Такси свернуло в переулок, заняв чуть ли не всю его ширину, и как-то неуверенно остановилось. Маленькую площадь, вымощенную камнями, о которых невозможно было сказать, уложены они вчера или несколько веков назад, тесно окружали обветшавшие дома. Сюда еще не пробивалось ни лучика утреннего солнца, и появлялось жутковатое ощущение, что тени здесь упрямо сопротивляются наступлению нового дня.
Лэнг вышел из машины, расплатился с водителем, дав ему намного больше обещанного, и пересек площадь, раздумывая на ходу, не поискать ли чего-нибудь получше. Памятная траттория была еще закрыта, зато рядом, у входа в pensione висело объявление, извещавшее о наличии свободных мест. Он дважды стукнул в тяжелую дверь массивным молотком. Изнутри послышался звук отпираемого замка, затем второго, третьего, наконец дверь со скрипом распахнулась на железных петлях.
Лэнг совершенно забыл о замках.
То ли город был напуган постоянными ограблениями, то ли его обитатели питали особое пристрастие к замкам. Чтобы попасть в свой отель ночью, как правило, приходилось открывать два, а то и три замка, потом еще пару, чтобы попасть на свой этаж, и еще два или три, чтобы проникнуть в номер. Постояльцу какой-нибудь маленькой гостиницы, где не держали ночного портье, приходилось таскать с собою больше ключей, чем, пожалуй, тюремному надзирателю.
— Si?
Перед Лэнгом стоял старик. Он казался настолько хрупким, что было удивительно, как ему удалось открыть громадную дверь.
— Una camera, — сказал Рейлли.
Да, ему требовался номер.
Старик изучающее посмотрел на Лэнга. Тот хорошо знал этот взгляд. Содержатель гостиницы прикидывал, сколько можно запросить за комнату. Отступив в сторону, он жестом пригласил потенциального постояльца внутрь.
— Una camera. Si.
Лэнг старался по возможности скрыть свой американский акцент.
— Con bagno? — С ванной?
Старикан, судя по всему, решил, что финансовые возможности этого гостя повыше, чем у большинства его обычных клиентов — студентов и путешествующей бедноты. Он помотал головой, дескать, в номере нет ванной, но тут же, опять жестом, предложил Лэнгу пройти с ним.
Рейлли проследовал за стариком по неосвещенной лестнице, потом через холл к открытой двери. Обстановка внутри оказалась как раз такой, какую Лэнг ожидал увидеть в пансионе: двуспальная кровать с подушками и бельем, сложенными в изножье. У стены комод со следами многочисленных сигаретных ожогов на фанеровке, имитирующей дорогое дерево. Над ним зеркало в пластиковой раме. Вычурный платяной шкаф, тоже с зеркалом, сочетался с комодом разве что по возрасту.
Лэнг подошел к единственному окну и был приятно удивлен, увидев, что оно выходит во двор, в один из тех поразительных римских уголков, где можно укрыться от шумных и неприветливых улиц. Как и большинство таких мест, дворик был превращен в скромный по размерам, но плодородный огород — это тоже одна из своеобразных особенностей итальянцев. Хотя стоял только апрель, на высоких пышных кустах висели крупные алые помидоры. Виднелось несколько баклажанов, успевших потемнеть. Лэнг рассмотрел также базилик и орегано, без которых нельзя представить себе ни одного итальянского сада, и еще какую-то не известную ему зелень.
Старик между тем тараторил с такой скоростью, что Лэнгу было бы трудно его понять, даже если бы он свободно владел итальянским. Рейлли решил, что старик расхваливает комнату.
— Non parlo Italiano. — Эти слова Лэнг произнес таким грустным тоном, как будто признавался в одной из самых главных ошибок, совершенных им в жизни. — Sprechen Sie Deutsch?[34]
Выдавая себя за немца, Рейлли сразу получал прекрасную возможность объяснить свое плохое знание итальянского языка. Зато по-немецки Лэнг говорил почти как настоящий немец — не зря же он провел несколько лет в Бонне, Франкфурте и Мюнхене.
У него были и другие причины для того, чтобы выдать себя за немца.
Старик встряхнул головой и снова присмотрелся к гостю. Лэнг подумал, что он вполне мог помнить времена оси Берлин — Рим, Гитлера и Муссолини. Итальянцы вовсе не считали неприличным поминать добрым словом дуче, строившего хорошие дороги, единственного, кто сумел заставить поезда ходить по расписанию, а в бедствиях, постигших страну, обвиняли Гитлера. День свержения фашистского режима сделали ежегодным праздником и назвали Днем освобождения. Общенациональная точка зрения сводилась к тому, что итальянский народ не имел ко Второй мировой войне никакого отношения. Престарелый содержатель гостиницы либо действительно не знал языка бывших угнетателей своей страны, либо не хотел в этом сознаваться.
Ни поистине оруэлловская ревизия истории, ни совместное пребывание в Общем рынке, созданном впоследствии, не смогли подавить в итальянцах того благоговения, с каким они исстари относились к немцам. Поезда у тевтонов ходили с секундной точностью, их автомобили отличались надежностью, экономика и правительство — стабильностью. Немцы — это вам не итальянцы!
Еще важнее было то, что немцы никогда не торговались, а у итальянцев ни одна сделка без этого не обходилась. Содержатель гостиницы, направившийся в коридор, чтобы показать главное достоинство предлагаемого номера — находившуюся рядом с ним общую ванную, — не смог скрыть своего разочарования.
Лэнг жестом показал, что не будет осматривать ванную. Он видел достаточно итальянских bagno и сразу понял, что ему придется там мыться, стоя под душем, поскольку ванну необходимо будет неделю отдраивать, прежде чем сесть в нее.
Лэнг удовлетворенно кивнул. Его устраивал этот номер.
— Quotidano? — Платить нужно каждый день?
— Si.
Хозяин гостиницы назвал сумму и вновь оказался разочарован тем, что Лэнг никак не отреагировал. Значит, можно было запросить и побольше. Потом он протянул руку за паспортом. Как и в большинстве европейских стран, в Италии существовал закон, требующий регистрировать всех постояльцев по их документам. Затем информация вводилась в компьютерную базу данных местной полиции: вдруг гость находится в розыске, подозревается в связях с террористами или, скажем, супруги «живут во грехе» — в браке, не зарегистрированном церковью.
— Но una ragazza, — заявил Лэнг и с чрезмерной игривостью подмигнул.
Сообщив о наличии подружки, он помахал еще несколькими крупными купюрами сверх суммы, названной хозяином.
Лэнгу вовсе не требовалось знать итальянский язык, чтобы понять ход мыслей старика, когда тот взглянул на деньги в своей руке, потом, искоса, с хитрецой, на постояльца, сознавшегося в незаконной связи. Он думал, что раз гость немец, значит, деньги у него водятся. Ему всего-то нужно провести ночь-другую с женщиной, на которой он не женат, так, чтобы об этом не стало известно властям, которые, конечно, навсегда сохранили бы этот факт в своих архивах. Проблема была, конечно, не моральной, а экономической. Большую ли взятку придется дать местной полиции за нарушение этого дурацкого закона, от которого пользы никакой, зато большие помехи личной жизни?
Итальянским бизнесменам частенько приходится сталкиваться с подобными дилеммами.
Лэнг повернулся к лестнице, словно намеревался уйти, и хозяин скрепя сердце поспешил согласиться на условия щедрого постояльца. Он протянул Рейлли связку ключей, выпалил еще одну длинную, совершенно непонятную тираду и удалился, продолжая и на ступеньках лестницы что-то бормотать себе под нос. Отзвук этого монолога и после его ухода, казалось, висел в воздухе, как зловонный дым дешевой сигары.
Лэнг запер изнутри дверь и растянулся на кровати. Шум уличного движения, доносившийся через открытое окно, утратил свою резкость и воспринимался как умиротворяющее жужжание. Рейлли глубоко вдохнул свежесть только что проснувшейся земли, смешанную с ароматом множества разных цветов.
Он подумал о Джанет и Джеффе, а уже через минуту крепко спал.
2
Португалия. 08:27, тот же день
За много сотен миль от Рима, примерно в то самое время, когда самолет Лэнгфорда совершил посадку, за неровными, мутными, почти матовыми оконными стеклами клубился туман, оседал каплями, которые собирались в серебряные струйки и сбегали вдоль свинцовых переплетов, окаймлявших каждый кусок старинного стекла. В тумане, пока что упорно сопротивлявшемся лучам обесцвеченного солнца, серый камень походил на крупнозернистые черно-белые фотографии.
Туман казался неподвижным, в нем лишь приплясывал серый, как ртуть, свет, пробивавшийся из окна. Вдруг он приобрел голубоватый оттенок, это ожил компьютерный экран, который показался бы случайному наблюдателю чудовищным анахронизмом среди камня, украшенного вырезанными вручную орнаментами, зубчатых стен и крепостных башен.
Человек, сидевший перед экраном, тоже будто принадлежал иному времени. Грубую рясу с капюшоном мог бы носить, пожалуй, обитатель какого-нибудь средневекового монастыря. Несмотря на холод, обут он был в ременные сандалии на босу ногу. Он с явным нетерпением дождался, пока загрузится «макинтош», и ввел восьмизначный пароль. На экране появились бессмысленные с виду группы по пять знаков. Убедившись в том, что сообщение принято полностью, оператор пробежался пальцами по клавишам. Случайный набор символов сменился нормальным текстом.
