Предложение Хабиба обсуждалось открыто, в его присутствии. Одних беспокоило, что мы отдаём себя в руки того самого безумца, чьи чудовищные злодеяния привели войну в нашу пещеру. Если мы свяжемся с Хабибом, говорили они, это не принесёт удачу: зло, воплощённое в нём, сулит нам несчастье. Других волновало, что мы убьём так много афганцев, солдат регулярной армии.
Одним из странных противоречий этой войны было явное нежелание афганцев воевать друг с другом и искреннее сожаление о каждом погибшем. История разделения и вражды кланов и этнических группировок в Афганистане насчитывала так много лет, что, наверно, никто, кроме Хабиба, не питал особой ненависти к афганцам, воевавшим на стороне русских. Подлинную ненависть, если она вообще существовала, вызывала только афганская разновидность КГБ, известная как ХАД. Предавший свой народ Наджибулла[154], который в конечном счёте захватил власть и назначил себя правителем страны, долгие годы возглавлял эту пользующуюся дурной славой полицию, ответственную за многие неописуемые злодеяния. Не было в Афганистане такого бойца сопротивления, который не мечтал бы протащить Наджибуллу на верёвке и вздёрнуть на виселицу. К солдатам и офицерам афганской армии было иное отношение: многие из них состояли в родстве с моджахедами или были мобилизованы и вынуждены подчиняться приказу, чтобы выжить. Кроме того партизаны часто получали от военнослужащих афганской регулярной армии жизненно важную информацию о передвижениях русских войск и о целях предстоящих ударов. В этой войне, по существу, невозможно было победить без их тайной помощи. И конечно же, неожиданный миномётный обстрел двух позиций афганской армии, разведанных Хабибом, привёл бы к многочисленным жертвам.
В результате долгой дискуссии пришли к решению вступить в бой. Наша ситуация была столь опасной, что мы не имели другого выбора: следовало контратаковать противника и сбросить его с возвышенности.
План казался хорошим и должен был сработать, но как часто случалось на этой войне, принёс только хаос и смерть. Четверо часовых должны были охранять лагерь, а я остался ухаживать за ранеными. Четырнадцать человек из ударной группы были разделены на две команды: Халед и Хабиб вели первую, Сулейман – вторую. Следуя указаниям Хабиба, миномёты были установлены примерно в километре от вражеского лагеря – расстоянии, намного меньшем максимального диапазона эффективного поражения. Обстрел начался сразу после рассвета и продолжался в течение получаса. Войдя в разрушенный лагерь, ударная группа обнаружила тела восьми афганских солдат – некоторые из них были ещё живы. Хабиб занялся выжившими. Не в силах смотреть на то, что позволено было ему делать, наши люди вернулись в свой лагерь, надеясь никогда больше не видеть этого безумца.
Не прошло и часа после их возвращения, как на наш лагерь обрушился ответный удар, сопровождаемый воем, свистом и глухими разрывами. Когда смертоносная атака стихла, мы выползли из своих укрытий и услышали странный вибрирующий гул. Халед находился в нескольких метрах от меня. Я видел, как страх исказил его и без того изуродованное шрамом лицо. Он побежал к расщелине в каменной стене напротив пещеры, размахивая руками и призывая меня последовать его примеру. Я сделал было шаг в его сторону, но тут же застыл на месте: над лагерем, подобно гигантскому, чудовищному насекомому поднялся русский вертолёт. Невозможно описать, какими огромными и хищными кажутся эти машины, когда ты попадаешь под их огонь. Этот монстр – единственное, что ты видишь и осознаёшь: несколько долгих мгновений кажется, что в мире нет ничего, кроме металла, шума и ужаса.
Появившись, вертолёт открыл огонь по нам и сделал круг, словно сокол, высматривающий добычу. Две ракеты прочертили воздух, промчавшись в направлении пещеры. Они неслись с невероятной скоростью, гораздо быстрее, чем могли проследить их траекторию мои глаза. Я обернулся и увидел, как одна из ракет врезалась в скалу над входом в пещеру и взорвалась ливнем камня дыма, огня и осколков металла. И сразу же вслед за ней вторая ракета влетела в отверстие пещеры и разорвалась внутри.
Всем телом я ощутил ударную волну: словно стоишь на краю бассейна и кто-то толкает тебя, упираясь ладонями. Я упал на спину, задыхаясь, хватая ртом воздух. Вход в пещеру находился как раз передо мной: там были раненые, там же прятались и все остальные. И они начали выбегать и выползать наружу, продираясь сквозь чёрный дым и пламя. Одним из этих людей был торговец-пуштун по имени Алеф. Кадербхай любил его за непочтительные, язвительные шутки, высмеивающие напыщенных мулл и афганских политиков. У него была вырвана спина от головы до бёдер, одежда горела, обжигая голое вывороченное мясо. Отчётливо были видны тазовая кость и лопатка: они двигались в открытой ране, пока он полз.
Алеф кричал, взывал о помощи. Стиснув зубы, я собирался кинуться к нему, но вертолёт появился вновь и дважды с рёвом на большой скорости пронёсся мимо, сужая круги, чтобы выбрать более удобный угол атаки. Затем с какой-то надменной беспечностью бесстрашно завис у края плато, служившего нам убежищем. Как только я шагнул вперёд, вертолёт выпустил в сторону пещеры ещё две ракеты, а потом ещё две. На мгновение вся внутренность пещеры оказалась освещённой взрывом, снег расплавился от катящегося по нему шара из пламени и раскалённых добела кусков металла. Один из осколков упал на расстоянии вытянутой руки от меня. Он шумно врезался в снег и несколько секунд сердито шипел. Я пополз туда, где прятался Халед, и, добравшись до скалы, втиснулся в узкую расщелину.
С вертолёта начали вести пулемётный огонь: пули вздымали снег на открытой площадке, и, попадая в тела убитых и раненых, подбрасывали их. Потом я услышал звук иной тональности и понял, что кто-то из наших людей ведёт ответный огонь по вертолёту из ПК, одного из имевшихся у нас русских пулемётов. Вскоре последовал второй продолжительный чан-чан-чан-чан из другого ПК. Уже двое наших людей вели огонь по вертолёту. Моим единственным побуждением было спрятаться от этой эффективной машины для убийства, а эти двое не только раскрыли своё местонахождение безжалостному зверю, подставляя себя под его огонь, но и бросили ему вызов.
Где-то за моей спиной раздался крик, и мимо расщелины в скале, где я прятался, в сторону вертолёта с шипеньем пронеслась ракета. Её выпустил один из наших бойцов. Хотя она и не попала в вертолёт, как и две последовавшие за ней ракеты, но ответный огонь уже нащупывал цель и убедил пилота: лучше убраться подобру-поздорову.
Наши люди громко закричали: «Аллах у Акбар! Аллах у Акбар! Аллах у Акбар!»[155] Выбравшись из тисков каменной щели, мы с Халедом обнаружили, что уже четверо бойцов бегут вслед за вертолётом, стреляя в него. Вертолёт стремительно удалялся, но тоненькая струйка ржаво-чёрного дыма тянулась из точки примерно в двух третях его длины к издающему металлическое дребезжание бешено работающему двигателю.
Молодого человека, первым ответившего на огонь вертолёта, звали Джалалад, он был кочевником-хазарейцем. Передав тяжёлый ПК своему другу и схватив АК-74 с двойным магазином, он помчался на поиски вражеских солдат, возможно переползавших под прикрытием вертолёта. Ещё двое юношей побежали за ним, прыгая и поскальзываясь на покрытом снегом склоне.
Мы осмотрели лагерь, чтобы посчитать оставшихся в живых. Перед нападением нас было двадцать, включая двух раненых, после этой атаки – одиннадцать: Джалалад и ещё двое юношей – Джума и Ханиф, занятые поисками русских или солдат афганской регулярной армии внутри нашего оборонительного периметра; Халед, Назир, очень молодой боец по имени Ала-уд-Дин, трое раненых, Сулейман и я. Мы потеряли девять человек – на одного больше, чем убили афганских солдат, обстреляв их из миномётов.
Наши раненые были совсем плохи. Один из них получил такие тяжёлые ожоги, что его пальцы слиплись вместе, подобно клешне краба, а лицо мало чем напоминало человеческое. Он дышал сквозь отверстие в красной коже лица. Возможно, эта дрожащая дыра была ртом, но полной уверенности в этом не было. Я прислушивался к его затруднённому дыханию, к этим царапающим постепенно слабеющим звукам. Дав ему морфий, я перешёл к следующему раненому – крестьянину из Газни по имени Захер Расул. Он часто приносил мне зелёный чай, когда я читал книгу или делал записи в своём дневнике. Доброжелательный скромный человек сорока двух лет, уже немолодой для страны, где средняя продолжительность жизни для мужчин составляла сорок пять лет. Снаряд оторвал ему руку и рассёк грудь до бедра с правой стороны. Невозможно было выяснить, какие осколки металла или камня в его ранах. Он неустанно повторял зиккр – зачин молитвы:
Аллах велик.
Аллах, прости меня.
Аллах милосерден.
Аллах, прости меня.
Махмуд Мелбаф затягивал жгут на рваном обрубке руки, немного ниже плеча. Когда он отпустил его, кровь брызнула на нас сильной тёплой струёй. Махмуд вновь затянул жгут. Я посмотрел ему в глаза.
