Она не выбирает ни того, ни другого направления. Дальше она не идет, падает на колени посреди дороги и сжимает оставшегося у нее ребенка так, что почти делает ему больно. Она рыдает, и Арчи рыдает вместе с ней, продолжая пинать ее по левой груди, словно чувствуя через простые формы и цвета своего мира, что происходит что-то ужасно неправильное.
Сара подносит телефон к лицу. Муж не отвечает. Она набирает две девятки, чтобы вызвать полицию… И останавливается. По какой-то причине она не может набрать третью цифру. Ее рука заблокирована, захвачена и не позволяет ей продолжать. Почему? Сообщение. Она чувствует, что может описаться от страха.
Не передавай это сообщение. Не обращайся за помощью.
Безумная мысль – ведь она никогда еще не ощущала себя настолько беспомощной, даже после тех бесконечных часов родов, после последнего, самого мучительного толчка, когда из ее тела появился ребенок, ребенок перед Ханной, девочка, которая так и не заплакала, девочка, которая повисла на руке хирурга, как какая-то жуткая…
– Сара?
Голос. Она поворачивается на него со все еще орущим в одно ухо Арчи. Голос раздается рядом, но кажется, что он проделал огромный путь, чтобы добраться до нее.
– Вы Сара, так ведь?
В тупике стоит маленький старичок. Вязаный кардиган, сухая, как пергамент, кожа, скрюченные артритом пальцы. Она узнала этого мужчину. Он живет в доме на углу, его жена рассылала рождественские открытки всей улице – жена умерла два, может, три года назад, и открытки перестали приходить, а мужа с тех пор они почти не встречали, но сейчас его имя совершенно вылетело из головы. Да это и неважно. Ничто не мешает захотеть довериться ему, как когда-то она могла прийти к своему дедушке, еще в те времена, когда пара ободранных коленок – худшее, что мог принести день. Она кивает, отвечая на вопрос, который не может вспомнить, и сует телефон в карман.
Сосед с явным трудом, медленно и неуверенно, шаркающей походкой подходит ближе. На лице его отражается беспокойство.
– В чем дело?
Она трясет головой, не в силах произнести это вслух, не в силах позволить кошмару стать реальностью.
– А ну-ка, – произносит мужчина, оглядывая пустую улицу, – давай поднимем тебя с дороги, ладно?
Он протягивает ей руку, скрюченную, как клешня, и у нее нет другого выхода, кроме как опереться на нее, хотя Сара замечает, как старик морщится от боли при этом. Одной ей не справиться. Если он предлагает ей руку, превозмогая свою боль, то и она сможет встать на ноги. Она поднимается, едва не опрокидывая его на себя, слыша, как он резко выдыхает, зато Арчи наконец перестает завывать, заинтересовавшись новым персонажем этой странной сцены.
– Что такое? – спрашивает мужчина. – Что стряслось?
Сара судорожно всхлипывает.
– Д… – запинается она, – д… д… – а затем замолкает, приоткрыв рот. Не обращайся за помощью. Она делает медленный осторожный шаг назад. – Мой… Дюк.
Сосед – Роджер? Роберт? – слегка хмурится, силясь разобрать. Он оглядывается на оставшуюся открытой дверь ее дома в конце тупика.
– Дюк? Твой пес? Он выскочил на улицу? Он убежал?
Она качает головой… кивает… снова качает. Она озирается по сторонам. Новое чувство, повергающее в паранойю: подозрительность, чувство, что за тобой наблюдают, вызывает панику.
– Ладно, – медленно произносит он, – мы зайдем обратно в дом и попробуем позвонить…
– Нет! – с яростью кричит она, делая еще пару шагов прочь, обходя его и направляясь к своему дому. – Не надо мне помогать.
Он моргает, поднимая обе руки, и склоняет голову набок.
– Все хорошо, я просто пытаюсь…
– Не помогайте мне, черт возьми! – Арчи снова начинает завывать. – Я не просила у вас помощи! – И теперь, больше обращаясь в никуда, чем к нему: – Я не просила никакой помощи! Я ее не просила! Я не просила, черт возьми!
Старичок сбит с толку и невероятно обижен, она это прекрасно видит, и другая ее часть, та, что отвечает за рационализм, понимает, что потом ей будет стыдно, если это потом наступит, но сейчас все, о чем она может думать, – это заднее сиденье чужой машины, ее девочка и это жуткое сообщение извращенца.
Она поднимает руку, жестом приказывая соседу оставаться на месте, и продолжает идти так всю дорогу, спиной вперед, другой рукой сражаясь со своим ребенком. Мужчина не двигается с места и не пытается следовать за ней, с его лица не сходит обиженное выражение. Он так и стоит на том же месте в конце дороги, когда она пинком закрывает входную дверь, скрывая его от своих глаз.
И когда замок защелкивается и она проворачивает ключ, приходит еще одно сообщение, то самое, в котором ей велят достать одноразовый телефон.
19
Четвертый игрок
– Халид, ты должен мне помочь. – Ной заламывает руки. – Пожалуйста. Ты должен помочь ей.
Ной снова на Пигаль, в квартале красных фонарей, в подпольном офисе без окон. Воздух здесь кислый от запаха пота, под потолком беспрестанно грохочет музыка из клуба, расположенного наверху. Халид – владелец клуба. Он владеет еще какой-то частью города, правда, это не то, что он записывает в бухгалтерские книги. Письменные улики – не его стиль.
Халид растекся по другую сторону огромного резного стола. Он грузный, весом под двести килограмм, и бисеринки не по сезону выступившего пота скатываются по его бороде, пока он изучает оба телефона Ноя. В течение нескольких мучительных минут он не произносит ни слова.
Ной тоже сел, но его черные ботинки выбивают беспорядочную дробь, и ему приходится упереться руками в колени, чтобы прижать ноги к полу. Он физически ощущает, как время тает, и каждая проходящая секунда кажется ему еще одним упущенным шансом. Ему надо бы броситься на поиски, вместо этого он торчит здесь внизу, в здании, которое презирает, ожидая, когда его старый знакомый, его периодический работодатель, примет решение.
Ной скрашивает ожидание, разглядывая обстановку, его взгляд скользит от гигантского неприступного сейфа к главному украшению комнаты – АК-47, старому советскому оружию, висящему на стене.
– Он настоящий, – говорит Халид. – «Калашников». Помнишь, как я мечтал о таком, когда мы были маленькими?
– Да, – отвечает Ной, без особого интереса вспоминая, что когда они были маленькими – Халид был лет на десять старше него, но всегда околачивался поблизости. Они много о чем мечтали.
– Он побывал на Балканских войнах в девяностых, – продолжает Халид. – Каких историй он мог бы порассказать!
– Да, – повторяет Ной, рассматривая оружие с каким-то неясным отвращением. Ему вспоминаются теракты в Париже и та жуткая ночь в Bataclan; его город в трауре и последовавшие месяцы обострившихся предубеждений; для человека его происхождения внезапно оказалось трудно найти работу. Разве не это положило начало еще одному криминальному этапу в его жизни? Так и есть, но перед ним стоял выбор: либо продавать товар на улицах, либо жить в подворотне, когда его вышвырнут, – именно так Ной говорил себе и тогда, и сейчас.
Конечно, он до сих пор помнит тот вечер, когда ему подарили шестизарядную пушку из обширной коллекции Халида. MR73, тот, что на вооружении у GIGN, – французский ответ знаменитому американскому спецназу. Три года назад после того, как у него пытались отобрать товар, угрожая ножом, долгое время он таскал эту пушку с собой, как в каком-нибудь фильме Трюффо или Годара, – важный, романтичный, неприкасаемый. Этот трепет продлился недолго, так же, как и другие, что он испытал в свои двадцать, но с револьвером он не расставался. Он решил, что лучше быть вооруженным бандитом, чем мертвым пацифистом, несмотря на то, что никогда не стрелял, если не считать нескольких пустых стеклянных бутылок. Когда Ной завязал с распространением, Халид не попросил его вернуть пушку, как будто знал, что перерыв, как и во все предыдущие разы, будет коротким, и оказался прав.
Сейчас револьвер находится на хранении у третьего человека в этой комнате – невысокой немногословной фигуры, стоящей за левым плечом Халида. Это был Виктор. Ной с ним почти не знаком, потому что нечасто заходит в клуб, но в курсе, какая роль ему отведена. Он натуральная карикатура на сурового восточного крутого парня. Мышцы. Он забрал пушку – временно, по его словам, – пока Ной не успокоится. Ной сомневается, что это произойдет в ближайшее время, но, по крайней мере, осознает, насколько безумен его вид, и всеми силами сдерживается. Халид друг, но такого рода друзей лучше не пугать.
