— В саду.
— В саду? Это вам сказал сам Фабиан?
— Да. Они встречаются под кустами смородины — так, кажется, он говорил. Не помню точно. Я же была убеждена, что все это — плод детской фантазии. Но теперь я послежу за этим, — поспешно добавила она, видя ужас в глазах Фредрика. — Но он никогда не говорил ничего плохого. Рассказывает он об этих встречах очень весело, говорит, что человек тот очень смешной.
— Ага, ага, — с трудом вымолвил Фредрик. — Как и всегда, эта проблема скоро решится. Я проконсультировался в отделе социальной защиты. Этим займется еще и юрист. Мы попытаемся найти приемлемое решение.
Он наклонился к воспитательнице, заглянул ей в глаза и проникновенно произнес тихим голосом:
— Я буду очень вам признателен, если вы не будете говорить об этом с детьми и их родителями или с кем-либо еще…
В нос ударил запах испорченного йогурта, и Фредрик сообразил, что эту вонь приходится нюхать и Марлен. Он посмотрел на свои испачканные брюки и добавил — строже, чем ему хотелось:
— Вы поняли?
Марлен поспешно кивнула. Он видел, как она отпрянула от него, но не мог поставить ей это в вину. От него действительно пахло довольно мерзко.
Окна веранды были распахнуты настежь. Паула стояла у своего рабочего стола и нарезала картинки из книги. Она работала скальпелем, своим любимым инструментом, которым пользовалась всякий раз, когда, как доктор Франкенштейн, творила гротескные произведения своего странного искусства. Скальпель был острым, как и подобает настоящему хирургическому инструменту. Паула хранила сменные лезвия завернутыми в фольгу в ящике стола.
Розовощекие ангелочки в пастельных одеждах один за другим вылетали из-под скальпеля. Невинными голубыми глазами смотрели они в небесную высь, не подозревая о том, что Паула использует их отнюдь не в невинных сценариях.
У ног Паулы сидела на детском стульчике Оливия. Паула улыбнулась дочке и ласково провела пальцем по ее щечке и ротику. Потом она насторожилась и прислушалась.
— Телевизор включен?
— Да, я его включил. Через четверть часа начнется детская программа. Фабиан хотел погулять, но я думаю, что ему лучше посидеть дома до ужина.
Она удивленно воззрилась на мужа:
— В такой чудесный летний вечер ты заставляешь ребенка сидеть перед телевизором, когда он хочет играть на улице!
— Я не хочу, чтобы он играл в саду один. Паула… — Он откашлялся и заговорил, спокойно и обстоятельно, чтобы не испугать Паулу. — Он встречается с Кводом.
— С кем?
— С Кводом. С человеком из-под лестницы. Вероятно, они встречаются довольно часто. Он рассказывал об этом в детском саду. Сегодня я говорил с Марлен. Фабиан и Квод перестукиваются друг с другом. Они договариваются о встрече, а потом встречаются под кустами смородины.
Паула бросила на мужа странный взгляд и издала звук, похожий… похожий на…
— Ты смеешься?
— Нет, нет, — ответила она улыбаясь. — Просто ты говоришь все это с ужасающей серьезностью.
— Ты не находишь это серьезным?
— То, что он встречается с маленьким человечком под кустами смородины? Я не нахожу в этом ничего страшного. У Фабиана нет друзей по соседству. Если ему доставляет удовольствие общение с человеком из-под лестницы, то, по мне, пусть с ним играет.
— Ты считаешь, что это не опасно?
— Я вообще думаю, что этот человек не опасен.
Она отвернулась от мужа и вырезала очередного ангела.
— Ты знала об этом? О том, что они встречаются?
— Да, Фабиан мне рассказывал.
— Правда? Он рассказал об этом детям в саду, рассказал воспитательнице, тебе, но мне он почему-то не сказал ни слова. Когда я на обратном пути спросил его об этом, он молчал, как камень.
— Наверное, потому, что ты слишком сильно на все реагируешь, Фредрик. Ты прибиваешь в каморке доску, требуешь безумную плату. Успокойся и увидишь, он скоро и сам уйдет от нас.
— Ты думаешь?
— Убеждена в этом. Ты поднимаешь из-за этого слишком много шума.
— Но он же меня укусил, Паула.
Фредрик картинно поднял руку. На указательном пальце до сих пор красовался пластырь, закрывавший почти зажившую ранку.
— Ты же видела, сколько крови было.
— Да, видела, — ответила Паула, — сколько было крови.
— И мне кажется, ты права в своих подозрениях, что он ворует. Совсем недавно обокрали Бьёрна Вальтерссона. Кто-то пробрался в его незапертый кабинет и взял деньги, которые он там хранил. Этим Квод и занимается по ночам. Шляется по домам и ворует.
— Эти деньги мог украсть кто угодно, — осторожно возразила Паула.
— Я думаю то, что я думаю.
Она поцеловала его и сморщила нос.
— Ты был на свалке? Иди прими душ и переоденься, я начинаю готовить ужин.
Они ужинали в саду. Фабиан весело рассказывал обо всем на свете, но не обмолвился ни словом о человеке из-под лестницы. Паула ни о чем его не спрашивала, и он счел за лучшее не затрагивать эту тему.
Паула уложила детей, потом они с Фредриком достали из шкафа бутылку вина и посидели на балконе, болтая в вечерних сумерках. Около одиннадцати они легли в постель и долго и ласково любили друг друга. Перед тем как Паула заснула, Фредрик прошептал:
— Так ты на моей стороне или нет?
— О чем ты?
Он и сам не знал точно, что имел в виду. Слова сорвались с губ как бы сами по себе. Но у него было такое чувство, что есть две стороны, между ними трещина. Если она вдруг станет шире, он хотел быть уверенным, что Паула останется на одной стороне с ним. Это была странная мысль. Обычно такие мысли одолевали его только на рассвете.
— Я хочу знать, любишь ли ты меня?
— Да, Фредрик, я на самом деле тебя люблю.
Она сказала это серьезно и задумчиво, и он заметил, как в темноте блеснули ее глаза.
Она обвила его рукой, притянула к себе и крепко поцеловала.
Умиротворенные, они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу. Он вдыхал ее аромат, пил ее дыхание, ощущал влажность ее кожи. Каждой клеточкой она излучала любовь. И он чувствовал это.
Но все же она существовала, эта тончайшая трещина, которую не могла скрыть физическая близость, и эта трещина пролегала между ними.
Фредрик сидел на балконе, удобно устроившись на тиковом стуле. Отрезав кусок от теплой пиццы, он спрыснул его пивом. Вокруг буйствовал волнующийся летний пейзаж.
Всю неделю он будет один. Паула с детьми уехала к родителям в Марстранд. Фредрик поработает еще неделю, а потом они всей семьей поедут в отпуск.
На работе все было спокойно. Люди разъехались в летние отпуска, телефон звонил редко, писем по электронной почте тоже становилось все меньше. Он сделал все дела, до которых прежде у него просто не доходили руки. Переадресовав рабочий телефон на домашний, он захватил с собой некоторые документы и направился домой.
Ему очень нравилось это положение соломенного вдовца. Можно было в разгар дня сидеть на балконе, есть руками разогретые полуфабрикаты и пить пиво из банки. А какой вид! У него было такое чувство, что он впервые видит этот потрясающий ландшафт. Он почувствовал себя страшно богатым. «Моя жена, мои дети, мой дом, мой сад», — думал он иногда. И даже — когда чувство богатства становилось и вовсе неуемным: «Моя земля, моя страна». Хотя, конечно, поля и, быть может, даже дубовая роща принадлежали какому-нибудь крестьянину.
Казалось, что здесь, на балконе, его охватывал какой-то дурман. У него было чувство, что он парит в воздухе.
Так продолжалось до тех пор, пока не появлялось привычное ощущение собственной бесполезности и чувство вины. Он ждал, что вот-вот наступит момент, когда расстилающийся перед ним мир соберется в складки, как театральный занавес, и за ним откроется иной мир — пригород со съемными домами, дворики, заросшие барбарисами, и мальчики из его прежней компании. Они скалили зубы и кричали: «Ты думал, что уложишь нас на лопатки. Но это мы уложили тебя на лопатки!»
Фредрик быстро встал, прошел в кабинет, взял портфель и вернулся на балкон. Убрав картонку из-под пиццы, он достал документы. Когда он работал, ему становилось лучше.
Он пробежал глазами информационный бюллетень по поводу предстоящей реорганизации. Экономический отдел будет преобразован в акционерное общество. Фредрик уже пережил несколько подобных реорганизаций и знал, как это будет. Первое время будет царить полная сумятица и неразбериха, все будут носиться как угорелые, начнут циркулировать самые невероятные слухи. Потом каждый сядет в новое кресло и только тогда начнет думать, лучше или хуже оно старого. Пострадают только те, кому вообще не достанется никакого кресла. Их просто выкинут, отправив для вида на переквалификацию или куда-нибудь еще.
Фредрика все это не волновало. У него хорошие перспективы благодаря образованию и опыту. Но сейчас в мире все меняется так быстро. Нельзя быть уверенным ни в чем.
