Фудзино дернулась, пытаясь вернуть контроль над собственным телом. Она задыхалась, ей не хватало воздуха, члены оцепенели, словно у перегоревшей игрушки, бесчувственной марионетки. Ей что-то нужно было сделать… ах, да, спасаться из-под обвала! С невероятным, рвущим усилием Фудзино встала. Волоча ноги, проковыляла через проход в торговый ряд, покинув парковку. Здесь разрушений было несколько меньше, но прямоугольный коридор превратился в ромбовидный.
Фудзино брела, как ей показалось, целую вечность… но упала всего в нескольких шагах от двери. Она не могла идти. Она не могла дышать. Ноги больше не двигались. Голова плыла, мысли застряли, словно в густой застывшей патоке. Единственное, что осталось с ней… да, эта сводящая с ума боль в животе. Девушка впервые отчетливо сознала, что умирает. Так больно. Невыносимо. Может быть, действительно лучше умереть, чем терпеть такую муку?
Лежа ничком, Фудзино закашлялась. На бетон шлепнулись липкие сгустки полусвернувшейся крови. Поле зрения сошлось в узкий колодец. Она не видела ничего, кроме клякс на сером фоне. Красная кровь… и видение, в тон ему, в тех же кровавых красках. Тот давний алый закат… солнце, садящееся в пылающий тревожными цветами сумрак… да, это выглядело, как надвигающийся мировой пожар…
–…Нет… я не… я не хочу умирать…
Вытянутая вперед рука слабо заскребла ногтями по бетону. Если не двигаются ноги, она будет ползти, цепляться из последних сил. Извиваясь, она продвинулась вперед всего на вершок. Но если она не сможет – за ней придет Смерть. Поэтому Фудзино продолжала ползти. Единственное, что в ней осталось – бесконечная боль.
Больно… больно… больно… – шептали ее запекшиеся губы. Боль, которой она так долго была лишена, наконец-то вернулась к ней… но теперь она возненавидела это ощущение всей душой.
Но… но оно в самом деле вернулось. Ей было больно… а это значит, она снова жила. Снова могла мечтать. Нет, как бы она ни страдала, она все равно не хотела умирать. Не хотела исчезнуть. Жить. Жить дальше, прокладывать свой собственный путь. Ведь она на самом деле еще ничего не успела, не оставила ничего после себя…
Так жалко и несчастно. Так пусто. Так печально.
Но она ничего не могла поделать. Мука затопляла ее черной тяжелой водой, и даже острое желание жить тонуло в ней, таяло, исчезало.
Больно… больно… больно… больно…
Так больно. Кашляя кровью, Фудзино все еще тянулась вперед – бессильно, оцепенело. Ее губы повторяли снова и снова – желание, самое сильное и страстное желание в ее короткой жизни.
Я все еще… хочу жить… Хочу… говорить еще… Остаться здесь… еще хоть немного…
Но у нее уже ничего не осталось. Только боль, повторяющаяся, замкнутая в кольцо. Воздаяние, наконец-то настигшее ее. Осознание истины, обрушившееся на Асагами Фудзино невыносимой тяжестью. Понимание свершенных ею непростительных грехов, настоящая цена пролитой ею человеческой крови. Отчетливо понимая, что не заслуживает никакого прощения, она уже не знала, имеет ли право хотя бы вспоминать? Вспоминать ту сочувственную, добрую улыбку. Если бы… если бы он вдруг оказался здесь? Облил бы ее презрением… или все же обнял бы, согрев всепрощающим святым теплом?
Ее тело сотрясали конвульсии. Кровь, струей текущая изо рта, говорила о том, что конец уже близок. Боль… она будет недолгой. Тусклый свет ламп начал гаснуть, и дело было не в отсутствии электричества. Теперь она могла видеть только те картины, что остались в памяти. Нет, даже они медленно уплывали куда-то во тьму. Не в силах вынести предсмертного одиночества, Фудзино заговорила. Громко, как ей казалось. Это было самое сокровенное желание, то, которое она упрямо прятала глубоко в груди. Детская мечта, всплывшая на границе холодной пустоты.
– Мне больно… Больно, семпай. Очень больно… и так хочется плакать… Можно?.. Мама, можно, я поплачу?..
Именно эти слова всегда сидели у нее в груди. Ей так хотелось сказать их. Если бы, если бы она осмелилась произнести их тогда, тем вечером три года назад…
Она плакала. Ей было так больно, так грустно, так одиноко – она уже ни за что не могла сдержать слез. Странно, но они немного притушили горящий внутри Фудзино огонь. Да, ведь тот мальчик говорил: боль – не то, что нужно запирать в себе. О ней нужно рассказать, рассказать тем, кто неравнодушен к тебе. Фудзино плакала, плакала не только от боли, но и от благодарности – за то, что встретила его. Но это еще не все. Совсем уж незаслуженным счастьем оказалась вторая встреча, совсем недавно. Она увидела его снова, прежде чем уйти…
– Тебе больно?
Как живое воплощение боли, над ней возникла Шики. Она стояла выпрямившись, нож в опущенной руке. Фудзино подняла глаза, ища взгляд убийцы.
– Боль – не такая штука, которую нужно терпеть в одиночку. Ей нужно поделиться.
Удивительно. Слова Шики… они были теми же самыми, что всплыли бесценным воспоминанием из памяти умирающей Фудзино.
Конечно. Конечно, Шики была права. Если бы Фудзино могла вернуться, начать все сначала… она никогда не вступила бы на дорогу, ведущую в темноту. Перед ней мелькнули картины нормальной, спокойной жизни – несбыточная мечта. Нет, для нее уже давно не было возврата. Она согрешила. Страшно согрешила. Убила столько людей. Убила их, потакая своим безумным, извращенным желаниям.
Перед глазами блеснула сталь. Асагами Фудзино покорно перестала дышать. Боль исчезла, растворилась. Как быстро.
Она даже не почувствовала боли от клинка, пронзившего ее грудь.
Граница пустоты: глава 03 11
Тайфун уже безжалостно сотрясал город, когда я вернулся в офис. Небольшой, но ценной наградой мне оказалось неподдельное удивление в глазах Тоуко-сан. Представьте себе – она выронила сигарету, которую собралась зажечь, когда я вошел, насквозь промокший под дождем.
– Ничего себе! Как ты быстро управился – дня не прошло.
– Услышал прогноз и поторопился вернуться, пока еще ходит транспорт.
Моя начальница кивнула, но выражение ее лица оставалось странным. Кажется, случилось что-то плохое… Нет, постойте, сначала главное дело.
– Тоуко-сан, что касается Асагами Фудзино. Она не родилась с нечувствительностью к боли. До шести лет она была нормальным ребенком.
– Что?.. Не может быть. Послушай, болевая невосприимчивость не сделала ее инвалидом, но это было бы невозможно, если бы причиной стало повреждение позвоночника, случившееся уже в сознательном возрасте. То, что она может двигаться, вообще уникальное явление, и такое возможно лишь при врожденном нарушении работы спинного мозга – иного объяснения я не могу себе представить.
– Да, именно так и говорил ее лечащий врач.
Мне хотелось подробно рассказать о моих розысках в Нагано, но времени не было. Поэтому я сразу начал с истории семьи Асагами… то есть Асаками.
– Семья Асаками древняя и уважаемая, но они полностью обанкротились, когда Фудзино было двенадцать лет. Она вместе с матерью попала в семью Асагами – преуспевающее ответвление от фамильной линии. Асагами приняли на себя долги, а в обмен заполучили землю, на которую целились уже давно, и все оставшееся имущество. Пока Фудзино была маленькой, с ее восприимчивостью к боли было все в порядке, но, следует сказать, она обладала некой странной силой. Говорили, что она могла гнуть предметы, не прикасаясь к ним.
– Дальше?..
– Ее боялись и ненавидели, как воплощение зла. Началась травля. Но к тому моменту, как Фудзино исполнилось шесть, эта сила исчезла без следа – вместе с болевой чувствительностью.
– Вот оно что… – на лице Тоуко-сан отразилось понимание. Нет, не просто понимание – злорадная ухмылка. Кажется, она была просто в восторге.
– Именно тогда у нее появился личный доктор – но медицинской карты не сохранилось, увы. От фамильной усадьбы Асаками остались одни развалины. Там больше никто не живет.
– И это все?.. Ты что, не раскопал дальше?!
– Конечно, раскопал. Я нашел этого врача и расспросил его.
– Какой же ты умница, Кокуто.
– Да, я узнал про него и отправился в Акиту. Это оказался подпольный лекарь, у него никогда не было лицензии – не удивительно, что пришлось потратить почти целый день, чтобы разговорить его, и вытянуть эту темную историю.
– Восхитительно. Если вдруг уволишься отсюда, немедленно записывайся в детективы. Я сразу же найму тебя в новом качестве.
– Подумаю над вашим щедрым предложением. Так вот, все выглядит так, что лекарь только снабжал ее лекарствами. О диагностике и лечении не было и речи – он говорит, что понятия не имеет, почему Фудзино стала невосприимчивой к боли. Оказывается, это исключительно дело рук ее отца.
– Работа ее отца?.. Так это было лечение или медикаментозная обработка?
Конечно же, она отметила разницу – и я утвердительно кивнул.
