— Послушай, — сказал он, придвигая стул к кровати. — Через несколько недель ты умрешь. Так?
Вопрос этот, исходивший от Лэнди, не показался мне таким уж бестактным. Довольно занятно, когда к тебе приходит кто-то настолько смелый, что затрагивает запрещенный предмет.
— Ты скончаешься прямо здесь, в этой палате, а потом тебя вынесут и кремируют.
— Похоронят, — уточнил я.
— И того хуже. А что потом? Ты что, надеешься попасть в рай?
— Сомневаюсь, — сказал я, — хотя думать об этом утешительно.
— А может, в ад попадешь?
— Не вижу причин, чтобы меня туда отправили.
— Этого никогда не знаешь, мой дорогой Уильям.
— А к чему весь этот разговор? — спросил я.
— Видишь ли, — произнес он, и я заметил, что он внимательно посмотрел на меня, — лично я не верю в то, что после того, как ты умрешь, ты когда-нибудь услышишь о себе снова… если только… — тут он умолк, улыбнулся и придвинулся еще ближе, — если, конечно, у тебя хватит ума вверить себя в мои руки. Не хотел бы ты обдумать одно предложение?
Он пристально и как-то жадно рассматривал меня, точно я был куском отличной говядины, лежавшей на прилавке, а он его купил и теперь ждет, когда покупку завернут.
— Я вполне серьезен, Уильям. Ты не хотел бы обдумать одно предложение?
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
— Тогда слушай, и я тебе скажу. Так ты будешь меня слушать?
— Давай, говори, если хочешь. Не думаю, что очень много потеряю, если выслушаю тебя.
— Напротив, ты много приобретешь — особенно после того, как умрешь.
Уверен, он ждал, что я вздрогну при этих словах, но я был и к ним готов, сам не знаю почему. Я лежал совершенно неподвижно, не сводя глаз с его лица, на котором застыла открытая улыбка, обнажавшая золото верхнего зубного протеза в левом углу рта.
— Над этим, Уильям, я потихоньку работал в продолжение нескольких лет. Кое-кто мне тут в больнице помогал, особенно Моррисон, и мы провели серию весьма успешных экспериментов с лабораторными животными. Теперь я готов рискнуть и на человеке. Идея грандиозная и на первый взгляд может показаться нереальной, но, с хирургической точки зрения, не видно причин, почему она не может быть в той или иной степени осуществима.
Лэнди подался вперед и уперся обеими руками о край кровати. У него доброе лицо, красивое, какими бывают худые лица, и на нем нет того выражения, которое присуще всем врачам. Тебе ведь знакомо это выражение, оно у них почти у всех одинаковое. Напоминает тусклую вывеску, гласящую: „Только я могу спасти вас“. Между тем глаза Джона Лэнди были широко раскрыты и лихорадочно блестели.
— Довольно давно, — сказал он, — я видел короткий медицинский фильм, привезенный из России. Зрелище весьма неприятное, но интересное. В нем показана голова собаки, отделенная от тела, однако снабжение кровью осуществлялось по артериям и венам с помощью искусственного сердца. Вот что меня заинтересовало: голова этой собаки, лежавшая на чем-то вроде подноса, была живая. Мозг функционировал. Это было доказано с помощью нескольких тестов. Например, когда губы собаки смазывали пищей, высовывался язык, и она слизывала ее, а глаза следили за человеком, двигавшимся по комнате.
Разумно было заключить, что голова и мозг не обязательно должны быть присоединены к остальной части тела, чтобы продолжать жить, — при условии, разумеется, что должным образом обеспечивается снабжение оксигенированной кровью.
Далее. После просмотра фильма у меня зародилась мысль отделить мозг от черепа человека и поддерживать его живым и функционирующим как независимое целое в течение неограниченного времени после смерти. Твой мозг, к примеру, после твоей смерти…
— Мне это не нравится, — сказал я.
— Не прерывай меня, Уильям. Дай мне закончить. Насколько я мог судить по результатам последующих экспериментов, мозг является удивительно автономным объектом. Он вырабатывает свою собственную спинномозговую жидкость. На его волшебной мыслительной активности никак не отражается отсутствие конечностей, туловища или даже костей черепа, при условии, как я сказал, что беспрерывно осуществляется его питание насыщенной кислородом кровью.
Мой дорогой Уильям, ты только подумай о своем собственном мозге. Он отлично сохранился. Он битком набит знаниями, которые ты приобретал всю свою жизнь. У тебя ушли долгие годы на то, чтобы сделать его таким, какой он есть. Он только начинает выдавать первоклассные оригинальные идеи. И между тем скоро ему придется умереть вместе с твоим телом просто потому, что твоя дурацкая поджелудочная железа нафарширована раковыми клетками.
— Благодарю, — сказал я ему. — Ты можешь остановиться. Отвратительная идея, и даже если бы ты смог осуществить ее, в чем я сомневаюсь, в этом не было бы совершенно никакого смысла. Зачем поддерживать мой мозг живым, если я не смогу говорить, видеть, слышать или чувствовать? Лично я ничего более неприятного вообразить не могу.
— Я уверен, ты сможешь общаться с нами, — возразил Лэнди. — И мы даже могли бы сделать так, чтобы ты немного видел. Но давай не будем торопиться. К этому я еще вернусь. Остается тот факт, что ты очень скоро умрешь, что бы ни случилось, а в мои планы не входит каким бы то ни было образом притрагиваться к тебе, пока ты не умер. Подумай же, Уильям. Ни один настоящий философ не стал бы возражать против того, чтобы отдать свое мертвое тело науке.
— Это не совсем честно, — ответил я. — Мне кажется, к тому времени, когда ты разделаешься со мной, возникнут некоторые сомнения на тот счет, умер я или еще живой.
— Что ж, — слегка улыбнувшись, произнес он. — Думаю, тут ты прав. Но мне кажется, ты не должен так быстро отваживать меня, пока не узнал еще кое-что.
— Я уже сказал, что не хочу больше слушать.
— Может, закуришь? — спросил он, протягивая мне свой портсигар.
— Ты же знаешь, я не курю.
Он взял сигарету и прикурил ее от крошечной серебряной зажигалки размером не больше шиллинга.
— Подарок тех, кто делает для меня инструменты, — сказал он. Остроумно, не правда ли?
Я осмотрел зажигалку и вернул ее ему.
— Я могу продолжать? — спросил он.
— Лучше не надо.
— А ты лежи себе тихо и слушай. Думаю, тебе будет интересно.
На тарелке рядом с кроватью стояла тарелка с виноградом. Я поставил тарелку себе на грудь и стал есть.
— В тот самый момент, когда ты умрешь, — сказал Лэнди, — я должен быть рядом, чтобы попытаться, не теряя времени, сохранить твой мозг живым.
— То есть, оставить его в голове?
— Для начала — да. Я вынужден буду это сделать.
— А потом куда ты собираешься его поместить?
— Если тебе интересно — в какой-нибудь сосуд.
— Ты серьезно говоришь?
— Конечно серьезно.
— Хорошо. Продолжай.
— Полагаю, тебе известно, что, когда сердце останавливается и мозг лишается притока свежей крови и кислорода, его ткани очень скоро отмирают. Проходит минуты четыре, может, шесть, и он умирает окончательно. Даже спустя три минуты возможны необратимые последствия. Поэтому мне придется работать быстро, а с помощью аппарата можно все выполнить довольно просто.
— Какого еще аппарата?
— Искусственного сердца. У нас есть приличное подобие прибора, первоначально изобретенного Алексисом Каррелем[7] и Линдбергом.[8] Он насыщает кислородом кровь, поддерживает нужную температуру, откачивает кровь под необходимым давлением и проделывает другие полезные вещи. Все совсем несложно.
— Скажи, что ты намерен делать в момент смерти, — спросил я. — С чего начнешь?
— Тебе что-нибудь известно о системе кровоснабжения мозга?
— Нет.
— Тогда слушай. Понять нетрудно. Кровь поступает в мозг по двум основным каналам: по внутренним сонным артериям и позвоночным артериям. Каждых по две, а всего артерий четыре. Это понятно?
— Да.
— А система кровотока еще проще. Кровь уходит только по двум крупным венам — яремным. Итак, наверх тянутся четыре артерии — они, понятно, идут вверх вдоль шеи, — а вниз идут две вены. В области головного мозга они разветвляются, но мы трогать эти каналы не собираемся.
— Хорошо, — сказал я. — Представь себе, что я только что умер. Что ты будешь делать?
— Немедленно обнажу шейные сосуды и тотчас же произведу их катетеризацию, а это означает, что в каждый я введу большую полую иглу. Четыре иглы будут подсоединены трубками к аппарату искусственного кровообращения. Затем можно будет восстановить кровообращение головного мозга с помощью искусственного сердца, подсоединив к нему предварительно отсеченные левую и правую яремные вены.
— И я буду похож на ту русскую собаку.
— Не совсем. Во-первых, ты наверняка потеряешь сознание, когда умрешь, и я очень сомневаюсь, что скоро придешь в себя, — если это вообще произойдет. Но вернется к тебе сознание или нет, ты окажешься в довольно любопытном состоянии, не правда ли? У тебя будет холодное мертвое тело и живой мозг.
