Но, как видно, не сегодня. Дэвид чутко накренил голову:
– У тебя все нормально?
– Да, а что?
– Просто ты какая-то задумчивая, вот и все.
– Чего это я задумчивая? Нормальная…
Ой нет! Что-то здесь было не так.
– Ты хочешь сказать, что… прямо-таки все в порядке? – настаивал писатель.
– Да так. Мандраж какой-то непонятный. Если не считать всех этих идиотских вопросов. Да еще погода. Ты послушай, что там снаружи творится!
Ветер действительно разгулялся не на шутку. Остро посвистывая в исступленно машущих лапах деревьев, он временами издавал траурные завывания. Досмотреть какую-то наугад выбранную телепередачу супругам помешал резкий стук со стороны двора. Оба недоуменно переглянулись, после чего Дэвид встал и подошел к выходящему во двор окну.
– Ого! – сказал он. – Прямо конец света!
Косо хлещущий сумрак, казалось, со всех сторон пронизывали призрачные пунктиры дождя. Вдруг откуда ни возьмись появилась распластанная газета: приплюснувшись снаружи к забору, она, как живая, пролезла сквозь него. Затем она какое-то время носилась по двору в бурной пляске, после чего, сменив направление, метнулась к стоящей посередине скамейке – аскетичного вида чугунной сидушке на двоих, подаренной на новоселье родителями Доун. В центре она стояла потому, что именно здесь нравилось сидеть отцу хозяйки дома, когда он приезжал в гости. Дэвиду отчего-то стало не по себе.
– Что там? – встревоженно спросила его супруга. – Что-нибудь упало?
Внимание писателя привлекала именно газета. Она словно к чему-то пристала. Вероятно, из-за движения ветвей свет мутноватой луны перемещался так странно, что казалось, будто газета облепилась вокруг некоего сидящего на скамейке силуэта – чего, понятно, быть не могло.
Через пару секунд газета взмыла обратно в небо. Скамейка, само собой, была пуста.
– Да ничего, – отозвался Дэвид. – Просто ветер.
Доун отключилась намного раньше, чем он. Сон ходил у нее в дружках и неизменно приветствовал ее теплой улыбкой и распростертыми объятиями. Он ее ублажал и освежал. Иное дело с ее мужем. Для него дремота была, скорее, наперсницей его музы и во многом обращалась с ним под стать ей. Иногда она была сама любезность, с обращением дружеским и непринужденным. А бывало наоборот, когда она косилась на него неприязненно, как будто он предложил ей поиграть в бутылочку, причем наедине.
Терпеливо повалявшись сперва на правом боку, а затем на левом, Дэвид по устоявшейся привычке повернулся на спину и теперь лежал, прислушиваясь к ветру. Он пытался отрешиться от всех мыслей, а спустя какое-то время решил сосредоточиться на работе. При этом сразу же ожил зыбкий страх, но писатель упорно удерживал мысли в этом русле, хотя и знал, что в целом это путь в один конец, именуемый бессонницей.
Достаточно скоро литератор поймал себя на том, что размышляет о предмете, которого внутренне сторонился. А именно о деньгах, что Доун обнаружила на верхней ступеньке.
Эта мысль не давала ему покоя: даже непонятно, почему она его так грызла. Странно, конечно же, но ведь должны иметься какие-то естественные, логические объяснения! Некоторые он уже сочинил, но затем отставил ввиду неубедительности. Почему так? Почему он считал, что в этом кроется нечто большее? Нечто такое, что ему следует знать и воспринимать всерьез?
Досконально вникнуть в это дело он не мог и оттого чувствовал себя неуютно.
Спустя неопределенное время писатель все же сумел погрузиться в дремоту – во всяком случае, оказался на краю ее омута. Откуда-то издалека смутно доносились стенание ветра, сыпучие горсти дождя, сеющиеся на окна и крышу, жестяное поскребывание какого-то небольшого предмета (должно быть, заблудшая баночка из-под колы) по бетонной дорожке.
А затем стук в дверь.
Дэвид застыл, вслушиваясь так, что кровь стучала в ушах, как шаги на чердаке. Какое-то время он больше ничего не слышал. Но потом…
Да, снова.
Кто-то стучал в переднюю дверь дома.
Литератор встал, набросил халат, тихо вышел из спальни и спустился вниз. Стук прекратился. Уже окончательно очнувшись от сна, хозяин дома подумал, что не мешало бы, пожалуй, спросить, кто там, на случай, если… Если что? Четкого ответа не было. Обычно, на всякий случай, полагается проверять. Ведь вроде был стук в дверь, и может оказаться, что это снаружи сосед в отчаянии мечется после, скажем, аварии или крышу ему пробил обломившийся под бурей сук. Но все равно надо проверять. Так всегда делают взрослые, в особенности взрослые мужчины. Так полагается.
Открывая дверь, Дэвид поймал себя на том, что толком и не знает, взрослый он на самом деле или нет.
Дверь под напором ветра распахнулась так резко, что он обеими руками едва сумел удержать ее от удара о стену. После чего сделал шаг наружу и огляделся.
На крыльце никого не было.
Плафон над дверью плохо освещал ступени. Тем не менее этого света хватало, чтобы разглядеть на верхней ступеньке какой-то мелкий квадратный предметик.
Дэвид нагнулся, щурясь под хлещущим в лицо дождем. Перед ним лежал коробок-книжечка с отрывными спичками.
Снаружи белый, с красной эмблемой бара – «Кендрикс» – и адресом на тыльной стороне.
Кто-то мог обронить коробок на дороге, а затем его занесло ветром во двор – может, так?
Мужчина открыл коробок-книжечку. Вначале показалось, что внутри там тоже пусто, ничего нет. Но придвинув коробок поближе к свету, Дэвид что-то различил на нем и, подняв, пригляделся. Какие-то отметинки…
17.00
Ах, вот оно что. «Пять вечера».
Вероятно, название и время на коробке представляли собой какое-то послание. Теоретически это могло быть напоминание мифическому обладателю коробка, который его возьми и оброни. Хотя доказательств этой версии не было, а была одна надежда, что версия верна.
Хотя вряд ли.
Дэвид сунул коробок в карман халата и, зайдя в дом, поднялся обратно в спальню.
Там он лег на спину и лежал, вытянув руки вдоль боков, пока в окне наконец не проглянуло мокрое мглистое утро.
На этот раз так холодно не было, но шел дождь – воздух сочился промозглой водяной пылью (мне это напоминало лето в Орегоне). Был в этом и плюс: я имел основание носить рабочую спецовку с поднятым воротником, которую взял напрокат в секонд-хенде возле ресторана. Так как хотя бы часть дня я, вероятно, должен был находиться вблизи места обитания Кэтрин Уоррен, это помогало мне оставаться более-менее незамеченным ею или кем-то еще. Быть ряженным в спецовку, конечно, неприятно, ну а торчать здесь, по-вашему, для меня – верх блаженства? Правда, сейчас я здесь был хотя бы не один.
Тактика «ухода» не сработала. Не знаю: может, из-за горестных ноток в голосе Кэтрин перед тем, как она повесила трубку, или же потому, что я из тех козлов, которым вечно неймется и до всего есть дело. Но возобновленный у нас с Кристиной разговор о ее подруге кончился тем, что я понял: вместо того чтобы покончить с расследованием, я теперь изыскиваю способ сделать его эффективней. Подлила масла в огонь и Крис, указав, что устранение (возможное) Томаса Кларка из общей картины смотрится в отношении Кэтрин не улучшением, а наоборот, ухудшением положения. Что может тревожить сильнее, чем преследование со стороны знакомого? Видимо, преследование со стороны незнакомого. Уровень угрозы, исходящей от неизвестного человека, оценить гораздо сложнее. Единственное, в чем можно быть уверенным, – это что его намерения в отношении тебя вряд ли благие.
Марио, когда я сказал, что не смогу нынче днем подменить Джимми, был недоволен. Дело было, собственно, не во мне (для подмены таких, как я, мартышек у нас хватает), а в том, что со мной не выйдет и Кристина, а значит, в уязвимом положении окажется бар. Я его успокоил, что до вечерней смены мы всяко успеем обернуться, и он смягчился, но все равно проводил меня продолжительным взглядом. Тут я понял, что дело заходит далековато и уже не умещается в рамках хобби. Всю прошлую неделю мы с подругой оживленно обсуждали эту тему – настолько, что на задний план отошла даже идея нашего переезда в Виллидж. Сложно сказать, как эта совместная одержимость характеризовала нас и нашу с ней жизнь. Казалось бы, внешне я вполне довольствовался работой официанта и обитанием в убогой квартирке, однако в действительности какая-то каверзная часть меня провоцировала мои заплывы ради спортивного интереса в некой приятной, но, если вдуматься, не полезной моим жизненным интересам заводи. Было также ощущение, что я потворствую неким крайне нездоровым позывам, причем, что обидно, даже не своим собственным.
Когда мы с Кристиной вышли из своего подъезда на тротуар, я остановился и со значением на нее поглядел.
– Вот что, – сказал я. – Если сегодня до вечера ничего у нас не выйдет, я выхожу из игры. И ты тоже.
Крис посмотрела на меня, накренив голову, и, помедлив, кивнула. Ей ведь тоже было понятно, что мы подзависли.
