– Врубай радио на полную! – заорал Уайти.
Ларри повиновался. Песня «Бич-бойс» залила коридор, а Уайти принялся молотить и лягать стихоплета. Тот свернулся, как зародыш, бормоча: «Сволочи, сволочи…» – пока на него сыпались удары.
Когда лицо и руки стихоплета превратились в кровавое месиво, Уайти отступил на шаг, упиваясь своей местью. Он расстегнул ширинку, чтобы напоследок окропить поверженного противника теплой жидкостью, и обнаружил, что у него стоит. Ларри взглянул на своего вожака, пытаясь понять, что бы это значило. А Уайти вдруг страшно испугался и взглянул на стихоплета. Тот простонал: «Сволочи…» – и выхаркнул длинный сгусток кровавой слюны прямо на его высокие башмаки военного образца с кованными сталью мысками. Когда до Уайти дошло, что означает его стояк, он опустился на колени возле стихоплета, стянул с него джинсы и боксерские трусы, раздвинул ему ноги и неуклюже вошел в него. Стихоплет вскрикнул, когда в него проникло чужеродное тело; потом его дыхание превратилось в нечто, до странности напоминающее иронический смешок. Уайти кончил и оглянулся за поддержкой на своего приятеля. Птичник все еще пребывал в столбняке. Чтобы облегчить ему задачу, Уайти вывернул ручку приемника до предела. У обоих заложило уши от пронзительных воплей Элвиса Пресли, и Ларри покорно последовал примеру своего вожака.
Там они его и бросили. Слез у поэта больше не было, он ничего не чувствовал, кроме пустоты и отчаяния. Когда насильники повернулись, собираясь уходить, братья Эверли запели по радио песню «Клоун Кэти». Они оба засмеялись, а Уайти напоследок пнул его еще разок.
Он лежал, пока не убедился, что никто не придет, вспомнил свою возлюбленную и вообразил, что она здесь, с ним. Ее головка покоится у него на груди, она шепчет, как ей понравились его сонеты. Он посвятил их ей.
Наконец он поднялся на ноги. Идти было трудно, при каждом шаге стреляющая боль пронизывала все его внутренности, поднимаясь до самой груди. Он ощупал лицо, покрытое чем-то засохшим. Кровью, наверное. И принялся яростно тереть щеки рукавом, так что по коже побежали свежие струйки крови. От этого ему стало легче. Он вспомнил, что не заплакал, не унизил себя слезами. Стало еще легче.
В большом квадратном дворе дети из младших классов играли в салочки. Поэт медленно пересек двор, каждый шаг оборачивался пыткой. До него не сразу дошло, что по ногам бежит теплая жидкость. Он завернул правую штанину и увидел носок, пропитанный кровью, смешанной с чем-то белым. Сняв носки, он дохромал до выложенного мрамором «Коридора славы», запечатлевшего спортивные достижения школьных команд, и вымазал кровью высеченные золотом по мрамору надписи вдоль всего коридора – от «Афинян» 1963 года до «Дельфийцев» 1931 года. В башмаках на босу ногу поэт вышел через южные ворота школы на Гриффит-парк-бульвар. В голове крутились обрывки стихотворных строк и нежных рифм, предназначенных для возлюбленной.
Увидев цветочный магазин на углу Гриффит-парк и Гиперион-стрит, он понял, что туда-то ему и надо. Страшно было даже подумать, чтобы с кем-нибудь заговорить, но, собрав в кулак всю свою волю, он вошел, купил дюжину красных роз и велел послать их по заветному адресу. Этот адрес он знал наизусть, но никогда не посещал. Выбрав карточку без надписи, он нацарапал на оборотной стороне несколько слов о том, что любовь вплетена в его кровь. Потом вложил карточку в коробку с розами, и цветочник заверил его, что посылку доставят в течение часа.
Поэт вышел из магазина. Оставалось еще два часа до темноты, а идти было некуда. Эта мысль привела его в ужас. Он попытался сочинить оду угасающему дню, уничтожающему страхи, но разум отказывался ему служить. Его опасения переросли в панику, он рухнул на колени, рыдая в поисках единственного слова, которое могло бы все исправить, все вернуть назад.
Двадцать третьего августа 1965 года, когда Уоттс[2] взорвался в дыму и пламени, Ллойд Хопкинс строил из песка замки на пляже в Малибу. Мысленно он заселял их членами своей семьи и персонажами, рожденными его гениальным воображением.
Вокруг долговязого двадцатитрехлетнего Ллойда собралась целая толпа детишек. Они жадно наблюдали за строительством, но не вмешивались, испытывая инстинктивное почтение к великому уму, который угадывали в этом высоком молодом человеке, чьи руки с удивительной ловкостью лепили подъемные мосты, рвы и крепостные стены. Ллойд ощущал странное единение с детьми и со своим разумом, который воспринимал как некую отдельную сущность. Дети следили за ним, и он чувствовал их нетерпение, их желание быть рядом, интуитивно понимая, когда надо улыбнуться или пошевелить бровями, чтобы они остались довольны, а он мог вернуться к своей подлинной игре.
Его предки, ирландские протестанты, сражались со старшим слабоумным братом Томом за власть над замком. Это была битва между верными лоялистами прошедших веков и придурком Томом, стоявшим во главе военизированных экстремистов. Экстремисты считали, что всех негров надо отправить обратно в Африку, а шоссейные дороги должны перейти в частное владение. Им временно удалось взять перевес: у Тома на заднем дворе был собран внушительный арсенал ручных гранат и автоматов. Но преданные своему делу лоялисты держались мужественно и сражались доблестно, а Том и его банда были трусами. Под предводительством будущего полицейского офицера Ллойда Хопкинса ирландский отряд овладел ситуацией и обстрелял огненными стрелами арсенал Тома. Метко пущенная стрела вызвала взрыв. Ллойд вообразил вздымающиеся над песком языки пламени и в десятитысячный раз за этот день спросил себя, каково будет в академии. Труднее, чем на подготовительном обучении? Наверно, труднее, ведь Лос-Анджелес был по уши в неприятностях.
Ллойд вздохнул. Он со своими лоялистами одержал победу в бою, и его родители, необъяснимым образом обретшие ясность ума, пришли на берег похвалить своего сына-триумфатора и облить презрением проигравшего.
– Против мозгов не попрешь, Дорис, – сказал его отец матери. – Хотел бы я, чтобы это было не так, но мозги правят миром. Выучи другой язык, Ллойди, пусть Том общается со своими подонками на птичьем жаргоне, а ты умеешь разгадывать загадки. Ты правишь миром.
Его мать молча кивнула: инсульт лишил ее возможности говорить.
Том злобно надулся, переживая свое поражение.
Откуда ни возьмись послышались звуки музыки. Ллойд с большим трудом заставил себя повернуться в сторону хриплого, дребезжащего шума.
Маленькая девочка держала радиоприемник, прижимая его к себе, как младенца, и пыталась подпевать. Стоило Ллойду увидеть девочку, и сердце его растаяло. Малышка же не знала, как он ненавидит музыку, как она подрывает его мыслительный процесс! С такой крохой надо действовать помягче. Впрочем, он всегда обращался мягко с женщинами всех возрастов. Ллойд поманил к себе малышку и заговорил ласково, хотя голова болела все сильнее:
– Тебе нравится мой замок, милая?
– Да, – сказала девочка.
– Тогда я дарю его тебе. Доблестные лоялисты победили в битве за прекрасную даму, и прекрасная дама – это ты.
Музыка становилась оглушительной, казалось, весь мир ее слышит. Девочка кокетливо тряхнула головкой, и Ллойд спросил:
– Ты не могла бы выключить радио, милая? Тогда я устрою тебе тур по замку.
Девочка послушалась, но по ошибке повернула ручку не в ту сторону. Как раз в этот миг музыка кончилась, и диктор суровым голосом объявил:
– Согласно только что прозвучавшему объявлению губернатора Эдмунда Дж. Брауна, национальной гвардии приказано в полном составе собраться в Южном округе Центрального Лос-Анджелеса и положить конец двухдневному господству грабежей и террора, уже унесших жизни четырех человек. Все члены следующих подразделений немедленно вызываются…
Девочка выключила радио в ту самую минуту, когда головная боль Ллойда уступила место полной тишине.
– Ты когда-нибудь читала «Алису в Стране чудес», милая? – спросил он.
– Мне мама читала и показывала картинки из книжки, – ответила девочка.
– Вот и хорошо. Знаешь, что это значит: прыгнуть в нору вслед за кроликом?
– Это как Алиса в Стране чудес?
– Верно. И старику Ллойду как раз пора прыгать следом за Алисой: об этом только что сказали по радио.
– А старик Ллойд – это ты?
– Да.
– А что теперь будет с твоим замком?
– Ты его унаследуешь, прекрасная дама. Он твой, делай с ним все, что хочешь.
– Правда?
– Правда.
Девочка высоко подпрыгнула и приземлилась прямо на замок. Тот рассыпался в пыль. Ллойд побежал к своей машине. Он спешил туда, где надеялся получить боевое крещение.
На оружейном складе штаб-сержант Беллер отозвал свои лучшие кадры в сторону и сказал им, что за некоторую сумму они могут значительно сократить шансы быть съеденными заживо в краю ниггеров, а заодно и развлечься.
