― Это безумие, ― прошептала она.
― Я знаю. Я никогда не проверял это. Гораздо веселее думать, что это правда, чем узнать, что это был просто какой-то парень, управляющий лагерем для автотуристов.
Палаточный лагерь. Это мог быть палаточный лагерь. Не так романтично, но, определенно, более вероятно.
― Как вы думаете, это все, что было?
Он пожал плечами.
― Это мое самое лучшее предположение. Коттеджи и поляны для туристов и палаток. В те времена мотелей было не так уж много. Но я уверен, что здесь останавливались хиппи, а палаточный лагерь не так интересен, как община. Сплетни искажают вещи.
Ее мозг работал только урывками. Потому что он ошибался. Палаточный лагерь ― не самое лучшее предположение. Беременные девушки не околачиваются в лагере девять месяцев, не так ли? Или она вернулась только для того, чтобы родить ребенка?
― У вас есть записи о собственности?
― Не думаю. Я мог бы откопать договора купли-продажи, но я не могу себе представить, что этот осел дал мне что-то лишнее. Хотя найти его будет нетрудно. Центр округа находится в Салинасе.
Она кивнула. По дороге она миновала знак Салинаса.
― Если вы найдете какие-либо документы, я с удовольствием получил бы копии. Никогда не задумывался об этом, но, полагаю, я мог бы выложить на веб-сайт предысторию гостиницы.
Она подняла глаза и увидела его широкую ухмылку, и на долю секунды возненавидела его. Ненавидела то, как его глаза сморщились от восторга при мысли о том, чтобы добавить истории пикантности. Ей захотелось плеснуть кофе ему в лицо, а затем влепить пощечину по загорелой щеке. Но вспышка ярости прошла как огненная молния. Она удовлетворилась тем, что отодвинула пирог с заварным кремом, который остался нетронутым.
― Спасибо за информацию.
Выйдя из дома, она огляделась вокруг другими глазами. Теперь она представляла девушек-хиппи с заплетенными в косы волосами, бегущих по грунтовой дороге, в длинных сарафанах, развевающихся вокруг их ног. Молодые парни в грязных рубашках и с еще более грязными бородами собрались вокруг костра, играя на гитаре и бонго. И ее отец, стоящий среди них со своими чистыми, подстриженными парикмахером волосами, одетый в рубашку с короткими рукавами и удобные брюки.
Это было абсурдно. Невообразимо. И это единственное, что имело смысл.
Каким-то образом ее спокойные, консервативные родители начали свою семейную жизнь в общине хиппи. Как мог ее отец, дьякон в своей церкви и человек, который носил носки вместе с сандалиями, практиковать свободную любовь? А его жена, которая слушала Джуди Гарленд и до 1988 года утверждала, что брюки «просто не подобает леди», жила посреди леса и позволяла своему мужу заниматься сексом с другими женщинами.
И в той эпохе любви, наркотиков и общественного садоводства появилась Ханна.
Она медленно повернула в сторону коттеджа.
История с общиной имела смысл… отдельно от того факта, что она знала своих родителей. Она не могла представить их частью общины, отвергающие социальное движение, но, возможно, именно поэтому они никогда не рассказывали об этом никому. Люди в Айове не поняли бы этого. Ханна тоже не поняла.
В то время они оба, должно быть, были потерянными душами. Оба выросшие без родителей. Одному Богу известно, что довелось пережить Дороти в старомодном сиротском приюте в детстве. А ее отец с раннего детства сам себя содержал. Ханна не могла себе представить, как они оба были вовлечены в контркультуру в течение нескольких лет.
Она добралась до поляны, о которой упоминал Такер. Грунтовая дорога изгибалась вокруг луга, который не привлек ее внимания во время въезда. Вечером здесь, должно быть, было темнее, но в лучах позднего утреннего солнца высокая трава сияла как изумрудно-зеленые драгоценные камни в тени секвой. Несколько крошечных деревьев начали расти по краям травы, смягчая то, что когда-то было прямоугольником расчищенной земли.
У нас было почти два акра сада.
У Ханны подкосились колени.
Мы все помогали друг другу.
Она медленно погрузилась в волны травы, когда слова матери подтвердили правду. Дороти говорила об этом месте. О совместной работе всех женщин и детей, уходе за этой землей, кормлении общины. А потом они ушли, а мать Ханны осталась.
Улыбка дрожала на ее губах, даже когда пред глазами все поплыло от слез. Она не могла представить себе здесь Смитов. Она вообще не могла себе этого представить. Но она ясно представляла свою биологическую мать. Ее загорелые руки обнажились на солнце. Длинные черные волосы скользили по ее спине, когда она наклонилась, чтобы вырвать сорняк из земли. Цветастая юбка завязана узлом над коленями, чтобы не мешала работать. Женщина откинула голову назад, смеясь и радуясь, солнце осветило линию ее щеки. Но Ханна не могла разглядеть ее лица. Пока нет.
Ханна родилась в этом диком месте у этой женщины. Она была зачата из любви или похоти, или из желания создать лучший, новый мир. Ее мать была женщиной, которая хотела чего-то большего, чем то, ради чего ее растили. Так же, как и Ханна. Может быть, она и убегала от чего-то, но она нашла место и идею, по крайней мере, ненадолго.
И теперь Ханна сделала то же самое. Если она убегала от скучной жестокости, наблюдая, как умирает Дороти Смит, то она, по крайней мере, нашла это место.
Она поступила правильно, приехав сюда, что бы там ни думали ее сестры.
Она на мгновение вцепилась в траву, закрыла глаза и почувствовала под коленями землю. Даже если эта экспериментальная поездка провалилась, она чувствовала себя вправе знать, откуда она пришла в этот мир. Тут она чувствовала себя гораздо лучше, чем когда-либо, живя в Косвэлле, штат Айова. Стоя на коленях, Ханна чувствовала себя так, словно сбросила жесткий, неудобный костюм, который носила всю свою жизнь, и теперь она была обнажена в своей собственной коже впервые.
Ее матери-хиппи это наверняка понравится.
Сказав себе, что желание, пробежаться голышом по лугу, придет позже, если вообще придет, Ханна встала и пошла по траве, пока не дошла до середины луга. Она посмотрела на небо, где, между густыми облаками, лениво светило солнце. Она шарила ботинками по земле вокруг себя, проверяя, есть ли здесь еще садовые борозды. Но земля была гладкой.
Деревья поменьше образовывали дальнюю линию леса, и когда Ханна заметила ровное расстояние между стволами, то направилась туда. И действительно, когда она подошла ближе, носок ее ботинка зацепился за мокрое старое яблоко. Фруктовые деревья отмечали эту границу сада.
Если бы семья Смитов не переехала в Айову, это была бы жизнь Ханны. Работать под солнцем в этом саду, собирать яблоки на обед, обсуждать социальную справедливость и неравенство. В жаркие дни тайком плескаться в реке голышом.
С другой стороны, она была не совсем «Мать Земли». Возможно, Биг-Сур был бы таким же удушающим, как Косвэлл. Здесь не было никаких цифр, которые можно было бы обрабатывать, не было панк-концертов, и она не видела никаких доказательств того, что вид на океан выявит ее заботливую сторону более эффективно, чем кукурузные оладьи.
Существовала вероятность, что она могла бы вписаться. Или, по крайней мере, рядом была бы мать, которая понимала бы ее.
Неужели неловкость в собственной семье была причиной всех неудач в ее жизни? Именно поэтому у нее было так много проблем с налаживанием связей? Ханна никогда не чувствовала, что Дороти не любит ее, но, должно быть, в этом была какая-то неуверенность. Какая-то обида, которую Ханна почувствовала еще в детстве. Ни одна женщина не смогла бы принять внебрачного ребенка своего мужа без небольшой обиды. И Ханна что-то уловила в детстве.
Она просто… похоже, не могла завязать отношения. Никогда не было определенного щелчка, чтобы сообщить ей, что она, наконец, сделала что-то прочное и постоянное. Это всегда было похоже на то, как схватить что-то слишком горячее и посмотреть, как долго она сможет продержаться.
Была ли ее биологическая мать такой же? Ханне нужно было выяснить, была ли эта женщина все еще здесь или ее давно унесло приливом.
