Многих это смешило, и они от души хохотали. За исключением одного человека — Стефано. Ему казалось, что скворец обращается к нему лично и специально его оскорбляет. Казалось, что птица ненавидит его. Еще хуже стало, когда Бео научился подражать смеху хозяйки. Бео пел и болтал в своей клетке или засыпал на плече Альбины, а у Стефано все чаще возникало желание свернуть ему шею.
Вечером невыносимая боль едва не свела Альбину с ума. Она попыталась дозвониться Стефано, но тот не брал трубку. Она снова набрала его номер, но он отключил мобильный телефон.
И Альбина стала молиться о том, чтобы ее мучения в этом мире наконец закончились.
Пока она еще могла ходить, то спала наверху в своей спальне, единственной комнате, в которой было небольшое окно на запад, откуда открывался вид на площадь. Теперь даже этого у нее не осталось. Стефано разобрал кровать, которую она на протяжении тридцати двух лет делила с Адольфо, и перенес ее вниз, в гостиную, чтобы Альбина могла добраться до ванны, не спускаясь по лестнице.
Она уже полтора года не видела пьяццу и только слушала музыку, когда люди три вечера подряд танцевали на Festa della Lumaca.[33] И великолепный фейерверк в последний вечер праздника она тоже не могла увидеть. Все закончилось. В принципе, она была уже мертвой.
Тоска по сыну разрывала ей сердце. Ей хотелось попрощаться с ним и сказать ему, что она его любит. Она всегда любила его. Каждую секунду своей жизни. У нее оставалось очень мало времени, а Стефано не отвечал.
«Боже, — думала Альбина, — почему ты оставил меня?»
Комедия «La raganella» была поставлена с подъемом, в ней была игра слов и огромное количество комичных ситуаций. Топо с трудом сдерживал смех, но при этом сохранял непроницаемое лицо игрока. Хотя у Вивианны Росси была лишь второстепенная роль, она очень ему понравилась. Если бы девушка на праздновании премьеры повела себя достаточно доступно, вполне могло статься, что он позволил бы себе написать о ней пару положительных фраз, что вообще-то было ему несвойственно.
Когда опустился занавес, он аплодировал сдержанно и абсолютно беззвучно, чуть шевеля руками и опустив их за кресло, стоящее впереди. Никто не должен был по его виду понять, что он думает о спектакле.
Следующие полчаса были самыми напряженными за весь вечер. Предстояло подождать, а это было то, чего Топо никогда не умел. Ему следовало держаться в стороне, пока артисты не снимут грим и не появятся на празднике, не смешиваться с толпой, вести себя сдержанно и ленивой походкой войти лишь тогда, когда гости уже выпьют по первому бокалу вина.
Топо вышел из театра и выпил corretto[34] в маленьком баре напротив.
Предстояла долгая ночь, и ему нужно было взбодриться.
Он перелистал ежедневную газету, съел три шарика марципана и ровно через сорок пять минут снова вошел в фойе театра. Лишь в этот момент он вспомнил о том, что надо включить мобильный телефон. На дисплее было пять неотвеченных вызовов. Все от его матери.
«Только не сейчас, мама, — подумал он. — Не сегодня вечером. Я занят».
Немногие критики рисковали показываться на вечере в честь премьеры. Большинство из них избегали вести разговоры с артистами, чтобы не быть обвиненными в кумовстве. И они отправлялись домой, чтобы написать статью немедленно и той же ночью отправить ее по электронной почте. Они были полубогами, которых, правда, видели в зале, но которые, как только опускался занавес, растворялись в воздухе.
Но не таким был Стефано Топо. Он насладился моментом, когда при появлении в театре на него устремилось множество глаз, а директор поприветствовал его и пригласил на бокал шампанского. Он улыбался, по-старомодному целовал дамам руки и поздравлял артистов коротко и сдержанно, одними и теми же словами. То, что исполнительница главной роли, Мария Сантини, сыгравшая просто великолепно, не обратила на него внимания, обожгло его душу, словно капля кислоты. Это было поводом для острой критики. Намного важнее того, что вообще совершила Мария Сантини в этот вечер.
У Стефано не было ни малейшего желания позволить испортить себе настроение из-за какой-то актрисы, которая, очевидно, вообще не имела представления о том, кто он такой, и он сосредоточил все свое внимание на не особенно талантливой, но очень молоденькой Вивианне Росси.
На следующее утро он проснулся из-за того, что Вивианна во сне вздыхала и обнимала его за шею, причем так, что он чуть не задохнулся. Он осторожно убрал ее руку и поднялся. Было без четверти десять.
В ванной он попил холодной, как лед, воды прямо из-под крана, надел купальный халат, провел щеткой по волосам и сел за компьютер.
Злость на эту надутую козу Марию Сантини все еще кипела в нем. «Раскопки в сундуке со старым хламом» — так озаглавил он свою статью, а ниже написал: «Курьезный летний спектакль в Театро Делла Пергола был представлен второразрядной комедией „La Raganella“». Его лицо расплылось в улыбке. Не только спектакль какого-то никому не известного автора, но прежде всего Марию Сантини он размажет, это ясно. И он уже заранее радовался тому, как любезно и предупредительно она будет приветствовать его при следующей подходящей возможности.
Зазвонил мобильный телефон. «Неизвестный номер» — высветилось на дисплее. Топо вздохнул и взял телефон. Это была Розита.
— Твоя мать умерла, Стефано, — сказала она без обиняков. — Надо, чтобы ты приехал как можно скорее. Я пока ничего никому не сообщала и оставлю все как есть до твоего приезда.
— Я постараюсь, — сказал он, — но раньше, чем после обеда, я туда не доберусь.
— Делай, что хочешь, — коротко ответила Розита. — Мне все равно, можешь приезжать хоть завтра. Тебе виднее. Я просто хотела сообщить тебе.
— Спасибо, Розита.
Стефано выключил телефон, и ему захотелось швырнуть его в стену. Как все не вовремя! В двенадцать часов он должен быть на радио и наговорить свою статью на пленку, а это нельзя передвинуть на более поздний срок. Проклятье! Времени и так было очень мало, а сейчас ко всем заботам прибавилась еще и мертвая мать.
Он попытался вытеснить из головы мысли о ней и продолжал писать: «Единственное, что нужно признать за театром, так это то, что техники действительно очень постарались. На сцене сверкали молнии, гремел гром, дождь бил в окна апартаментов, и очень хотелось, чтобы хляби небесные разверзлись и потоп поглотил все: и несуразный спектакль, и жалкую постановку, и бесцветного исполнителя главной роли Ренсо Мауро, и его бездарную партнершу Марию Сантини…»
Топо услышал себя по радио в пятнадцать часов по пути в Амбру. Он как раз съехал с автострады на дорогу к Вальдарно и, как всегда, с наслаждением слушал свой великолепно поставленный голос, свое прекрасное произношение и мелодичность речи, которую считал уникальной. Ни один голос не звучал так по-мужски грубовато и одновременно чувственно и нежно, как его собственный. Даже каждая помеха казалась ему музыкой.
Вивианну он разбудил через несколько минут после звонка Розиты и поскорее выпроводил из квартиры. Она была несколько смущена тем, что ее так быстро выставили, но ему было все равно, он не собирался снова видеться с ней. Его благодарность за ночь выразилась в паре незначительных, но любезных фраз в статье, которую он как раз сейчас слушал. Он невольно улыбнулся. «Чао, Вивианна! Может, мы еще когда-нибудь случайно встретимся. Хотя твое имя и эту ночь я забуду уже через неделю».
Радио замолчало, и вдруг до Стефано дошло, что его ожидает. Ему стало жутко, он боялся вида мертвой матери.
Через полчаса он подъехал к родительскому дому в Амбре.
— Buongiorno, stronzo! — выкрикнул Бео, когда он вошел в комнату.
Топо постарался сделать вид, что не слышит того, что говорит птица, и не замечает ее.
Альбина Топо лежала в своей постели на спине, скрестив руки на груди и устремив неподвижный взгляд в потолок. Топо задумался, было ли это делом рук Розиты или мать, умирая, сама улеглась так. От нее исходил какой-то странный кисловатый запах, и это удержало Топо от того, чтобы задержаться возле тела.
Он открыл окно, позвонил дотторессе и попросил ее немедленно приехать.
Потом он уселся в углу комнаты, издали поглядывая на спокойное лицо Альбины, и ему стало жаль себя. «У меня больше нет матери, — патетически подумал он, — лона, породившего меня, больше нет! Скоро ее тело превратится в прах. У меня больше нет матери, я по-настоящему одинок. Последняя ниточка, связывающая меня с этим миром, порвалась, и я парю в безвоздушном пространстве. Больше нет никого, кто мог бы поддержать и утешить меня. И хотя я не спрашивал ее советов уже много лет, странно сознавать, что я больше никогда не смогу этого сделать. Мне не хватает тебя, мама! Не хватает ощущения того, что ты в доме и ждешь меня. То, что тебя нет, выбивает почву из-под ног и лишает меня ощущения безопасности».
