Затея была рискованной, неизвестно являлись ли эти группы смежными между собой, и возможно ли было их слияние в единую группу на принципиально иной основе. Но я играл! И я надеялся на проповедческие способности пастора.
Представителей общества любителей зелёного чая я пригласил на выездное чаепитие, а иммигрантов на первое заседание их собственной иммигрантской организации. Когда я рассказал о своём авантюрном плане пастору, он долго и внимательно смотрел на меня, а потом расхохотался. «Хорошо, что ты членов местного гольф-клуба не пригласил!» – сказал он добродушно. Я понял, что пастор включился в Игру.
В ближайшее воскресенье миссию посетили 19 человек, из числа, ранее привлечённых пастором, помимо них пришли 29 любителей зелёного чая и 34 новоиспечённых горожан. Всего – 82 человека! За 1 год число общины увеличилось до 165 человек, 83 % которых в среднем присутствовали на каждой воскресной проповеди. Пастору пришлось искать другое помещение для миссионерского центра, а мне заниматься делами иммигрантской организации, которая разрасталась ещё быстрее, чем протестантская община».
Едва Кроуз успел дочитать этот «шанхайский» фрагмент до конца, в кабинет ввалился красный, запыхавшийся коллега Томпсон. Эдди Томпсон был грузен и лысоват.
– А, Джозеф, дружище, привет, – пробормотал он, сипло отдуваясь.
От него повеяло запахом давно не проявлявшегося служебного рвения вперемешку с ландышевым одеколоном.
– Бегаешь с утра пораньше? – спросил Кроуз, торопливо пряча листы в ящик стола.
– Ох, чтоб им пусто было, – скривился коллега Томпсон. – Ты что-нибудь слышал о дактилоскопии?
– Это, кажется, метод идентификации человека по папиллярным узорам?
– Вот-вот, оно самое. Гальтоновские штучки и до нас докатились! – толстяк вообще относился весьма скептически к идее существования какой бы то ни было неповторимой индивидуальности, ну и почему бы для папиллярной стоило делать какие-то исключения?
– А ты здесь причём? – недоумевал Кроуз.
– А кому, по-твоему, поручили копаться в этом дерьме? – в свою очередь, спросил красный, как рак, Томпсон. – Из меня, инспектора Британской Колониальной полиции, раскрывшего 18 убийств, не считая воровства и грабежей и без всяких там фокусов, делают архивную крысу! Помяни моё слово, у всех узкоглазых отпечатки будут похожими, как две капли воды. Хрен отличишь!
Коллега Томпсон плюхнулся за свой служебный стол, размашисто отираясь платком.
– Если так, то и беспокоиться тебе не о чем, – примирительно заключил Кроуз, подходя к окну и раскуривая сигару.
– Не о чем беспокоиться, – недовольно пробурчал Томпсон. – Плохо ты их знаешь, этих умников из Метрополии…
Он что-то недовольно выговаривал в адрес начальства, но Джозеф Кроуз его уже не слушал, целиком погрузившись в размышления о трудностях перевода Самоучителя, о которых ему рассказала Ляо. «А что, если она делает копию перевода и оставляет её себе? Маловероятно, но вдруг? Догадалась же она об авторстве Ся-Бо и не может не понимать, что его рукопись, возможно, имеет огромную ценность. А вдруг девчонка вообще умышленно не переводит для меня некоторые фрагменты, ссылаясь на многозначность текста? Кто их китайцев поймёт, что у них там на уме. Но как это проверить? Думай, думай, ты же инспектор полиции, должен же быть какой-то способ вывести её на чистую воду, если что…».
– … А я тогда сразу заметил, что растение недавно пересаживали. Земля в горшке по цвету и по фактуре сильно отличалась от той, что я обнаружил на его корнях. Значит – пересадили! – торжествовал коллега Томпсон, вспоминая, должно быть, какую-то стародавнюю историю о невероятной проницательности своего аналитического ума, привыкшего обходиться без всяких там дактилоскопических фокусов.
– Как ты сказал? – вздрогнул Кроуз. – Нестыковочка?
– Какая нестыковочка? – не понял сначала Томпсон. – А, ну да, конечно. Я же говорю, в горшке земля была чёрной и рассыпчатой, а на корнях такой, знаешь, липкой и глинистой, – он даже неприязненно сморщился и потёр своими толстыми пальцами друг о друга.
Коллега Томпсон, сам не ведая того, навёл Джозефа Кроуза на мысль, каким образом он мог бы проверить лояльность переводчицы, не вдаваясь в подробности древних письменных языков Китая и не прибегая к посторонней помощи. И вот, что он придумал.
Рукопись состояла из китайских и английских фрагментов. Чтобы подтвердить или опровергнуть свои подозрения, инспектору нужно было всего лишь сопоставить, как стыкуется смысл китайских фрагментов рукописи, которые переведёт Ляо с английскими вставками, находящимися внутри данных китайских фрагментов. «Как же я не додумался до этого раньше?» – недоумевал он. Кроуз даже едва слышно застонал, чем вызвал изумление на широком «тюленьем» лице Эдди Томпсона. Это же так просто. Прежде, чем идти к ней он должен был уже заранее купировать текст, сделав в принципе невозможным прочтение английских фрагментов, и тем самым исключая возможность какой-либо их искусственной подгонки. Но разве всё предусмотришь? Оставалось надеяться на то, что девчонка просто переводила, не обращая особо внимая на английские вставки. А если всё-таки нет?
Прошло ещё три дня мучительных ожиданий, подозрений, томлений, пока Кроуз снова смог пойти к девушке за очередной порцией перевода. Он прекрасно понимал, что ему придётся каким-то образом объясниться с ней по поводу Ся Бо. Впрочем, теперь, поднимаясь по лестнице управления Британской Колониальной полиции, он знал, что скажет ей, а главное как.
– Ляо, ты совершенно права, данная рукопись принадлежит Ся-Бо, по факту исчезновения которого, как тебе известно, ведётся расследование. Возможно, эта тетрадь поможет нам понять его причину, – инспектор говорил спокойно и назидательно, – но есть ряд обстоятельств, по которым мы никак не можем придавать расшифровку рукописи огласке. И я надеюсь, что ты, как ответственная служащая полицейского управления никому не рассказывала о своей важной и секретной работе, – он пристально, испытующе посмотрел на переводчицу.
– Сэр, разумеется, я точно следовала Вашим указаниям. О моей работе не знает никто, клянусь!
– Я верю тебе, Ляо. И ещё, никаких копий! – Кроуз опять решил одним жёстким взглядом проверить своё подозрение.
– Сэр, я и не думала! Вы не сказали, чтобы я делала копии, я и не делала.
Её искреннее удивление успокоило полицейского. «По всей видимости, не врёт».
– Ну хорошо. Что у тебя имеется на сегодняшний день для меня?
Порывшись на самом дне выдвижного ящика стола, переводчица достала несколько таких же, как в прошлый раз желтоватых листков. Кроуз с удовлетворением отметил, что она тщательно их прятала от посторонних глаз.
– Вот. Я очень стараюсь, сэр. Я уже говорила, что не всё могу перевести, но я отмечаю, каким фрагментам в рукописи соответствуют передаваемые мной переводы, так что, если потом Вы решите обратиться к более квалифицированному специалисту, Вы сможете…
– Пока всё идёт просто отлично! Не беспокойся и продолжай работать – офицер широко, но несколько наигранно улыбнулся, – увидимся, хорошего дня.
Он не решился прямо указать Ляо на то, чтобы она сконцентрировала свои усилия на тех местах текста, где говорилось о Золотых Принципах Выигрыша, это совсем уж явно выдавало бы его корыстный интерес и неблаговидные намерения. На сей раз очередной фрагмент рукописи Джозеф Кроуз читал дома, после окончания дежурства. Отец сидел в своём любимой кожаном кресле и внимательно слушал, изредка вынимая изо рта свою любимую ореховую трубку.
«…Игра, играя с нами, обнаруживает для нас не только тонкую связь различных случайностей, но и то, что за любой самой абстрактнейшей логикой скрывается психология. За всякой цепью логических рассуждений стоит психологическая стратегия. Именно в Игре мы понимаем, что логика вторична по отношению к психике. Понятие рождается из метафоры, а не наоборот. Я имею психику, следовательно, мыслю, следовательно, существую, и никак не по-другому.
Безусловная логичность правильных категорических силлогизмов обязательна только для определённой психики, из недр которой и была исторгнута соответствующая логическая система. Если А пожирает М, включая М в свой обмен веществ (еда, которую я съел, через некоторое время станет мной), если далее, по логической цепи питания, В сожрёт А, после того, как А уже проглотило М, следовательно В сжирает не только А, но и М, находящееся в её брюхе. Мне стало совершенно очевидно, что эта пищеварительная логика была порождением психики цивилизованного хищника, гордо стоящего на вершине трофической сети.
Но иной психический склад, иные психологические стратегии остаются невосприимчивыми к ним. Я убедился в этом лично, в своих путешествиях по горному Бадахшану и Афганистану. Нельзя сказать, что там живут какие-то экзотические, абсолютно нелогичные люди, но ценность и правильность аристотелевских силлогизмов остаётся для них близкой к нулю.
