Майкл Коннелли - Кровавая работа

Он нашел телефонную книжку во втором ящике и быстро отыскал имена Джека Лавеля и Тома Кимбола. Записав их имена на обороте прошлогодней рекламной листовки лодочного сервиса, Терри раздвинул дверь. Когда он вернулся, она искала что-то в своей сумочке.

— Здесь два имени. Лавель ушел на пенсию из Управления полиции Лос-Анджелеса, а Кимбол работал в Бюро. Я работал с обоими и знаю, что они отлично потрудятся для вас. Позвоните любому. Скажете, что я дал вам номер телефона, и к вам отнесутся как надо, — сказал Маккалеб, протягивая Риверс листок бумаги.

Однако вместо того, чтобы взять у него листок бумаги с номерами телефонов, она вытащила из сумочки фотографию и протянула ему. Маккалеб машинально принял карточку, тут же сообразив, что совершил ошибку. На снимке он увидел улыбающуюся женщину, которая смотрела на маленького мальчика, задувающего свечи на именинном торте. Маккалеб насчитал семь свечей. Сначала ему показалось, что это была фотография самой Риверс на несколько лет моложе. Но — нет. У женщины на снимке было круглое лицо и более тонкие губы. И она была не такой красивой, как Грасиэла. У обеих были темные карие глаза, но у той, что на фото, не было той пронзительности во взгляде, с которой смотрела на Маккалеба сейчас его гостья.

— Это ваша сестра? — спросил он.

— Да. Вместе со своим сыном.

— И кто из них?

— Что?

— Кто из них мертв?

Его второй ошибкой было начать задавать вопросы. Совершив их, он позволил втянуть себя во все это. Вместо того чтобы расспрашивать ее, следовало сунуть ей в руки номера телефонов частных детективов и покончить с этим.

— Моя сестра. Глория Торрес. Мы звали ее Глори. А это ее сын Реймонд.

Он кивнул, протягивая фотографию обратно. Но Риверс не взяла ее. Очевидно, ей хотелось, чтобы он спросил ее, что произошло. Нет, пора тормозить, решил Маккалеб.

— Послушайте, у вас ничего не выйдет, — холодно произнес он. — Похоже, вы умеете добиваться своего, но со мной этот номер не пройдет.

— Хотите сказать, что вас это не волнует?

Он почувствовал, что закипает от злости.

— Волнует. Если вы читали статью в газете внимательно, то вы в курсе, что со мной произошло. Именно потому, что меня слишком многое волновало.

Терри проглотил внезапно подступивший к горлу комок. Было ясно как день, что из-за всех переживаний Риверс не знает, куда себя девать. Как и сотни людей, которых он знал в подобных ситуациях, когда они без всяких причин лишаются самых любимых, близких людей. При этом никто не арестован, никому не предъявляют никаких обвинений, а дело об убийстве остается открытым. Некоторые из этих заблудших душ становились похожими на ходячих зомби, и их жизнь уже никогда не возвращалась в привычное русло. Грасиэла Риверс была теперь одной из них. Именно так, иначе она не стала бы отыскивать Маккалеба. И он прекрасно знал, что, как бы он ни злился и что бы она ему ни говорила, отыгрываться на ней за его собственные несчастья было несправедливо.

— Послушайте, — сказал он. — Я просто не в состоянии этим заняться. Извините.

Взяв гостью за локоть, он как будто собрался помочь ей подняться по ступенькам. Кожа девушки была приятно теплой, а сама рука на удивление мускулистой. Он протянул ей фотографию, которую и теперь Грасиэла отказывалась взять обратно.

— Взгляните на нее еще раз. Пожалуйста. В последний раз, и я уйду. Неужели вы ничего не чувствуете?

Покачав головой, Терри неопределенно отмахнулся, как будто ему было действительно безразлично.

— Вообще-то, я был агентом ФБР, а не ясновидящим, — проговорил он, продолжая вертеть снимок в руках.

Женщина и мальчик на снимке казались очень счастливыми. У них был праздник. Семь свечей на торте. Маккалеб вдруг вспомнил, что, когда ему было семь и еще некоторое время спустя, его родители были еще вместе. Мальчик словно приковал его взгляд. Каково ему придется без матери?

— Простите, мисс Риверс. Простите. Я правда ничем не могу помочь. Возьмите фотографию.

— У меня есть еще одна. Я заказала два снимка по цене одного. Подумала, может, вы захотите оставить его себе.

Впервые за все время их разговора Маккалеб вдруг почувствовал, что за сказанным стоит что-то еще, какие-то подводные рифы. Она обходила это что-то в их разговоре, хотя непонятно почему. Терри очень внимательно посмотрел на Грасиэлу, одолеваемый ощущением, что, сделав следующий шаг, задав следующий вопрос, он натолкнется на эти рифы.

Но сдержаться уже не мог.

— Зачем мне оставлять снимок у себя, если я говорю, что не в состоянии помочь вам?

Она улыбнулась с какой-то странной грустью.

— Потому что именно эта женщина спасла вам жизнь. Я подумала, может быть, время от времени вы будете вспоминать, как она выглядела.

Маккалеб довольно долго и пристально смотрел на Грасиэлу, но видел перед собой не ее. Он всматривался в фотографию, отыскивая в уголках своей памяти то, что связывало его с этим снимком и с тем, что сказала Риверс. Какой был во всем этом смысл?

— О чем вы говорите? — негромко произнес он.

Это было единственное, что Терри сумел сказать. У него было чувство, что он теряет контроль над разговором, что его нити ускользают от него, переходя в руки к ней. Вот они, рифы. Все-таки он натолкнулся на них.

Грасиэла подняла руку, но не для того, чтобы забрать снимок. Она положила ладонь ему на грудь и пробежала пальцами под рубашкой, отыскивая грубый рубец шрама. Маккалеб стоял как вкопанный, позволив ей делать это.

— Ваше сердце, — вымолвила она, — это сердце моей сестры. Это она спасла вам жизнь.

Краем глаза он видел монитор. На зернистом черно-белом экране его сердце было похоже на расплывчатый колышущийся призрак, а скобы, которые перекрывали доступ крови в кровеносные сосуды, вообще выглядели как черная картечь, застрявшая у него в груди.

— Почти дошли, — произнес хорошо знакомый голос.

Он доносился со стороны его правого уха. И принадлежал Бонни Фокс. Спокойный и мягкий тон, каким говорила хирург, невольно заставлял любого позабыть обо всех тревогах. Очень скоро Маккалеб, как на рентгеновском снимке, разглядел волнистую линию зонда, появившегося на экране монитора. Зонд двигался рядом с артерией и уже касался сердца. Терри закрыл глаза. Он ненавидел, когда внутрь его организма вводили что-то, хотя врачи всегда повторяли одно и то же: вы ничего не почувствуете. Но так никогда не бывало.

— Спокойно, вы ничего не почувствуете, — сказала Бонни.

— Я знаю, — пробормотал он.

— Вам нельзя говорить.

Разумеется, он почувствовал, как кончик зонда легонько зацепился за что-то. Так бывало иногда на рыбалке, когда тонкая леска вдруг дергалась, если рыба заглатывала крючок с наживкой, но срывалась с него. Вот и сейчас, открыв глаза, Маккалеб увидел тоненькую, как леска, линию зонда, которая находилась глубоко в его сердце.

— Отлично. То, что надо, — сказала Бонни. — И теперь уже выбираемся обратно. Вы молодчина, Терри.

Она легонько похлопала его по плечу, а он даже голову не мог повернуть, чтобы отблагодарить ее взглядом. Зонд вытащили, залепив марлевой повязкой разрез на шее. Крепление, удерживавшее его голову в ужасно неудобном положении, отстегнули. Маккалеб осторожно распрямил затекшую шею и дотянулся до нее рукой, чтобы растереть онемевшие мышцы. А потом он увидел склонившееся над ним улыбающееся лицо доктора Бонни Фокс.

— Как вы себя чувствуете?

— Особых жалоб нет. Конечно, это теперь, когда все уже позади, — ответил он.

— Лежите, я вернусь через некоторое время. Нужно проверить сердечную деятельность. И отнести в лабораторию образцы сердечной ткани.

— Бонни, мне нужно поговорить с вами, — сказал Маккалеб.

— Разумеется. Я вернусь очень скоро.

Спустя несколько минут две медсестры перекатили кровать Маккалеба из лаборатории, где брали разные анализы, в лифт. Он терпеть не мог, когда с ним обращались как с инвалидом. Он мог бы идти и сам, но это противоречило правилам. После биопсии сердца пациент обязан находиться в горизонтальном положении. В больницах вечно существуют какие-то глупые правила. А в «Сидарз-Синай» их оказывалось в сто раз больше, чем в других.

Его перевели вниз на шестой этаж в кардиологическое отделение. Пока его катили вниз по восточному коридору, он заглядывал в палаты счастливчиков, уже получивших новое сердце, и тех пациентов, которые ожидали трансплантации. Затем они миновали палату, в которой дверь тоже была открыта и где Маккалеб увидел мальчика, лежавшего на кровати с трубками, тянувшимися от его тела к аппарату «сердце-легкие». С другой стороны кровати сидел на стуле мужчина в костюме и смотрел на мальчика невидящим взором. Маккалеб отвернулся. Он знал, что счет идет на минуты. Этот малыш свое время отбегал, а подключенный к его организму аппарат лишь отдалял неизбежное. Мужчина в костюме — наверное, отец, решил Маккалеб, — с таким же выражением будет смотреть и на гроб своего сына.