Максим Михайлов - Дикие нравы

Максим подошел поближе и снял зацепившийся за куст амулет бамбала. К вышитому яркой красной нитью кожаному ремешку была привязана отполированная до бела раздвоенная кость неизвестного животного, на ее гладкой поверхности тоже были вырезаны непонятные узоры, состоящие из мелких танцующих фигурок не то людей, не то насекомых. Заинтересованный Максим, поднес костяшку ближе к глазам, пытаясь в неверном лунном свете ее рассмотреть получше. И только было начал различать детали рисунка, как амулет громко хрустнув, развалился в его пальцах пополам.

— Вот блин, кабан неловкий, — вслух произнес Максим, жалея, что испортил такую любопытную штуковину, и, сунув остатки амулета в карман, неспешно побрел обратно к палатке.

Он так и не заметил полных ужаса глаз следопыта, смотревших на него из зарослей гревии. Бамбал до последнего следил за альмсиви, до тех пор, пока тот не вернулся в палатку, где спали белые воины. Он до конца выполнил то, что должен был, проявив небывалое мужество и стойкость духа. В тот момент, когда от прикосновения рук альмсиви в прах рассыпался могущественный охранный амулет, следопыт чуть не выдал себя, и лишь заткнув рот кулаком и до крови искусав кожу на костяшках смог удержаться от крика. Он понял, насколько был беззащитен в продолжение всего разговора с захваченным злым духом человеком. Он-то рискнул приблизиться к тому, кого подозревал Мбонга, лишь потому, что верил в силу заговоренного знаменитым колдуном своего племени амулета, как раз и защищающего от тех, внутри кого, пожирая их души, свил гнездо злобный дух Кортек, тот которому покланялись людоеды кигани. Однако амулет, вместо того, чтобы парализовать Кортека, бессильно раскололся на части, едва альмсиви коснулся его. Как такое могло произойти? Неужели Кортек стал сильнее с тех пор, как последний раз находил себе физическое тело. Об этом страшно было даже подумать, но другого объяснения, случившемуся на глазах бамбала, быть не могло.

Кигани съедали тела своих врагов, потому что сами имели тела. Кортек был бесплотен, и потому питался бесплотными душами тех людей, в глаза которых сумел войти, пожирая их внутреннюю сущность, подчиняя себе пустую телесную оболочку, творя с ее помощью такие жуткие преступления, от которых кровь стыла в жилах. Когда тело изнашивалось и не могло больше служить ему вместилищем, Кортек покидал его, возвращаясь обратно в плоть своих идолов, чтобы потом найти нового исполнителя для злодейств. Покинутый альмсиви умирал в страшных мучениях, потому что тело не может жить без души. Даже у тупых зомби, что делают себе для услужения колдуны, вместо души есть специальный амулет. У альмсиви же не оставалось ничего. Сейчас все было ясно, все самые черные опасения Мбонги полностью подтвердились, белый воин превратился в альмсиви, и с этим уже ничего не поделаешь. Даже семь дней ждать не пришлось, Кортек проявил себя сразу. Больше следить незачем.

Утром, вымотанный полубессонной ночью, Максим проснулся поздно. В палатке уже никого не было, а через небрежно откинутою полу, обычно закрывавшую вход в тесный укрытый брезентом мирок заглядывало солнечное погодистое утро. Чувствуя себя неимоверно уставшим и разбитым, Максим нехотя поднялся с койки и вышел наружу. Лагерь жил своей обычной жизнью, аппетитно пахло готовящимся на костре кофе, сновали туда-сюда чернокожие рабочие, лениво перекликались стоящие на вышках часовые. От таинственного ночного вида окружающей местности ничего не осталось, все вокруг было абсолютно материалистичным и знакомым. Отметив для себя это, он против воли вспомнил и о странном ночном происшествии, а вспомнив, решил, что сегодня обязательно надо поговорить по душам с Мбонгой. «Что там себе еще выдумал этот черномазый недоделок?» — с неожиданной даже для самого себя злостью подумал он. Удивившись мельком, тому раздражению, которое вызвал ночной инцидент со следящим за ним по каким-то темным дикарским причинам бамбалом, Максим прошлепал к отдельно расположенному сбитому из досок туалету, там же находился и умывальник. Справив нужду, он долго плескался под импровизированным душем, изготовленным из поднятой на деревянных шестах металлической бочки. Поскольку встал он сегодня позже всех, воды в бочке оставалось не много, но на помывку к его несказанному удовольствию вполне хватило.

Душ отлично освежил тело, и, что самое главное, голову. Весь неприятный осадок, вызванный ночной встречей, наконец, полностью испарился, и, окончательно сбросивший липкие остатки предутренней дремы и взбодрившийся Максим в полной мере ощутил, насколько он оказывается голоден. Следовало торопиться, опоздавших к завтраку здесь ждать было не принято, и незадачливый соня вполне мог остаться без утренней пайки. Встряхнув головой, будто окунувшийся в воду пес и с несказанным удовольствием ощущая, как прохладные капли, текут с мокрых волос за шиворот, щекоча шею, Максим бодрым широким шагом направился мимо зарослей гревии вниз по протоптанной множеством ног тропинке, ведущей к развернутой под натянутым парусиновым тентом полевой кухне.

Белые наемники питались отдельно от рабочих. Для них специально были сооружены сбитые из досок столы с лавками. Для них же держали и настоящую посуду: железные миски, мелкие и глубокие, вилки с ложками и пластиковые стаканы для питья. Рабочие питались с той же кухни, но еду получали на широких пальмовых листьях, ели руками и делали это далеко в стороне от столов, занимаемых белой охраной. Да и кормили работяг не в пример хуже, чем охранников, стараясь почаще подсовывать им незамысловатые блюда местной кухни, состоящей в основном из ямса, маниоки, да печеных бананов. Мясо рабочим полагалось три раза в неделю, остальные дни они проводили на полностью овощной диете. Впрочем, никто не жаловался, в родных деревнях они питались гораздо хуже, правда, там не приходилось работать. Но за работу платили, а если учесть, что пятнадцать-двадцать долларов в месяц, для этой страны считались вполне приличным доходом, то расценки в десять долларов за килограмм серых самородков танталита, которые в изобилии лежали прямо под ногами, добытчики считали просто сказочными, с удовольствием вербуясь на прииск целыми семьями. Оттого, кстати, что работяги предпочитали работать семейным подрядом их лагерь, состоящий из наспех возведенных на скорую руку тростниковых хижин и шалашей, весьма походил на обычную конголезскую деревушку. С обязательными курицами, бродящими между домов, коренастыми бабами в цветастых платьях, снующими туда сюда с притороченным на головах грузом, удушливым запахом нечистот и вечным детским ором, доносившимся даже сюда на площадку перед полевой кухней, расположенную метров на двадцать выше по плоскогорью.

Когда Макс подошел к столам, большинство наемников уже закончили завтракать и разбрелись по своим делам, оставив на потемневших досках горы грязных мисок, лужи соуса и хлебных крошек. Лишь Компостер, сосредоточенно глядя перед собой и одухотворенно двигая своей огромной челюстью, скреб ложкой по железному дну миски, доедая щедро сдобренный тушенкой рис, запивая сногсшибательно пахнущим местными пряностями кофе.

— Доброе утро, — улыбнулся ему Максим, усаживаясь напротив.

Наемник лишь что-то пробурчал, видимо, это должно было означать приветствие. Максим вновь второй раз за утро с удивлением почувствовал раздражение, отчего-то не слишком вежливая реакция наемника на его слова вызвала внутри просто бурю возмущения. Вдруг невыносимо до зуда в руках захотелось взять и нахлобучить хаму прямо на голову стоящий рядом чугунный бачок из-под каши, чтобы знал в другой раз, что с людьми надо общаться уважительно. С трудом подавив этот нерациональный порыв, и чувствуя, что улучшившееся после душа настроение безвозвратно испорчено, Максим махнул рукой, подзывая возившуюся у котлов маму.

Мамами здесь в принципе называли всех местных женщин в возрасте от тридцати и старше. Негритянкам почему-то это очень льстило, и такое обращение они почитали весьма уважительным, подчеркивающим их статус. Поварих, готовивших еду, было всего три, запоминать их имена Максим счел делом сложным, да и не знал их никто из наемников, потому, ничтоже сумяшеся всех их звали просто мамами, благо все вместе они на кухне практически не появлялись и путаница здесь возникнуть не могла.

— Эй, мамми, — окликнул Максим, почти целиком нырнувшую в котел дородную негритянку. — Я пришел завтракать!

— Иду, иду… — глухо прогудела откуда-то из недр котла чернокожая мамми. — Сейчас иду дорогой!

«Какой я тебе дорогой, чернозадая шлюха, — мельком подумал Максим. — Дать бы тебе сейчас пинка, чтобы запомнила, как надо обращаться к белому человеку. Распустились совсем! А все оттого что многие парни позволяют себе слишком фамильярно общаться с этим сбродом!» Мелькнувшая в голове мысль, просто сама собой сверкнувшая где-то на краю сознания опять удивила несказанно. Уж если кто из наемников и фамильярничал с кухонным персоналом, так это в первую очередь как раз он сам, к тому же именно дежурившая сегодня мама всегда ему нравилась своей спокойной рассудительностью и действительно почти материнской заботой, а уж готовила пожилая негритянка так, что просто пальчики оближешь. Чего же он тогда на нее взъелся? Странное какое-то сегодня утро, все, буквально все вокруг раздражает…