- А где Эвелина?
- Спит, — ответила Берта. — Она дежурила этой ночью.
- Да, она вам надежурит! — крикнула Рита. — Она надежурила так, что насосалась ликеру над постелью больного отца!
- Неправда! — Берта повернулась к ней. — Она ничего не пила, кроме чая.
- Почему она тогда никак не может проснуться, а?
- Да какая разница! — он повысил голос настолько, насколько смог.
- Сегодня — девять дней. Почему я не вижу своей рюмки водки и кусочка хлеба?
Берта наклонилась к нему и шепнула на ухо:
- А девять дней назад был сороковой день со дня смерти моей дочери.
Эвелина вышла из спальни на шум застольных приготовлений, выглядела она неважно, возможно, подозрения ее матери были не так уж беспочвенны.
- Ну, наконец-то! — сказала она. — А то я уже начала думать, что ты проснешься лет через сто, когда здесь никого уже не останется в живых.
- Зато ты… — начала было мать.
- Хватит! — оборвал ее воскресший.
Через четверть часа застолье потекло, зажурчало смехом и зазвенело бокалами, как будто и не прерывалось девять дней назад, как будто и не было этих девяти дней. Но где же они были? В его сознании не существовало никаких черных дыр — куда же они провалились? Впрочем, он отправился в Зазеркалье, чтобы сражаться с драконом, а сражался с собственными ногами внутри какой-то машины — что значили какие-то девять дней по сравнению с этой шуткой? Но Берта, которая была при смерти — оказалась здоровой и цветущей, а он — вернулся и сильно хотел есть. Стоило ли, с бухгалтерской скаредностью, выискивать дыру в бюджете жизни? Эти девять дней ушли туда же, куда и все остальные дни его жизни — в никуда. Где прошлое? Оно в зазеркалье. И этот факт не менее таинственен, чем полет дракона.
Уяснив себе, что ничего не знает и никогда не узнает, он со спокойной совестью вернулся в настоящий момент и налил себе рюмку кальвадосу.
- Как ты себя чувствуешь? — спросила Берта.
- Хорошо. А ты?
- Великолепно. Лучше, чем десять лет назад.
По ней это было видно, она выглядела помолодевшей, на ее лице играл румянец.
- Ты что-нибудь помнишь о своей болезни? — спросил он.
- Нет. Я проснулась утром, вся в крови и дерьме, и пошла в душ.
А вышла оттуда чистой и совершенно здоровой. Ты к тому времени уже выключился, и над тобой хлопотала Таня.
- Что она делала?
- Жгла какие-то вонючие травы и все время бормотала тебе что-
то в уши. Она не отходила от тебя первые трое суток и не подпускала никого, даже сильно повздорила с Ритой, чуть не подрались.
- Это я ей чуть не набила морду, — вступила всегда все слышавшая Рита. — Но я — справедливая женщина. Я признаю, что была не права. Ведьма охраняла тебя, как цепная собака. Она тряслась над тобой, то есть, в буквальном смысле тряслась, а не в переносном. Она не спала, не ела и мочилась в банку, чтобы не отходить от кровати. А такие вещи надо ценить. Но все равно она сука.
- А она на самом деле ведьма? — спросила Эвелина.
- Можешь не сомневаться, — заверила ее Рита. — Самая настоящая. Настоящая подружка для твоего папочки, черная, как грязь.
- У меня есть и другая подружка, — он усмехнулся и кивнул на Берту. — Белая, как снег.
- Это негатив, — отмахнулась Рита, и он в очередной раз подивился проницательности этой женщины, она была ничуть не менее ведьмой, чем Таня, только по-своему.
- Ты не права, — вступилась Эвелина, которая симпатизировала Берте.
- Твоя мать — фундаментально права, — заметил он.
- В чем? — спросила Эвелина, удивленная таким поворотом дел.
- В фундаменте, — ответил он. — На свете столько правд, сколько людей, и единственный способ не запутаться в них, это полагать свою - фундаментальной.
- Все люди так делают, — возразила Эвелина.
- Далеко не все. Если бы все так делали, то им не было бы нужды постоянно разбивать друг другу головы. Люди постоянно опираются на чей-то больший авторитет, чтобы подпереть им свою маленькую и шаткую правду. А когда они оперлись на авторитет — закона, религии или банды — им уже мало защитить свой маленький интерес и просто разбить кому-то нос. Они отобьют нос вместе с головой, они тысячу голов снесут — за Большую Правду.
- Не надо вещать! — запальчиво сказала Рита. — Ты не разбивал нос Владимиру. Ты убил его.
- Потому что он наступил на мою персональную ногу. И я защитил свой персональный интерес. А если бы я полагался на какие-то авторитеты, то вынужден был бы убивать всех паразитов в мире. Начиная с тебя.
- Я паразит?
- Ты паразит.
- А ты кто?
- Тоже паразит. Как и все. И если бы мы все паразитствовали, не прикрываясь никакими идеологиями, то обошлись бы малой кровью, а не убивали миллионами.
- Я была на собрании анархистов в Арле, — сказала Эвелина. — Они говорят то же самое.
- Они не могут говорить то же самое, потому что они — анархисты. Они — группа. А у группы есть идеология.
- И не спорь с папочкой, — насмешливо сказала Рита. — Он был там, где мы не были, и знает то, чего мы не знаем. И если он продолжит изрекать мудрость, то его мудрость опечалит нас всех.
Он думал, что выспался на месяц вперед, но ошибался. К вечеру его начало клонить в сон, и он едва добрался до постели, покинув застолье, но едва он обрушился на кровать, как вслед за ним в спальню вошла Берта с телефонной трубкой в руке:
- Это Таня.
- Как ты? — спросила Таня.
- Очень спать хочу.
- Ну, спи.
Трубка выпала из его руки.
- Никого нет здесь, — произнес голос в темноте, настолько низкий, что казался плотным и осязаемым, — кроме тебя. Ты получаешь все, что хочешь и за все платишь. Ты так захотел — плати. Нет черного и белого — это ты свет в темноте. Все, что ты встречаешь, начинает существовать, когда ты встречаешь его. Ты платишь светом за его жизнь, ты выкупаешь его из мрака, и оно начинает быть независимо от тебя. Нет дороги, нет обочины дороги — дорога начинается и заканчивается у твоих ног. Каждый, встреченный тобой на дороге, — это мытарь, взимающий плату с твоего неведения ради своей жизни, которую он у тебя не просил. Ты сам так захотел — плати. Ты — творец, который находится в рабстве у каждой твари и каждая тварь — твой палач, даже если и жертва. Ты сам так захотел — плати. Это ты пишешь рунами дерьма и крови на лбу каждого младенца, такой у тебя свет.
- Если за все плачу я, — крикнул во тьме отчаянный и яростный голос, — то кто такой ты?!
- Я тот, кто светит на тебя, — ответила тьма.
- Мне не нужен твой свет!
- Ты не хочешь платить? — спросил голос тьмы. — Тогда погасни.
- Пошел ты!!! — завизжала, засверкала в темноте чья-то слепая ярость. — Погасни сам!!!
- Ты не хочешь погаснуть? — глухо откликнулась тьма. — Тогда вспыхни и выкупи меня!
По узкой дороге меж кукурузных полей двигался колесный танк, за ним — бронеавтомобиль, далее — два грузовика, еще один легкий танк и бронеавтомобиль замыкали колонну.
Колонна двигалась от железнодорожной станции Скотоватая к поселку Новый Крест, где располагался натовский пост, контролирующий семь населенных пунктов района, дороги и железнодорожный мост. В одном из грузовиков, маркированном красными крестами, были медикаменты и питьевая вода, в другом — боеприпасы для станковых гранатометов и осветительные ракеты. Расстояние от станции до поста равнялось одиннадцати с половиной километрам.
Было около полудня, палило солнце, высоко в небе кружилась пара канюков, ничего не было видно, кроме армейских автомобилей, и не было слышно ничего, кроме гула их двигателей. Вдруг грунтовка вспучилась под колесами двух передних машин, взрывом бронеавтомобиль развалило на куски, горящий танк сбросило с дороги. В ту же секунду из зарослей кукурузы ударили реактивные гранатометы, две замыкающие машины вспыхнули, но кинжальный огонь не прекращался, пока горящие обломки не взлетели в воздух.
Из кукурузы выскочили люди в сером и метнулись к грузовикам, водители пытались бежать, но их мгновенно пристрелили. Человек, командовавший атакой, отдал короткие распоряжения. Один из боевиков прыгнул за руль автомобиля с красными крестами, остальные шестеро набились в кабину и встали на подножки. Грузовик, ломая кукурузу, рванулся в сторону лесополосы, разделяющей поля. На дороге взорвался фургон с боеприпасами, в небо взлетел фейерверк осветительных ракет, вспыхнули посевы по обе стороны дороги. Грузовик, преследуемый огнем, остановился у лесополосы, команда распахнула двери фургона, в зарослях пыльных акаций заржали лошади.
Расшвыривая ящики с водой и медикаментами, бойцы выгрузили шестнадцать небольших картонных упаковок, коновод поглядывал через плечо, удерживая испуганных лошадей.
