Мы пообедали в итальянском ресторане, и, когда я платил по счету, появился Канава, маленький, худощавый, с блестящими пьяными глазами и прядью густых волнистых волос, падавшей на лоб. Мишель Канава бал на пять лет старше меня и тоже работал в газете. Ему досталась самая скверная работа — скандальная хроника. Каждую ночь он шлялся из одного ночного клуба в другой, пытаясь выведать, кто с кем спал и почему или почему не спал. Канава остановился у нашего столика, настойчиво приглашая нас на открытие нового клуба. «Клуб элиты, старина!» Но я сказал ему, что должен завтра встать на рассвете и проехать четыреста пятьдесят миль, дабы узреть скрытое лицо сельской элиты Гаскони.
И мы раньше обычного пошли домой, занимались любовью, уснули, а вечером следующего дня я был в Тузуне.
Как правило, в подобных случаях используют один из двух приемов. Или вы надеваете серый костюм и шныряете туда-сюда с непроницаемым видом, наматывая на ус всю информацию, какая только подвернется. Или вы прибываете с помпой и кидаетесь в самую гущу событий, взбудораживая все вокруг. Правда, есть еще одно решение: вы устраиваетесь с удобством в глубоком кожаном кресле в холле местной гостиницы, заказываете двойной скоч и записываете все, что приходит в голову, ничуть не беспокоясь о достоверности. Однако в отеле Тузуна «Золотой лев» отсутствовало глубокое кожаное кресло. Да и холла не было. Одно и то же помещение служило столовой, баром и конторой, и ставни на окнах никогда не открывались. На следующее утро после моего прибытия сам хозяин появился из кухни, вытер руки передником и подал мне завтрак.
Мсье Лорагэ, заботясь об удобстве своих гостей, постоянно находился в движении. Он был похож на опытного регбиста. Больше всего ему хотелось узнать, какую модель стиральной машины я рекламирую. Когда он узнал, что я журналист и только что прибыл из Парижа для расследования истории с проколотой фотографией, его улыбка вдруг исчезла, углы губ опустились, лицо стало серым. Не говоря ни слова, он пошел к бару, взял бутылку вина и вернулся с двумя стаканами.
— Вы не шутите? Вы действительно верите в эту историю?
— А вы?
— У вас в Париже, — сказал он, наполняя стаканы, — небось думают, что мы все простаки, не так ли?
— Мы в Париже тоже простаки, — заметил я.
— Послушайте… До войны мы были субпрефектурой. Нас лишили субпрефектуры. При Манде-Франсе здесь собирались провести автостраду. Ее чуть было не построили. Но планы изменились, и теперь она проходит за сто миль отсюда. Последние пять лет муниципальный совет борется за то, чтобы создать здесь индустриальную зону. Нашим молодым людям приходится ехать в Данс или Бордо, чтобы получить работу, некоторые уезжают за границу. Все, что у нас есть, — это туризм, да и то в середине августа, при цене сорок пять франков за все, у меня еще есть пустые комнаты. Вот какие здесь дела. А вы только и можете написать в своей газете, что мы верим в дьявола?
Он говорил довольно громко. Все вокруг постепенно умолкли и стали прислушиваться. Три человека у стойки бара со стаканами в руках смотрели на меня с таким видом, словно только ожидали сигнала, чтобы поставить стаканы и линчевать меня.
— Кто такой Бонафу? — спросил я.
— Целитель, — хозяин предупредил мой следующий вопрос. — Езжайте по дороге на Сен-Жульен. Через две с половиной мили увидите дорогу налево. Там он и живет.
— А кто у вас местный доктор?
— Казаль. Доктор Казаль. Третий дом в Проломе. Он вас примет, не надо даже записываться. Хотите еще что-нибудь узнать?
— Да, — сказал я, вставая, — что будет к ленчу?
— Единственное наше утешение — это обилие еды. И еще белое вино. Жаль только, что оно не вывозится в другие районы.
— Вино отличное, — похвалил я и даже причмокнул губами, чтобы доставить ему удовольствие, но он уже устремился на кухню.
Пятнадцать листов бумаги — лишь о них я думал, пересекая сквер под палящим солнцем. Пятнадцать страниц, исписанных мелким почерком, нужно было положить на стол Берни. Но что, черт возьми, я напишу на этих пятнадцати страницах? Похоже, пятнадцати строчек достаточно, чтобы исчерпать всю тему.
То, что называли Проломом, оказалось своего рода дорожкой, огибавшей поселок и проходившей вдоль старых крепостных стен, остатки которых торчали из травы. Мне предстояло покинуть душный зной сквера и пойти по каменистой дорожке. Обернувшись, я взглянул на собор. Это было превосходное сооружение, совершенно неожиданное в подобном месте. Чистая готика, с двумя ассиметричными шпилями. Слишком красивый, слишком большой для этого сытого и сонного ярмарочного города. Сам сквер, окруженный средневековыми арками, имел небольшой уклон в сторону нижней, сильно вытянутой и совершенно пустынной части города. Направо от сквера стоял дом с закрытыми ставнями, построенный в прошлом веке. Краска на ставнях облупилась, а маленький садик перед домом зарос травой и кустами ежевики. Это был третий пустой дом, который мне сегодня попался.
Внезапно тишину прорезал торжествующий крик скрытого за высокими деревьями петуха. У меня возникло странное чувство, будто это надменный голос вдали дважды прокричал мое имя. Я пожал плечами и пошел дальше. Дойдя до конца склона, я обнаружил, что нахожусь довольно высоко. Оказывается, я еще не достиг долины. Дорога здесь немного расширялась и шла вниз, образуя настоящий пролом в холме. Долина лежала внизу, и солнце там палило нещадно, но в Проломе меня защищала тень высоких лип с их пьянящим ароматом.
Я шел медленно, расслаблено, совсем не так, как ходил в Париже; во всем теле ощущались легкость и покой, мысли разбрелись как попало. Один лишь слух оставался настороже — звуки здесь были редкими, но и отчетливыми: собачий лай, шум молотилки, оклики людей, и вдруг совсем рядом — низкое гудение ошалевшего майского жука.
Минут десять мне не попадалось ни одного дома, потом они неожиданно выросли за поворотом целым скопищем, самый большой — докторский. Дверь мне открыла пожилая женщина. Она попросила подождать немного в коридоре, затем провела меня прямо в кабинет. Здесь, в Тузуне, отсутствовали комнаты ожидания — некому было ожидать. Доктор Казаль оказался высоким человеком средних лет, с большими сильными руками. У него был старомодный стоячий воротничок, какие можно увидеть на дагерротипах.
Меня он встретил с удивленным, несколько настороженным видом.
Когда я объяснил цель своего визита, доктор подошел к двери и попросил старую экономку принести графин с вином и два стакана.
— У нас это вино называют песочным, — пояснил он. — Хотя на самом деле виноград не растет на песке. Просто так говорится.
Вино у него оказалось лучше, чем в отеле. Я словно пил свежую воду, пронизанную солнечными лучами.
— Что касается этой женщины — у нее был рак матки. Диагноз поставили за три месяца до смерти. Опухоль развилась необычайно быстро. Вероятно, оттого, что больная была молода — всего тридцать пять лет.
— Вы лечили ее?
— О, ее лечение… Ее лечил Бонафу, как и всех.
— Знахарь?
— Да… Он давал ей чай из трав. Делал какой-то массаж. Большого вреда в этом нет.
— А этот парень с фермы?
— Он итальянец. Сельскохозяйственный рабочий, работает на Меридаке — это большая ферма на холме Сен-Мишель.
В продолжение своего рассказа он указывал на различные географические объекты в пределах оконной рамы.
— Однажды муж узнал, что итальянец ее любовник. Он пришел в ярость и потребовал, чтобы она порвала с этим типом. Что она и сделала. Через месяц, когда она заболела, итальянец стал всем говорить, будто на нее наложено заклятье. Вполне естественно, как вы считаете?
— Естественно?…
— Знаете, мы тут в деревне немного отстали… Здесь вроде как в Африке. Когда у вас появляются Проблемы, вы идете к местному колдуну.
— Бонафу тоже колдун?
— И не он один… В колдунах здесь нет недостатка. Доктор все время улыбался. Как видно, эта история казалась ему ужасно забавной. Но и было и еще кое-что — похоже, он сам верил в нее…
— Значит, вы идете к колдуну?
— Не сразу. Если заболеет теленок или корова, первым делом вы вешаете над дверью веточку остролиста. Если это не подействует, пробуете произнести заклинание. Если опять ничего не получится, тогда уже посылаете за ветеринаром. Но к тому времени обычно бывает слишком поздно. Иногда вызывают полицию. Что и произошло в данном случае. Муж возбудил дело против любовника. Следователь в Даксе приказал обыскать комнату итальянца. Что еще он мог сделать? Полиция произвела обыск и обнаружила под матрацем фотографию женщины.
— Проколотую?
— Проколотую.
— И что потом?
— Потом?… Потом парень был допрошен. И надо вам сказать, один свидетель видел, как итальянец два раза в сумерках ходил к Бонафу.
