«Наверное, я превращаюсь в животное», — думала она, пробираясь между кустами. Ей показалось, что она умирает. Так вот какая она, смерть… Покидая тело и устремляясь в небо, душа освобождается от балласта. Воспоминания — не более чем мешки с песком: если хочешь набрать высоту, нужно выбросить их за борт. Так и человеческий мозг постепенно лишается всего наносного — это естественно. И тогда девственно-чистая, как новенькая магнитофонная пленка, душа внедрится в другое тело, положив начало очередному жизненному циклу.
Она в последний раз напряглась, силясь хоть что-то припомнить о своем прежнем существовании, и пришла к выводу, что даже не знает наверняка, была она женщиной или мужчиной. Земные понятия с каждым шагом, что еще делали ее ноги, становились все более расплывчатыми.
Ледяная немота окончательно воцарилась в ее душе. В течение четверти часа молодая женщина продолжала двигаться как сомнамбула, затем, бессильно опустив руки, добралась до вершины, увенчанной короной мистических символов. Она остановилась у подножия гигантской Н, буквы, на которую несколько лет назад взобралась одна начинающая актриса, чтобы свести счеты с жизнью, бросившись в пустоту. И тогда, словно достигнув цели своего путешествия, измученная молодая женщина, обратив взор к небу, лишилась чувств.
Через три часа ее обнаружили возвращавшиеся с экскурсии японские туристы, которым вооруженный мегафоном гид рассказывал о достопримечательностях холма.
С этого все и началось.
Так таинственная молодая женщина с простреленной головой обрела свое место в истории медицины… и криминалистики.
Шесть месяцев спустя
В самом темном углу читального зала больничной библиотеки сидела молодая женщина. После нескольких минут наблюдения за ней можно было прийти к выводу, что она старается держать в тени правую половину лица, чтобы не так бросался в глаза уродующий ее лоб свежий шрам. При свете на лбу становилась заметной впадина, которую так и не удалось замаскировать с помощью вделанной в череп стальной пластины, закрывающей отверстие, оставленное пулей.
Эта особенность внешности, полагала она — и тогда ее губы трогала грустная улыбка, — надежно защищала от назойливого внимания представителей сильного пола. Но избегали ее не только мужчины. Для нее не было секретом, что многие посмеивались, награждая ее именами героинь знаменитых фильмов ужасов. Сначала это забавляло, и она пыталась обезоруживать людскую злобу с помощью юмора, однако упорная недоброжелательность соседок по палате в конце концов вызвала у нее обиду, и мало-помалу она замкнулась в раковину кажущейся холодности, благодаря которой к ней прочно приклеилась репутация несимпатичной больной.
Ей было не больше тридцати лет, но длительное пребывание в больнице успело наложить на нее отпечаток. Следовавшие одна за другой операции вынуждали ее постоянно брить голову, и теперь волосы едва-едва начали отрастать, покрывая череп короткой жесткой щетиной, придававшей ей вид монахини, избавившейся от своего покрова. Если раньше она была высокой, стройной и гибкой, то сейчас к ней лучше всего подошло бы определение «тощая». От природы изящные запястья теперь из-за чрезмерной худобы делали ее руки неестественно длинными. Обликом она напоминала хрупкую птицу, угловатую и непокорную, которую не так-то легко приручить, — грациозную и голенастую, вздрагивающую от малейшего шороха.
Женщина редко улыбалась, выражение ее лица постоянно было хмурым из-за какого-нибудь пустяка: хлопнувшей двери или упавшей на пол книги. В прежней жизни она наверняка считалась привлекательной, теперь же изможденное лицо было слишком нервным и напряженным, чтобы на нем хотелось задержать взгляд.
Она читала, точнее, сидела за столом с раскрытой книгой в руках. За последние месяцы ее пребывания в больнице она успела проглотить их несметное количество, взявшись за чтение после первой же операции, когда ей еще не удавалось произносить многие слова. Женщина получила необидное прозвище Чудом спасенная, и медсестры со смешком говорили между собой, что не грех бы ей уступить немного везения Джону Кеннеди в тот роковой день, когда он проехал в своем автомобиле мимо склада школьных учебников в Далласе. Не так уж часто людям удается выжить после пулевого ранения в голову да еще и выйти из подобной истории практически невредимой!
Оперировали ее трижды. Первое время больная не могла говорить, ходить, то есть не умела ничего. Она мочилась в постель и издавала жалобные звуки, как младенец. Ей предстояло научиться всему, начав с нуля. Однако постепенно все встало на свои места. Часами просиживая в библиотеке и не выпуская из рук энциклопедии, она очень быстро наверстала упущенное.
«Для бабенки, у которой не все извилины, она что-то уж больно быстро глотает книги, — однажды отпустила замечание в ее адрес Милдред Бенц, попавшая в больницу после неудачного выкидыша, который она попыталась вызвать с помощью спринцовки с мыльным раствором. — На что уж я — совершенно нормальная, и то не могу читать с такой скоростью».
Время от времени молодая женщина страдала от ужасных мигреней, но врачам не жаловалась из страха, что ей запретят посещать читальный зал. Любой ценой она должна была подготовить себя к ответственному экзамену, который ждал ее в будущем. Скоро ей предстоит покинуть больницу и дальше идти по жизни самостоятельно.
Нередко, стоя перед зеркалом туалетной комнаты, женщина рассматривала себя обнаженную со странным ощущением, что перед ней незнакомка. Ее тело, лишенное собственной истории, не могло ей рассказать ни о чем. Высокая, худая, с впалым животом и выпирающими ребрами. «Мешок с костями», — приходило ей на ум нелестное сравнение.
— Ерунда! — грубовато утешала ее старшая медсестра. — Через полгодика обрастете жирком. Дорого бы я дала, чтобы иметь вашу фигуру!
Первое время она долго разглядывала это ставшее чужим лицо, почти прислонив нос к своему отражению и пытаясь с помощью маленького зеркальца увидеть свой профиль. Перед ней возникала головка Нефертити с матовой кожей, длинной шеей и полными губами. Плоская грудь, узкие бедра, длинные ноги спортсменки. Конечно, все это могло стать результатом перенесенных страданий. До того как попасть сюда, она вполне могла быть полной, а то и попросту толстой, с волосами, падающими до середины спины, и симпатичной складочкой жира ниже линии пупка. Возможно, не всегда был у нее вид заключенной, сбежавшей из лагеря смерти!
Очень темные волосы и матовая кожа наводили на мысль о латинском происхождении. Не текла ли в ее жилах итальянская кровь… или испанская? Или пуэрториканская? От частого хирургического вмешательства на ее висках появились первые серебристые нити. Она вырывала эти преждевременные знаки старости с яростью, граничившей со сверхъестественным ужасом.
Иногда ночью женщина касалась своего обнаженного тела и спрашивала себя, любил ли ее когда-нибудь мужчина, ласкал ли, доставляя ей наслаждение. Странно, что она ничего об этом не помнила. Память могла бы обойтись с ней менее безжалостно и сохранить столь интимную информацию.
Но не стоило уж совсем предаваться унынию, теперь по крайней мере у нее было имя. Не бог весть какое оригинальное, но все-таки: Джейн Доу. Ее лечащий врач, доктор Найджел Крук, объяснил, что это полиция всегда так называет женщин, чье имя неизвестно или не оглашается по каким-либо причинам, а также неопознанные трупы. Джон Доу — мужчины, и Джейн Доу — женщины. Итак, отныне она носила имя Джейн Доу. Иногда она задавала себе вопрос, как ей следует представляться после выхода из больницы, ведь носить такое имя все равно, что называться Полой Франкенштейн или Мэрилин Дракулой.
— Если уж быть совсем точным, — прибавил доктор Крук, — вас зовут Джейн Доу, под этим именем вы значитесь в списках службы криминалистического учета. Ваше дело не закрыто, но мы не можем и дальше удерживать вас здесь. Вы должны начать все сначала, рано или поздно вам предстоит включиться в нормальную жизнь.
Рано или поздно! Чем позже, тем лучше. В больнице ей было хорошо, и у нее не было ни малейшего желания уходить отсюда.
Она вздрогнула, с трудом освобождаясь от невеселых размышлений. Кто-то только что опустился на стул напротив нее. Ну конечно же, это доктор Крук. Подошел так тихо, что она не обратила на него внимания. Теперь она часто бывала рассеянной и совсем не замечала, как течет время. Часами могла сидеть на одном месте в полном бездействии и ни о чем не думать. Крук говорил что-то, но женщина его не слышала, только видела, как беззвучно шевелятся его губы. Ей пришлось сделать усилие, чтобы вернуться в нормальное состояние.
— По результатам обследования и проведенных анализов можно прийти к выводу, что вам около тридцати лет плюс-минус пять в ту или другую сторону, — произнес врач. — У вас никогда не было детей, и вы не сделали ни одного аборта. До несчастного случая, который привел вас сюда, вы ни разу не оперировались. Полость рта в отличном состоянии, у вас нет ни врожденных, ни хронических болезней. Серьезные шрамы или какие-либо другие особые приметы на теле отсутствуют. Отпечатки пальцев в картотеке ФБР не фигурируют. Демонстрация ваших фотографий по телевидению ни к чему не привела — никто вас не опознал, но это свидетельствует лишь о том, что, возможно, у вас мало друзей или они находились в соседней комнате во время телепередачи.
