— Спасибо, — говорю я и, велев Софи ждать в машине с включенным кондиционером, подхожу к двери. Я дважды жму на кнопку звонка, но никто не откликается.
— Никого нет дома, — говорит старуха, как будто я сама этого не поняла. Но прежде чем я успеваю ответить, вблизи взвывает полицейская сирена. Я в тот же миг оказываюсь снова в Векстоне, за десять секунд до развала моей жизни. Я опрометью кидаюсь к машине — к Софи.
Патрульная машина останавливается за моей машиной, но офицер подходит не к нам, а к старухе.
— Рутэнн, — говорит он, — сколько раз я тебе повторял?
Она затягивает ремень плаща потуже.
— Haliksa'i, ты не можешь мне ничего запретить.
— Здесь нельзя вести коммерческую деятельность, — говорит полицейский.
— А никто ничем и не торгует.
Он приподнимает солнцезащитные очки.
— Что у тебя под плащом?
Она поворачивается ко мне.
— Это сексуальные домогательства, вам не кажется?
Только тогда офицер меня и замечает.
— Вы кто? Покупательница?
— Нет. Я только что сюда переехала.
— Сюда?
— Кажется, да, — поясняю я. — Я как раз искала ключи.
Полицейский в задумчивости потирает переносицу.
— Рут, купи себе прилавок на индейском блошином рынке, ладно? Не заставляй меня сюда возвращаться.
Он садится в машину и отправляется осматривать окрестности дальше.
Старуха, тяжело вздохнув, ковыляет к двери, в которую я безуспешно ломилась.
— Попридержи коней, — говорит она. — Сейчас достанем твой ключ.
— Вы здесь живете?!
Не удостоив меня ответом, она открывает замок и заходит внутрь. Даже на таком расстоянии дом отчетливо пахнет жженым сахаром.
— Ну? — нетерпеливо окликает она меня. — Заходи же.
Я забираю Софи и Грету из машины. Приказав собаке ждать на крыльце, мы заходим в дом. Рутэнн снимает плащ и бросает его на диван-кровать — куклы выглядывают из складок, как суслики из нор. Куда ни кинь взгляд, везде громоздится какой-нибудь ящик с хламом или жестяная банка с бусинами и перьями. Клеевые пистолеты разбросаны по полу, как орудия убийства.
— Где-то здесь, — бормочет она, копошась в выдвижном ящике, забитом веточками и карандашами.
За спиной у меня Софи украдкой вытаскивает куклу из складок плаща.
— Смотри, мама, — шепчет она.
В одной руке эта Барби держит миниатюрное ведерко с шоколадным мороженым, в другой — видеокассету с фильмом «Неспящие в Сиэтле». На ней спортивные штаны и пушистые тапочки, а на бедре висит кобура с пистолетом. На шее табличка: «У Барби ПМС».
Я невольно смеюсь и тянусь к плащу за другой игрушкой. Это Барби из реалити-шоу. Облаченная в спортивный купальник и свадебную фату, она держит карту Амазонии. Во рту виден недоеденный овечий глаз, из заднего кармана выглядывает пачка долларов, а за резинку носка заткнут контракт с фирмой «Найк».
— Очень смешные, — говорю я.
— Я их называю «Барби с черного рынка». Куклы для девочек, которые еще не наигрались. — Старуха подходит и протягивает мне руку. — Меня зовут Рутэнн Масавистива, я владелица и председатель правления «Второго дыхания» — фирмы, специализирующейся в реинкарнации неодушевленных предметов.
— Как это?
— Ищу владельцев для тех вещей, которые больше не нужны своим хозяевам. Я — большой ходячий индейский ломбард. — Она пожимает плечами. — Ваш старый тостер запросто может оказаться чьим-нибудь почтовым ящиком, надо только приложить немного усилий. А старый ковбойский сапог может обрести вторую жизнь в виде горшка для герани.
— А что насчет кукол?
— Опять же перерождение, — не без гордости заявляет она. — Я сама их делаю, каждую деталь. Даже бутылочку с прозаком для «Барби в кризисе среднего возраста». Раньше я хотела вырезать кукол кацина, но это позволено только мужчинам-хопи. Женщины должны делать кукол только своими матками, так сказать… Опять-таки, не люблю, когда указывают, что мне нельзя делать.
Я, потеряв нить разговора, мотаю головой.
— Кацина?
— Это духи нашего народа. Их сотни: мужчины, женщины, растения, животные, насекомые, кто угодно. Раньше они являлись к нам лично, а теперь — только в виде облаков или ростков. К ним обращаются, чтобы вызвать дождь и снег для урожая. Чтобы получить их благословение. Кукол кацина вырезают из тополя и дают детям во время ритуальных плясок, чтобы они учились религии. Сейчас ими живо интересуются коллекционеры. — Рутэнн берет одну из своих Барби. — Не знаю, насколько приживутся мои куклы, но я стараюсь изо всех сил. — Она снимает с полки Келли, младшую сестренку Барби, и вручает ее Софи. — Нравится, да?
Софи тут же шлепается на пол и начинает срывать с Келли эластичные покровы.
— У меня есть одна Келли дома.
— А где твой дом?
— По соседству, — перебиваю я. Я еще не готова посвятить эту женщину в свои секреты. И не уверена, что когда-либо буду готова.
Рутэнн присаживается на корточки возле Софи и притворяется, будто вытаскивает из волос длинный красный шнурок. Видя это, я вспоминаю отца, частенько показывавшего фокусы в доме престарелых. В горле встает комок.
— Только погляди!
На конце шнурка болтается ключ. Рутэнн прикладывает ладони к личику Софи.
— Приходи играть с моими куклами когда захочешь, Сива. — Она медленно поднимается и вкладывает ключ мне в руку. — Не потеряйте, — предупреждает она.
Я киваю, пытаясь подсчитать, сколько скрытых смыслов таится в этом предупреждении.
Для того чтобы обман совершился, нужно два человека: тот, кто солжет, и тот, кто поверит. Сначала отец солгал, будто моя мать погибла в автокатастрофе. Но почему я никогда, даже повзрослев, не просила проводить меня на ее могилу? Почему меня не удивляло, что к нам никогда не наведываются бабушки и дедушки, дяди и двоюродные братья и сестры? Почему не искала мамины украшения, одежду, выпускной альбом?
Когда Эрик еще пил, он порой, вернувшись домой, бывал слишком осторожен в движениях, чтобы не выдать своего состояния. Но вместо того чтобы разоблачить его, я притворялась, будто все в порядке, и он притворялся тоже. Можно сочинить все, что угодно, и назвать это жизнью. Я считала, что если лгать себе достаточно часто, то я сама рано или поздно смогу в это поверить.
Иногда боишься задать вопрос не потому, что не хочешь услышать бессовестную ложь.
А потому что не хочешь услышать правду.
Жизнь в трейлере обладает своими преимуществами: к примеру, можно пройти его вдоль четыре раза, не переводя дыхания. Можно стоять в кухне и иметь возможность заглянуть в спальню. Кухонный стол — гениальное решение! — легко превращается в еще одну кровать. Софи очень порадовало, что изнутри все, включая стульчак, выкрашено в ярко-розовый цвет.
Нашелся тут и телефонный справочник.
В Фениксе — с пригородами — я обнаружила семьдесят семь человек по фамилии Мэтьюс. Тридцать четыре живут в Скоттсдейле. Оператор была права: ни одной Элизы Мэтьюс, ни одной Э. Мэтьюс, никаких зацепок. Вполне возможно, что она тоже стала другим человеком.
Предыдущий жилец, охваченный, должно быть, приступом неконтролируемого милосердия, оставил в доме вентилятор. Я ставлю его в спальне, чтобы он обдувал Софи и Грету, свернувшихся на двойном матрасе калачиком. Затем выхожу на крыльцо и присаживаюсь. Хотя солнце уже клонится к закату, жара по-прежнему стоит невыносимая. Небо здесь кажется шире, растянутым, как полоска целлофана. Появляются первые звезды. Я убеждена, что звезды — это шифр. Если всмотреться, они начнут двигаться по своему усмотрению и в конечном итоге сложат свои острые кончики в слова ответов.
Мы постоянно говорим об этом — о том, что, мол, готовы на все ради своих любимых. Но когда дойдет до дела, многие ли ринутся на передовую? Бросится ли Эрик наперерез летящей пуле, чтобы спасти мне жизнь? Пойду ли я на это ради Эрика? А если я погибну или останусь парализованной? Если я не смогу уже ничего изменить и вся моя жизнь окажется разделенной на «до» и «после»?
Единственный человек, которого я действительно спасу без секундного промедления, — это Софи. Просто потому, что в расчетном плане моего сердца ее жизнь стоит дороже, чем моя.
Интересно, моему отцу тоже так казалось?
Я достаю мобильный и звоню Фицу, но мне отвечает голосовая почта. Тогда я набираю номер Эрика.
— Где ты? — спрашиваю я.
— Смотрю на самую прекрасную картину, — отвечает он, и напротив меня в этот момент останавливается незнакомая машина. Из окна, не выпуская телефона, выглядывает Эрик. — Может, повесишь трубку? — улыбается он.
Я падаю в его объятия — и это первое за весь день место, где я чувствую себя уютно.
— Как Софи?
— Уже уснула. — Он заходит в трейлер, я следую за ним. — Ты его видел?
