В глазах у Тедди застыл знак вопроса, но она уже опустила взгляд, праздно поглаживая сигаретную пачку.
Вернулся Чак с водой и занял свое место. Они смотрели, как Бриджет осушила полстакана.
— Спасибо, — сказала она. — У вас есть еще вопросы? А то я немного устала.
— Вы встречались с пациентом по имени Эндрю Лэддис? — спросил ее Тедди.
На ее лице ничего не отразилось. Ровным счетом. Оно превратилось в гипсовую маску. Ее ладони, казалось, давили на столешницу, словно она опасалась, что в противном случае стол взмоет к потолку.
Тедди готов был поклясться, что она сейчас заплачет, хотя и не понимал причины.
— Нет, — сказала она. — Не слышала о таком.
— Думаешь, ее натаскали? — спросил Чак.
— А ты так не думаешь?
— Какая-то нарочитость в этом чувствовалась, пожалуй.
На этот раз защищенные от дождя, они шли по крытому переходу, соединявшему «Эшклиф» с корпусом В.
— Какая-то? Она употребляла те же слова, что и Коули. Когда речь зашла о теме последней групповой терапии, она задумалась, а потом сказала: «Как подавлять гнев?» Словно не была уверена. Словно она пришла на экзамен после ночи зубрежки.
— И как это понимать?
— Спроси что-нибудь полегче. Пока у меня одни вопросы, и каждые полчаса их становится больше.
— Да уж, — согласился Чак. — Слушай, вот тебе еще один: кто такой этот Эндрю Лэддис?
— Что, уловил?
Тедди закурил сигаретку из тех, что он выиграл в покер.
— Ты всех больных про него спрашивал.
— Кена и Леонору Грант не спрашивал.
— Они бы не смогли тебе сказать, на каком они свете.
— Тоже верно.
— Мы как-никак партнеры, босс.
Тедди привалился спиной к каменной стене, Чак последовал его примеру. Повернув голову, Тедди пристально посмотрел в глаза напарнику:
— Мы едва знакомы.
— Значит, ты мне не доверяешь?
— Я тебе доверяю, Чак. Правда. Но я тут нарушаю кое-какие правила. Я сам попросил, чтобы меня послали на это дело. Как только в головной офис поступил сигнал.
— И что?
— А то, что мои мотивы не совсем беспристрастные.
Чак кивнул, закурил и на несколько секунд задумался, переваривая услышанное.
— Моя девушка Джулия, Джулия Такетоми, такая же американка, как и я. Совсем не говорит по-японски. Блин, ее родители родились в этой стране. И вдруг она оказывается в лагере для интернированных… — Он помотал головой, выкинул недокуренную сигарету под дождь и задрал рубашку над правым бедром. — Вот, взгляни. Еще один шрам.
Тедди опустил глаза. Рубец был длинный, багрово-темный, как желе, и толстый, как его большой палец.
— Тоже получен не на войне. Это я уже был в приставах. Дом в Такоме. Когда я туда вошел, этот парень, за которым мы гонялись, полоснул меня саблей. Веришь, нет? Гребаной саблей. Я три недели провалялся в госпитале, пока они сшивали мои внутренности. Я все отдал этой службе, Тедди. Этой стране. И после всего меня погнали из моего родного округа только потому, что я запал на американку с раскосыми глазами! — Он снова заправил рубашку в брюки. — Да пошли они все куда подальше.
— Знай я тебя чуть получше, — сказал Тедди после короткой паузы, — я бы побился об заклад, что ты по-настоящему любишь эту женщину.
— Умереть за нее готов, — сказал Чак. — И не пожалею.
Тедди кивнул со знанием дела. Самое чистое из известных ему чувств.
— Не упусти эту веревочку, парень.
— Ладно, Тедди. В этом все и дело. Но ты должен мне сказать, что нас сюда привело. И что за фрукт этот Эндрю Лэддис.
Тедди бросил окурок на каменный пол и раздавил его каблуком.
Долорес, подумал он про себя, я должен ему рассказать. В одиночку у меня ничего не выйдет.
После всех моих прегрешений — пьянства, этих отлучек, когда я надолго оставлял тебя одну, случаев, когда я тебя подводил, когда разбивал твое сердце, — это, может, мой последний шанс искупить свою вину.
Я хочу восстановить справедливость, дорогая. Я хочу покаяться. И ты, как никто, должна меня понять.
— Эндрю Лэддис. — Слова застряли в пересохшем горле. Он собрал немного слюны, сглотнул и попробовал еще раз: — Эндрю Лэддис занимался техобслуживанием многоквартирного дома, где жили мы с женой.
— Ясно.
— А еще он был поджигатель.
Чак смотрел в глаза напарнику, пытаясь осмыслить эту информацию.
— То есть…
— Эндрю Лэддис зажег спичку, которая вызвала пожар…
— Господи.
— …в котором погибла моя жена.
Тедди прошел до конца перехода и, высунув голову из-под крыши, подставил лицо под дождь. Секунду назад в этой пелене блеснул ее силуэт и тут же растворился, стоило Тедди к нему прикоснуться.
В то утро она не хотела, чтобы он уходил на работу. В последний год своей жизни она стала необъяснимо капризной, склонной к бессоннице, награждавшей ее тремором и дурманом. После того как прозвенел будильник, она пощекотала его и предложила закрыть ставни, дабы отгородиться от внешнего мира и не вылезать из постели. Обнимая Тедди, она стискивала его чересчур крепко и чересчур долго, ее косточки впивались ему в шею.
Она к нему прильнула, когда он принимал душ, но он уже спешил, уже опаздывал и ко всему прочему, как частенько бывало в последнее время, страдал от похмелья. В мозгу одновременно помутнело и покалывало. Ее прижавшееся тело казалось наждачной бумагой. А струя душа — градом шарикоподшипников.
— Останься, — просила она. — Один денек. Что от этого изменится?
Он вымучил улыбку и осторожно убрал ее с дороги, чтобы взять кусок мыла.
— Детка, я не могу.
— Почему? — Ее рука оказалась у него между ног. — Дай мне мыло. Я тебя помою. — Ее ладошка скользнула под мошонку, зубки покусывали его грудь.
Он не стал ее отпихивать. Просто взял за плечи и тихонько отодвинул от себя.
— Ну все, — сказал он. — Мне правда надо идти.
Она рассмеялась и снова попробовала к нему прижаться, но в ее глазах светилось отчаянное желание. Быть счастливой. Быть не одной. И вернуть старые времена, когда он еще не работал так много, не пил так много, и все это изменилось, когда однажды она проснулась и увидела, что мир слишком ярок, слишком громок, слишком холоден.
— Ладно, ладно. — Она немного отстранилась, чтобы он мог видеть ее лицо, так как от горячих струй, барабанивших по его плечам, вокруг нее клубился пар. — Я уступаю. Не целый день, милый. Не целый день. Один час. Ты опоздаешь на один час.
— Я уже…
— Один час, — повторила она, гладя его мыльной ладонью. — Один час, а потом можешь идти. Я хочу, чтобы ты в меня вошел. — Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Он чмокнул ее в губы и сказал:
— Детка, я не могу. — И повернулся к струе воды.
— А вдруг они опять тебя пошлют? — спросила она.
— Куда?
— Воевать.
— Эти пигмеи? Детка, война закончится раньше, чем я успею зашнуровать ботинки.
— Не знаю, — сказала она. — Зачем мы вообще туда полезли? Сам посуди…
— Затем, что Корейская народная армия получила оружие не из воздуха, детка. Они получили его от Сталина. Мы должны показать, что усвоили урок Мюнхена. Мы должны были остановить Гитлера еще тогда, а теперь мы остановим Сталина и Мао. В Корее.
— И ты полетишь.
— Если меня призовут? А куда я денусь. Но не призовут, детка.
— Почем ты знаешь?
Он молча намыливал голову шампунем.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему они нас так ненавидят? Коммунисты? — спросила она. — Почему они не оставят нас в покое? Скоро мир взлетит на воздух, а ради чего, спрашивается?
— Не взлетит.
— Взлетит. Почитай газеты…
— А ты не читай.
Он промыл волосы, она прижалась лицом к его спине, ее руки гуляли внизу его живота.
— Я вспомнила, как в первый раз увидела тебя в «Роще». Ты был в форме.
Вот чего Тедди не выносил. Экскурсы в Прошлое. Она не могла принять настоящее, принять их такими, какие они есть, с бородавками и всем прочим, и поэтому петлистыми дорожками возвращалась назад, чтобы согреть душу.
— Ты был такой красивый. Линда Кокс сказала: «Я первая его увидела». И знаешь, что я ей на это ответила?
— Детка, я опаздываю.
— Вот этого я ей точно не говорила. Я сказала: «Линда, может, ты его и первая увидела, зато я его увижу последняя». Вблизи ты ей показался злюкой. А я ей: «Дорогая, ты его глаза видела? В них нет ни капли злости».
Тедди выключил воду, развернулся и увидел, что его жена успела выпачкаться. Здесь и там островки мыльной пены.
— Может, снова включить?
Она помотала головой.
Обернув чресла полотенцем, он брился над раковиной, а Долорес, прислонясь к стене, наблюдала за ним, и мыльная пена высыхала на ее теле белыми островками.
— Почему бы тебе не вытереться и не надеть халат? — спросил он.
