Барбара посмотрела на наручные часы.
— Мне пора. Рада была вас повидать.
— Я тоже, — вежливо, но совершенно бессмысленно пробормотал я, потому что Барбара уже ушла, оставив меня наблюдать за потоком незнакомых людей и задавать себе вопрос: догадывается ли хоть один из них, насколько хрупок наш мир.
Мы с моей домохозяйкой сидели перед телевизором в робком объятии. Эбби изо всех сил пыталась устроиться поудобнее, хотя ей в этом и мешала моя рука, обхватившая ее. Я пытался подавить тошноту, которая обосновалась у меня в желудке с тех самых пор, когда я узнал правду про войну. Эбби обратила внимание на мою бледность, но я сказал, что просто новая работа отнимает у меня слишком много сил. Я не забыл угроз Дедлока.
Щадя ее чувства, я надел джемпер лимонного цвета, что она подарила мне на день рождения.
Она переключалась с канала на канал.
— Бедный сукин сын, — сказала она, остановившись на Би-би-си 1.[32]
Я заставил себя сосредоточиться на экране.
— Кто?
— Принц Артур, — сказала она, когда на экране появилось изборожденное морщинами, скорбное лицо принца Уэльского. — Ему сегодня шестьдесят, а до трона все так же далеко. Неудивительно, что у него такой разнесчастный вид.
— Гмм.
— Нет, ты посмотри на него — вечно такой кислый.
— Гмм.
— А жена такая хорошенькая. Никогда не понимала, что она в нем нашла.
— Угу.
— Ты здоров? Ты словно где-то на другой планете.
— Трудный день, — пробормотал я.
— Знаешь, ты можешь поговорить со мной.
Я рассмеялся, и, судя по выражению на лице Эбби, звук этот был не из самых приятных.
Когда раздался звонок в дверь, я обрадовался этому предлогу подняться с дивана.
Небо было черным, затянутым тучами, а на нашем пороге стоял мистер Стирфорт. Он выглядел более грузным, чем всегда, одет был в какой-то бронежилет и брюки цвета хаки с огромным количеством карманов.
— Что это с вами? Видок еще тот, — сказал он.
— У меня все отлично.
Стирфорт фыркнул.
— Это вам тайна покоя не дает. Лучше вам поскорее к ней привыкнуть.
— Чего вы хотите?
— Одевайтесь. Вы увидите их сегодня.
— Увижу кого?
— Их имен я не могу назвать. Их настоящих имен. Но я их называю… — Он с трудом проглотил слюну. — Я их называю люди-домино.
— Как?
— Одевайтесь, — пролаял он, а потом, не в силах сдержать ухмылку: — Миленький джемперок.
— Кто это был? — спросила Эбби, разделяя свое внимание между мной и телевизором, который начал показывать детские фотографии наследника престола.
— Это по работе. Мне нужно уйти.
— Так поздно?
— Извини. Я тут ничего не могу поделать.
Она посмотрела на меня взглядом, в котором сочувствие смешивалось с недоверием.
— Объяснил бы ты мне, что все-таки происходит.
— Верь мне, — мрачно сказал я. — Как это делаю я.
На улице моросил дождь — мелкий и противный. Барнаби ждал в машине; ссутулившись на своем сиденье, он погрузился в чтение книги под названием «Распространение иронии: нарративы Челленджера через призму постмодернизма».
— Какой отвратительный джемпер, — сказал он и демонстративно уткнул нос в рукав своего пиджака.
Стирфорт уже сидел в машине.
— А Джаспер с нами не едет? — спросил я.
Водитель сплюнул в окно.
— Хиловат. Пристегивайтесь.
Я сделал, как было велено, и Барнаби завел двигатель с покорным видом человека, который подвозит в школу чужих детей.
— Мы куда едем? — спросил я.
— Доедем — увидите, — ответил Барнаби.
Стирфорт толкнул меня локтем под ребра.
— Дедлок хочет поговорить.
— Отлично. — Я оглянулся, ища глазами телефон. — Как?
— Дайте мне минуту. — Стирфорт скорчил гримасу, словно страдал жесточайшей формой запора. — Сейчас он выходит.
От конвульсивных спазм и подергиваний лицо этого крупного человека скривилось, перекосилось и начало приобретать странные мучительные очертания. Он явно испытывал сильную боль, которая закончилась, похоже, лишь тогда, когда сидящий напротив меня человек преобразился полностью. Возможно, передо мной все еще было тело Стирфорта, но черты его самым невероятным образом изменились, и он превратился в некое подобие человека из аквариума. Даже голос его стал другим, теперь это был высокий дребезжащий голос очень старого человека.
— Добрый вечер, Генри Ламб, — сказал он.
Я вздрогнул от удивления.
— Дедлок?
— Не пугайтесь. Стирфорт — мой сторожевой пес. Питбуль Директората. Некоторое время назад он согласился подвергнуться небольшой процедуре, которая позволяет мне иногда одалживать его физическую форму.
— Невероятно.
— И если уж речь зашла о форме… Какой чудный джемпер. — Тело Стирфорта издало несколько бульков, которые, как я предположил позднее, видимо, были смехом. — У нас не осталось выбора, — сказал он. — Сегодня вы встречаетесь с заключенными. Вам необходимо выудить у них одну весьма ценную информацию. Местонахождение женщины по имени Эстелла. Вы меня поняли, Генри Ламб? Я вполне ясно выразился?
— Кто эти заключенные? Откуда им столько всего известно?
— Я не хочу называть их имена. Пока еще рано.
— Дедлок, мне необходимо знать, кто эти люди.
Дождь пошел сильнее, каждая капля словно молотком колотила по стеклу.
— Ай-ай, — то, что находилось сейчас в Стирфорте, издало дребезжащий смешок. — Разве кто-нибудь говорил, что они — люди?
Раздался еще один, последний, треск, и лицо Стирфорта, по которому бежали капельки пота, расслабилось и вернулось в свое обычное состояние.
— Что это такое было, черт побери?
Стирфорт рывком вытащил из кармана платок и протер лицо.
— Теперь вы понимаете цену войны, — пробормотал он. — И мы не можем себе это позволить. В сколь-нибудь длительной перспективе.
Проезжая сквозь ночь, машина миновала Южный Лондон, переехала через реку и направилась к центру города. Поездка проходила в тишине, если не считать звуков ливня, бьющегося о лобовое стекло, окна, крышу.
Наконец мы миновали Трафальгарскую площадь, свернули на Уайтхолл и остановились перед металлическими надолбами, охраняемыми вооруженным человеком с автоматом на шее. Волосы прилипли к его лбу, форма промокла. Охранник дал знак Барнаби опустить окно.
— Сообщите, по какому делу, — сказал он со всем бескомпромиссным обаянием немецкого пограничного чиновника.
— Меня зовут Барнаби. Это Стирфорт. Мы работаем на мистера Дедлока.
Солдат заглянул в салон машины, потом неловко отступил назад.
— Извините, джентльмены, — сказал он. Потом еще раз, испуганно: — Примите мои искренние извинения.
Барнаби возмущенно пробормотал что-то, поднял окно и направился к самому знаменитому адресу в Англии.
Я думаю, что, наверное, в недоумении тряхнул головой.
— Не может быть, чтобы вы это серьезно.
Стирфорт не смог скрыть горделивую нотку в голосе.
— Добро пожаловать на Даунинг-стрит.
Дом номер десять по Даунинг-стрит напичкан ложными дверями. Дом строился, перестраивался, изменялся, увеличивался, улучшался, переосмыслялся на протяжении многих поколений сонмом архитекторов, жаждущих произвести впечатление; почти все, сделанное одним дизайнером, позднее было целиком и полностью переиначено другим. В результате это место приобрело атмосферу искусственных руин, заполненных никуда не ведущими коридорами, лестницами, изящно извивающимися, чтобы неожиданно исчезнуть, дверями, открывающимися в кирпичные стены. Это место повторов и ловушек, тут мало что является тем, чем кажется, и ничему здесь нельзя доверять.
Стирфорт повел меня внутрь (дверь номера десять постоянно открыта, ручки нет), затем — подлинному, сужающемуся коридору, который, к моему разочарованию, оказался таким же серым и непритязательным, как коридоры в моей прежней конторе. Наконец мы добрались до винтовой лестницы, на стенах здесь висели портреты прежних премьеров, начиная с самого последнего власть имущего, а затем хронологически уходящие назад во времени.
Стирфорт повел меня назад в прошлое. Поначалу я узнавал многих политиков, изображенных на портретах, — мужчин и женщин, которые на моей памяти занимали эту высокую должность, но чем ниже мы спускались, тем старше становились портреты и тем менее узнаваемы их обитатели; по мере продвижения в прошлое одежда на них изменялась от накрахмаленных воротничков и галстуков до напудренных париков и сюртуков, до кружев и жабо, а когда мы достигли нижних пролетов, люди на портретах и вовсе не были похожи на государственных деятелей. В конце ряда были люди в звериных шкурах, они взирали на проходящих из исторической эры, которую я, кажется, вообще не узнавал.
