, в шестой главе я признал, что ничего не знаю.
Когда мы вошли в коридор, соединяющий гостевой и главный внутренние дворики, я сказал брату Костяшки: «Здесь Элвис».
— Да? И из какого фильма?
То есть Костяшки хотел знать, в каком наряде Король.
Другие призраки носят только ту одежду, в которой они умерли. У Донни Москита, бывшего мэра Пико-Мундо, случился обширный инфаркт, когда он «кувыркался» с молодой женщиной. Сексом он занимался, надев туфли на высоких каблуках и женское белье. Его это возбуждало. И теперь призрак мэра Москита выглядит не очень (волосатое мужское тело в кружевных трусиках и лифчике), бродя по улицам городка, где при жизни в его честь назвали парк, но потом переименовали, отдав предпочтение ведущему популярной телевикторины.
Но Элвис и после смерти просто супер. Надевает по своему выбору те самые костюмы, в которых выступал на сцене и снимался в кино. В то утро он прибыл в черных туфлях, обтягивающих черных фрачных брюках, красном кушаке, белой рубашке с жабо, элегантном шейном платке.
— Это наряд танцора фламенко из «Забав в Акапулько», — ответил я брату Костяшки.
— В Сьерре-то зима.
— Холода он не чувствует.
— Не слишком подходящий наряд для монастыря.
— Он не снимался в монашеских фильмах.
Шагая рядом со мной, в самом конце коридора Элвис обнял меня за плечи, словно пытался поддержать. По ощущениям казалось, что это рука живого человека.
Я не знаю, почему призраки обретают плоть, прикасаясь ко мне, почему они теплые, а не холодные, однако они проходят сквозь стены и дематериализуются, едва у них возникает такое желание. Это загадка, на которую я, скорее всего, ответа так и не найду. Столь же непонятными для меня останутся популярность баллончиков с аэрозольным сыром и удачная певческая карьера мистера Уильяма Шэтнера[13] после показа «Стар трек».
В главном внутреннем дворе ветер бился о высокие стены, швырялся снегом, который падал с неба, поднимал с пола выпавший ранее, забрасывал в галереи через зазоры между колоннами. Мы же спешили к двери кухни в южном крыле.
Небо низко-низко нависло над аббатством Святого Варфоломея, напоминая потолок, с которого сыплется белая штукатурка-снег.
Брат Костяшки и я действительно обыскали все кладовые, но, само собой, не нашли никаких следов брата Тимоти.
Элвиса привлекла полка с банками арахисового масла. Возможно, он вспомнил, что при жизни основу его диеты составляли сэндвичи с сушеными бананами и этим самым маслом.
Какое-то время помощники шерифа и монахи обследовали коридоры, трапезную, кухню, прилегающие помещения. Потом все успокоилось, только ветер шуршал снегом по оконным стеклам, а поиски брата Тимоти переместились в другие части аббатства.
После того как закончился обыск библиотеки, я ушел туда, чтобы тревожиться и отсиживаться до отъезда копов.
Элвис пошел со мной, а Костяшки остался в кладовой, проверить, что нужно докупить, а потом пойти к мессе. Исчезновение брата Тимоти нас всех опечалило, но жизнь-то продолжалась.
По твердому убеждению братьев, когда придет День и время истечет, уйти, занимаясь честной работой, так же хорошо, как уйти во время молитвы.
В библиотеке Элвис бродил между стеллажами, иногда останавливался, всматривался в фамилии авторов и названия на корешках.
Периодически он читал книги. Когда только обрел славу, заказывал по двадцать книг в книжном магазине Мемфиса.
В библиотеке аббатства шестьдесят тысяч томов. Монахи, особенно бенедектинцы, всегда стремились сохранять знание.
Многие монастыри Старого Света строились, как крепости, на вершинах высоких холмов, с одним-единственным подходом, который легко блокировался. Знания двух тысячелетий, в том числе великие работы древних греков и римлян, сохранились усилиями монахов, когда набеги варваров (готов, гуннов, вандалов) раз за разом уничтожали западную цивилизацию, и дважды, когда исламские армии едва не захватили Европу.
Цивилизация (говорит мой друг Оззи Бун) существует только потому, что в мире все-таки есть два вида людей: первые могут строить с мастерком в одной руке и мечом в другой, а вторые знают, что в начале было Слово, и готовы рискнуть жизнью, чтобы сохранить все книги ради истин, которые могут в них содержаться.
Думаю, он бы мог отметить и поваров. Чтобы строить, сражаться, рисковать жизнью ради хорошей идеи, нужно быть сильным духом. И ничто так не поддерживает дух, как отменно приготовленная яичница с ветчиной.
Я тоже нервно кружил по проходам между стеллажами, пока, обогнув очередной угол, не столкнулся лицом к лицу с Родионом Романовичем, русским, которого недавно видел во сне.
Я никогда не утверждал, что мне свойственна выдержка Джеймса Бонда, вот мне и не стыдно признать, что я отпрянул и воскликнул: «Сукин сын!»
Бородатый, хмурый донельзя, с бровями, сошедшимися у переносицы, русский спросил с легким акцентом: «Что с вами?»
— Вы меня напугали.
— Я не пугал.
— Ну, я почувствовал испуг.
— Вы сами испугались.
— Извините, сэр.
— За что вы извиняетесь?
— За мой язык.
— Я говорю на английском.
— Вы — да, и говорите хорошо. Лучше, чем я говорю на русском, это точно.
— Вы говорите на русском?
— Нет, сэр. Ни единого слова.
— Вы необычный молодой человек.
— Да, сэр, я знаю.
В свои, наверное, пятьдесят Романович не выглядел стариком, но жизненные трудности отразились на его лице. Сеточка маленьких белых шрамов на лбу, глубокие морщины, отходящие от уголков рта, напоминающие старые раны, полученные в бою на мечах.
— Я извинился за произнесенное мною ругательство, — уточнил я.
— Но с чего мне вас пугать?
Я пожал плечами.
— Просто не знал, что вы здесь.
— Я тоже не знал, — указал он, — но вы меня не напугали.
— Мне пугать нечем.
— Нечем?
— Я хочу сказать, внешность у меня не пугающая. Я безобидный.
— А у меня внешность пугающая? — спросил он.
— Нет, сэр. В общем-то, нет. Нет. Импозантная.
— Я — импозантный?
— Да, сэр. Более чем.
— А вы, значит, безобидный?
— Да, сэр.
— Мне вы таковым не кажетесь.
— Все дело в лыжных ботинках, сэр. Любой, кто их надевает, выглядит так, будто хочет дать другому пинка.
— Вы выглядите понятным, открытым, где-то даже простаком.
— Спасибо, сэр.
— Но на самом деле вы замкнутый, закрытый от всех, даже загадочный.
— Вы видите во мне то, чего нет, — заверил я его. — Я всего лишь повар блюд быстрого приготовления.
— Да, в это очень легко поверить, если попробовать ваши удивительные оладьи. А я — библиотекарь из Индианаполиса.
Я указал на книгу, которую он держал в руке так, чтобы я не мог прочитать название на титуле.
— И о чем вы решили почитать?
— О ядах и самых знаменитых отравителях в истории человечества.
— Вроде бы таких книг в библиотеке аббатства быть не должно.
— Это важный аспект истории церкви, — возразил Романович. — Из столетия в столетие церковников отравляли правители и политики. Катерина Медичи отравила кардинала Лоррейна деньгами, смоченными ядом. Токсическое вещество через кожу попало в кровь, и он умер через пять минут.
— Хорошо, что в нашей экономике все меньше места наличным.
— С чего это повару блюд быстрого приготовления многие месяцы жить в гостевом крыле монастыря?
— Не приходится платить арендную плату. Усталость от гриля. Запястный синдром. Необходимость духовного обновления.
— Это свойственно поварам блюд быстрого приготовления? Периодически возникающая потребность в духовном обновлении?
— Возможно, это одна из определяющих особенностей профессии, сэр. Поук Барнет дважды в год должен уезжать в лачугу среди пустыни, чтобы медитировать.
