– Да, господин заместитель, – ответил полицейский. – В моем распоряжении остается мой отдел; если мне потребуются дополнительные силы, то их я могу получить у соседей. Что касается работы служб технической поддержки, то она до сих пор была на высшем уровне.
Он говорил спокойно, но на самом деле был потрясен и сбит с толку. Адачи показалось, что ему одновременно щелкнули по носу и предложили помощь. Собственно говоря, для Паука это было типично, но легче от этого Адачи не стало.
Заместитель одобрительно кивнул.
– Очень важно, чтобы этот вопрос мы решили удовлетворительно.
Адачи не мог не согласиться. У него было такое ощущение, что ключевое слово “удовлетворительно” означало “ко всеобщему удовлетворению”.
Затем Паук заговорил о другом, во всяком случае, так могло показаться.
– Я изучал последние статистические данные, касающиеся роста преступности. Меня очень беспокоит ее иностранная составляющая. Наши собственные, японские преступники действуют вполне предсказуемо, к тому же им прекрасно известно, как далеко они могут зайти. Иностранцы же не питают к властям никакого уважения. Их мотивы зачастую непонятны. Часто они ведут себя совершенно недопустимо.
Адачи не мог не согласиться.
– Безусловно, с иностранцами бывает трудновато, и все же некоторое их количество необходимо для страны.
– Я уже отметил, что корейская преступность – это совершенно особая проблема, – заявил Паук. – Они тяготеют к насилию.
Он взглянул на Адачи.
– К неоправданному насилию. Они могут быть очень жестокими людьми, у них нет уважения ни к должности, ни к положению.
Он встал, давая понять, что разговор закончен.
Адачи низко поклонился и вышел. Возможно, Паук предлагал ему обелить все то, чем занимался Ходама, подведя под статью каких-нибудь милых его сердцу корейцев; возможно, что, памятуя о пребывании Ходамы на Корейском полуострове, он предлагал направление поиска; возможно, он просто хотел быть вежливым, поддерживая малозначительный разговор. В свою очередь, Адачи не собирался вести расследование в точности так, как ему было предложено. Если бы заместитель начальника департамента захотел сказать что-то конкретное, он бы нашел способ сказать это. Расспрашивать же вышестоящее лицо было не принято. Япония была дисциплинированной страной, в которой иерархия значила больше, чем где бы то ни было, а департамент полиции Токио был дисциплинированной и иерархической организацией. Где бы они все были, если бы не проявляли достаточно уважения к свои начальникам?
“И все же, – думал Адачи, – иногда наступают моменты, когда привычный порядок становится помехой”. Чувствуя легкое разочарование, он спустился в зал для единоборств, нашел спарринг-партнера и проработал с ним довольно интенсивно почти час. Лупить кого-то по голове расщепленной бамбуковой палкой в кендо означало просто имитировать длинный меч катану. С другой стороны, для того чтобы самому не пропустить удар, требовались немалые усилия, которые одновременно способствовали восстановлению утраченного самообладания.
После тренировки Адачи принял душ и вернулся к работе заметно посвежевшим. Рассуждения Паука он решил покамест оставить без внимания. Стопка документов на столе стала за время его отсутствия еще толще. С этой работы он и решил начать.
Отделение интенсивной терапии (ОИТ) в окружном госпитале “Коннемара”, 4 января
Страшные ощущения преследовали его.
Он не мог ничего понять. Он не знал, ни где он находится, ни что с ним случилось. По щекам потекли слезы, и он открыл глаза, однако чувства пространства, времени, понимание причинно-следственных связей снова оставили его.
Яркий свет. Электронные шумы. Странный звук хриплого дыхания. Кто это дышит? Он сам не дышал!
Ужас, леденящий душу, первобытный, мрачный ужас навалился на него.
Потом пришла темнота. Печаль. Что-то черное. Ничего.
Несколько мгновений он наслаждался покоем, потом снова вернулись навязчивые кошмары.
Он проснулся от удушья, в полном беспросветном отчаянии. Потом снова потерял сознание.
Сегодня врач Линда Фолей работала со старшей сестрой отделения интенсивной терапии Кэтлин Бёрк. Фицдуэйн нуждался в постоянном присмотре до тех пор, пока не выйдет из терапии. Если выйдет.
Глядя на беспомощного пациента, Линда ощущала какое-то смутное беспокойство. Определенно, что-то было не так, что-то они упустили. Эта деталь, впрочем, относилась не к физическому состоянию больного, это было что-то сверх того. Доктор Фолей обычно чувствовала такие вещи. Это был редкий дар и одновременно нелегкое бремя.
Работая дружно и слаженно, они проверили артериальное давление и насыщенность крови кислородом, измерили центральное венозное давление, проконтролировали состав дыхательной смеси, выслушали стетоскопом дыхательные пути и сверили показания на мониторах. К пальцу Фицдуэйна прикрепили оксигемометр, измеряющий степень насыщенности крови кислородом по ее оптической плотности, а электрокардиограф следил за его сердечной деятельностью.
Потом Фолей подключила аппарат переливания крови к насосам, которые предельно точно контролировали объем вливаний, проверила катетер мочеприемника и вызвала рентгенолога, чтобы тот сделал еще один снимок грудной клетки. Через капельницы на запястьях Фицдуэйну делали впрыскивания мощных антибиотиков.
Тем временем Кэтлин Бёрк вручную продувала легкие Фицдуэйна при помощи дыхательного мешка. Когда грудная клетка раздувалась, анестезиолог без труда удаляла скопившуюся слизь через дренажную трубку. Пока Фицдуэйн оставался без сознания, это было совсем легко, а чистая грудная клетка снижала опасность дисанестезии.
Потом Кэтлин измерила температуру раненой ноги и заодно убедилась, что на стопе прощупывается слабый пульс – значит, кровь в конечности циркулирует.
Линда Фолей отметила высокое давление и повышенную частоту сердечных сокращений.
– Он сильно страдает от боли, бедняжка, – сказала она и записала в рекомендациях препарат морфия – циклиморф – каждые четыре часа внутримышечно.
Кэтлин, озабоченная низкой температурой тела, принесла еще несколько одеял, предварительно проверив, не промокли ли повязки, и сменив их там, где было необходимо.
Кроме того, обеим женщинам приходилось постоянно следить, чтобы дренажные трубки, установленные в груди Фицдуэйна, поднимались и опускались в такт его дыханию. Поначалу в них постоянно булькала кровянистая серозная жидкость, однако теперь, спустя два часа, выделение сыворотки почти прекратилось.
Наконец Фолей выпрямилась и огляделась по сторонам словно в поисках вдохновения, одновременно покачивая головой и напрягая шею, чтобы избавиться от напряжения. Все мускулы ее тела немилосердно ныли и болели.
Она смертельно устала; ее нервы, подхлестнутые слишком большими дозами крепчайшего кофе, не выдерживали, однако Линда не собиралась сдаваться до тех пор, пока пациент не почувствует себя хоть немного лучше. Но до сих пор ничего так и не произошло. Определенно что-то было не так.
Фицдуэйн то терял сознание, то снова приходил в себя, понемногу начиная отдавать себе отчет в происходящем, хотя и был оглушен болеутоляющими.
Должно быть, приходить в сознание ему было жутковато. Фолей искренне считала, что отделение интенсивной терапии выглядит настолько бесчеловечно, насколько это вообще возможно. Заставленное сложной аппаратурой футуристического облика, оно казалась величественным памятником гигиене и передовой технологии, что отнюдь не благотворно сказывалось на человеческой психике. Здесь было слишком светло и слишком прохладно, по углам змеились резиновые кабели и попискивали равнодушные экраны мониторов. Очнуться в такой обстановке было бы неприятно даже тому, кто с самого начала знал назначение и названия всех этих аппаратов.
В случае с Фицдуэйном было очевидно, что он утратил ощущение целостности мира. Обстоятельства вырвали его из привычной колеи жизни, он получил серьезнейшие ранения, и вот был выброшен на незнакомый берег, где все окружающее не могло не показаться ему враждебным. Несомненно, Фицдуэйн будет растерян, сбит с толку и станет с подозрением воспринимать все окружающее.
Все системы его организма – сердечно-сосудистая, дыхательная, почечная, иммунная – все вместе и каждая по-своему – в полную силу ответили на причиненные увечья, и результатом этого могло быть только одно – полное физическое и психическое истощение. В довершение всего первые люди, которых увидит Фицдуэйн, будут в масках и в белых халатах.
Он увидит только их глаза.
Утешение он сможет черпать только в голосах тех, кто окажется в этот момент в интенсивной терапии. Голоса были самым важным. Голоса были единственным, что оживляло стерильную чистоту комнаты и могло выстроить мостик к человеческой душе.
