— Точь-в-точь как в уставе «Сьерра-клуба»[1], — подхватил Рик, — выносить только фотоснимки, не оставлять ничего, кроме следов ног.
Бэленджер вынул из кармана ветровки записную книжку и авторучку.
— Давно ли вы присоединились к пронырам?
— Я надеюсь, вы не собираетесь использовать это слово в статье, — возмутился Винни.
— Но ведь оно прочно вошло в жаргон, не так ли? «Мыши» — это офицеры правоохранительных органов, верно? Если я не ошибаюсь, огромные трубы, через которые приходится перебираться в два приема, называются «яйцерезкой» — с намеком на риск, которому могут подвергаться мужчины, если будут вести себя неосторожно. Ломы, которыми вы открываете крышки люков, именуются на городском жаргоне «кнопками». А «проныры» — это...
— Слово «лазутчики» имеет не менее драматическое звучание, обладая при этом не столь резкой коннотацией, хотя этот термин подразумевает, что мы нарушаем закон, — задумчиво произнес профессор Конклин и закончил после небольшой паузы: — Что мы, строго говоря, действительно делаем. — Он говорил длинными завершенными фразами, без раздумья подбирая слова; его речь выдавала многолетнюю лекторскую практику.
— А почему бы не назвать нас городскими исследователями или, скажем, городскими авантюристами? — осведомилась Кора.
Бэленджер продолжал строчить в блокноте.
— Городские спелеологи, — предложил профессор. — Вполне достойная метафора для исследователей, спускающихся в прошлое, как в пещеру.
— Нам нужно кое о чем договориться, — резко произнес Рик. — Вы работаете на...
— "Нью-Йорк тайме санди мэгэзин". Мне заказали несколько очерков о самых интересных новациях в современной культурной жизни. О неформальных и маргинальных движениях.
— Такими нам и стоит оставаться: на полях[2], — сказала Кора. — Вы не должны описывать нас в вашей статье.
— Но я ведь знаю о вас только имена, — солгал Бэленджер.
— Даже и этого слишком много. Особенно для профессора. Он занимает штатную должность, но это вовсе не значит, что декан не попытается убрать его, если до университета дойдет, чем он занимается в свободное время.
Бэленджер пожал плечами.
— Не собираюсь спорить с вами насчет этого. Я вовсе не намерен использовать ваши имена или какие-то конкретные описания вашей внешности. К тому же, если вы будете выглядеть похожими на членов какой-нибудь тайной организации, это лишь добавит перцу в материал и заставит читателя преувеличить предполагаемую опасность.
Винни подался вперед.
— Опасность тут вовсе не «предполагаемая». Случается, что лазутчики получают серьезные травмы. Кое-кто из них погибает.
— Если вы опишете нас и дадите наши приметы, — гнул свое Рик, — мы все можем попасть в тюрьму и оказаться приговоренными к большим штрафам. Вы согласны дать слово, что не скомпрометируете нас?
— Я гарантирую, что никто из вас не пострадает из-за того, что я напишу.
Искатели приключений недоверчиво переглянулись.
— Профессор объяснил мне, почему считает, что тема заслуживает освещения в прессе, — без излишней спешки успокоил их Бэленджер. — Оказалось, что мы с ним думаем одинаково. Сегодня в мире сложилась одноразовая культура. Люди, пластмасса, бутылки из-под пепси, принципы... Все одинаково доступно. Абсолютно все. Нация несет серьезный ущерб от расстройства памяти. Что было двести лет назад? Невозможно даже вообразить. Сто лет назад? Нет-нет, это слишком давно. Пятьдесят лет назад? Древняя история. Кинофильм десятилетней давности считается стариной. Телевизионные сериалы, слепленные пять лет назад, — классикой. Большинство книг имеет трехмесячный срок использования. Лишь только спортивные организации заканчивают строить стадионы, как приходит пора взрывать их, чтобы заменить более новыми, еще более уродливыми. Школу, в которой я учился, взорвали и устроили на ее месте прогулочную аллею. Наша культура настолько одержима новизной, что мы старательно уничтожаем прошлое и пытаемся делать вид, будто его никогда не было. Я хочу написать эссе, которое убедило бы людей в том, что прошлое очень важно. Я хочу заставить моих читателей прочувствовать, понять и оценить это.
В комнате стало тихо. Бэленджер слышал лязг — кланг... кланг... — снаружи и грохот волн, накатывавшихся на песчаный пляж.
— Этот парень начинает мне нравиться, — сказал Винни.
Бэленджер почувствовал, что его непроизвольно напрягавшиеся мускулы расслабились. Хорошо понимая, что ему предстоит пройти еще не одно испытание, он смотрел, как его новые знакомые укладывают рюкзаки.
— Когда вы хотите выйти?
— В десять с небольшим. — Конклин прицепил к поясу портативную рацию. — От здания нас отделяют всего два квартала. Всю разведку я уже провел, так что нам не придется тратить впустую время, соображая, как проникнуть внутрь. А почему вы улыбаетесь?
— Я просто задумался: отдаете ли вы себе отчет в том, насколько ваша фраза похожа на то, как разговаривают военные?
— Специальная операция. — Винни сунул сложенный нож, снабженный прищепкой, в карман джинсов. — Вот что это такое.
Бэленджер сел на испещренный множеством сигаретных ожогов стул возле двери и продолжил записи.
— Я нашел много материалов на сайте профессора и других крупных сайтах, таких, как infiltration.org. Сколько, по вашему мнению, может существовать групп городских исследователей?
— В Yahoo и Google насчитывается несколько тысяч сайтов, — ответил Рик. — В Австралии, России, Франции, Англии. Здесь, в США, они имеются по всей стране. В Сан-Франциско, Сиэтле, Миннеаполисе. Среди городских исследователей этот город славен обширной сетью подземных туннелей, которая так и называется — Лабиринт. А ведь есть еще Питтсбург, Нью-Йорк, Бостон, Детройт...
— Буффало, — вставил Бэленджер.
— Да, наша родная, истоптанная вдоль и поперек земля, — согласился Винни.
— Такие группы часто во множестве появляются в тех городах, где имеются полностью или частично заброшенные старые районы, — сказал Конклин. — Буффало и Детройт типичны в этом отношении. Люди переезжают в предместья, бросая большие старые здания. Отели. Офисы. Универмаги. Зачастую владельцы просто уходят. Вместо того, чтобы судиться с ними из-за неуплаты налогов, город забирает себе их собственность. Но часто бюрократы не могут решить, уничтожать ли застройку или ремонтировать ее. Если нам повезет, то заброшенные здания будут приняты на городской баланс и сохранены. В центре Буффало нам случалось проникать в дома, которые были выстроены в самом начале двадцатого века и заброшены году в 1985-м или еще раньше. Мир движется вперед, а они остаются теми же самыми. Да, конечно, они разрушаются. Распад неизбежен. Но зато их сущность не изменяется. Проникая в любое из этих зданий, мы как будто переносимся на машине времени на несколько десятков лет назад.
Бэленджер оторвал ручку от бумаги и пристально уставился на профессора, как бы призывая его продолжать.
— Еще ребенком я любил забираться в старые дома, — пояснил Конклин. — Это было куда интереснее, чем торчать дома и слушать свары родителей. Однажды я нашел в заколоченном многоквартирном доме стопку граммофонных пластинок, выпущенных еще в тридцатых годах. Не те долгоиграющие виниловые пластинки с полудюжиной песен на каждой стороне, которые вы еще застали. Я говорю о тяжелых толстых дисках, сделанных из хрупкой пластмассы, у которых на каждой стороне записано всего по одной песне. Когда родителей не было дома, я любил ставить эти пластинки на отцовскую вертушку и проигрывать их снова и снова — странную и даже смешную старую музыку, которая заставляла меня воображать примитивную студию звукозаписи и старомодную одежду, в которую были одеты исполнители. Для меня прошлое было куда привлекательней, чем настоящее. Если вы следите за современными новостями — непрерывный рост всяческих угроз, террористические акты и тому подобное, — то, думаю, не обязательно объяснять, почему человека может тянуть укрыться в прошлом.
— Вскоре после того, как профессор начал преподавать в нашем классе, он предложил нам пойти вместе с ним в старый универмаг, — сообщил Винни.
Видимо, эта реплика доставила Конклину удовольствие.
— В этом был определенный риск. Если бы кто-нибудь из них пострадал или до университета дошли хотя бы слухи о том, что я подталкиваю своих студентов на противоправные поступки, то меня, скорее всего, уволили бы. — От приятного воспоминания он как будто помолодел. — Ну, а я так и продолжаю пытаться ехать против движения и стремлюсь устроить какую-нибудь заварушку, пока у меня еще есть на это силы.
— Впечатление было жутким, — снова перехватил инициативу Винни. — Прилавки все еще стояли на своих местах. За ними оставалась часть товаров. Изъеденные молью свитеры. Стопки рубашек, изгрызенных мышами. Старые кассовые аппараты. Здание походило на аккумулятор, сохранявший энергию всего, что происходило в нем. А когда мы пришли, оно начало отдавать эту энергию, и я почти явственно чувствовал, как вокруг расхаживали давно умершие покупатели.
