Ознакомительная версия.
Кондратий и Бронислав сцепились правыми руками.
– Раз, два, начали! – скомандовал Пантелей.
Всегда красное лицо Кондратия теперь стало багровым. Он прикусил нижнюю губу и изо всех сил качнул руку Бронислава.
Его дружки заревели.
– Давай, – завопил Митроха, – дави моремана!
Кондратий еще на несколько сантиметров повалил руку красного капитана.
– Держись, Броненосец! – закричал Данила. Он уже видел, что еще чуть-чуть, и положение его товарища будет безнадежным.
– Гребаный угорь, якорь тебе в штаны и торпеду в задницу, а не красного капитана! – проревел Бронислав.
– Аххха, – вдруг застонал Кондратий.
Ногти на его руке посинели, Вернидуб спокойно выровнял положение, а потом сильным рывком сломил последнее сопротивление Кондратия и положил его руку на пол.
Кондратий вскочил, отбежал в глубь барака, держась левой рукой за кисть правой. За ним пошел Митроха.
– В чем дело? – спросил он.
– Ничего… Сука… – стонал тот.
– Э-э, Пантелей, это несправедливо, – из толпы наблюдавших вышел красноармеец. К нему пристала кличка «Чкалов», потому что он на самом деле был летчиком и звали его, как и прославленного героя, Валерий.
– Почему?
– Потому что во время соревнований нужно молчать. А морякам ругань силы дает.
– Да чего ты мелешь, – не понял его Пудовкин.
– Давай, мореман, со мной, – сказал «Чкалов». – Правая у тебя устала, давай левой. И молча.
– Ты, Валерий, не хитри, – раздалось из толпы. – Ты же левша…
– Ты левша? – переспросил Бронислав.
Тот замялся.
– Тогда, – протянул красный капитан, – иди ты на ….
Толпа грянула смехом.
– А давай, Чкалов, со мной, – прогремел басом Топтыга. – Мне что правой, что левой.
Соревнование продолжилось.
– А что случилось с Кондратием? – спросил Данила у Бронислава, когда они отошли от круга «болельщиков».
– А что такое?
– Чего он так застонал?
– Ты чего, не слышал? Я выругался – и сила появилась, – усмехнулся красный капитан.
– Нет. А если честно?
– Это честно. Еще Петр Первый, когда флот создавал, научился «загибать» – так загнет, что корабль трещит… А знаешь, как наказывали моряка? Его ставили к мачте и давай ему в лицо по матушке загибать. Знаешь, что такое большой петровский загиб?.. «Трисучьепадловая выссака, сраногнойная сволота, стервозное тригниговно, высраномудаватое дерьмище, падлопростокотский стрервопрохерун, проссанная сволотоскуха, трипердоватая сучьескотина, многохренозадая проссоножопище, мудопрошлюхская гноепадла»… и так далее. У морячков от таких слов глаза вылезали, и уши в лист табака скручивались, они молились, чтобы только поносить и орать перестали. После такого не то что дисциплину нарушать – жить не захочется.
– Неужто такая сила в словах? – не поверил Данила.
– А ты думал… Но по правде, скажу тебе вот что… Пошли в курилку… там договорим.
Они отправились к дальнему углу барака, где была дощатая «холодная» пристройка. Разрешалось курить только там. В курилке никого не было. Бронислав предложил свою папиросу:
– Учти, сухопутная крыса, табак ядреный. Я специально в папиросу добавляю своей смеси.
– Давай…
Данила затянулся и закашлялся.
– Да уж, глотку прямо выворачивает.
– Ну, точно, как в старой морской байке. Угостил как-то боцман юнгу своим табачком. Тот, как и ты сейчас, затянулся и полчаса кашлял. «Что это у тебя за табак такой?» – спрашивает юнга. «А это мой особенный, – говорит боцман, – я в него волосы своей любимой добавляю». Все опять давай ржать. Тогда решил юнга отомстить боцману. В первом же порту купил самый ядреный, самый дешевый и самый вонючий табак. На корабле угостил им боцмана. Тот курит, и хоть бы хны. Только морщится и чих сдерживает. «И что ты туда добавляешь?» – спрашивает боцман у юнги. «Как что? – отвечает юнга. – Волосы своей любимой». – «Вот что я тебе скажу, салага, – отвечает боцман, – близко к заднице рвешь».
Данила засмеялся.
– Вот, брат, такие морские штучки рассказываем, – похлопал Бронислав молодого товарища по плечу. – А насчет армреслинга, как называют англичане нашу борьбу на руках, то вот что я тебе скажу: чтобы стать моряком, надо походить под парусами, научиться узлы вязать и развязывать. Пальцы становятся крепкими, понял, салага?
Данила кивнул.
Красный капитан показал на торчащий из стены барака гвоздь.
– Смотри.
Вернидуб выплюнул «бычок», схватил указательным и большим пальцами за шляпку гвоздя, начал тянуть и постепенно вытянул его наполовину…
– Ни фига себе! – удивился Данила.
– Ладно, шутки в сторону, – Бронислав засунул гвоздь обратно. – Сегодня ночью я и ты уходим отсюда. Здесь, видишь, стена уже разобрана. А Никанор и Альберт Валерьянович – через уборную…
– Альберт через уборную?
– Он не курит же…
– Ясно…
– Как только получится проход в колючей проволоке, бежим. Если будут стрелять, не оборачиваемся, понятно?
– Понятно.
– Все… Ждем вечера. А к этим уродам – Кондратию и Митрохе – на кабельтовый не подходи.
– Да черт с ними.
– Пускай черт будет с ними, а фортуна – с нами.
Бронислав и Данила вышли из курилки и услышали возбужденные крики.
Топтыга положил левую Чкалова.
– Эй! – крикнули из толпы, когда красный капитан и Кривошапкин подошли к месту соревнований. – Бронислав, отошла твоя правая?
– Отошла, отошла и сюда пришла, – ответил Вернидуб.
– Давай с Медведем, – предложили красноармейцы.
– Ну, давай попробую, – не смог отказать красный капитан.
Бронислав и Тимофей легли на теплое от прежней борьбы место и сцепились руками.
– Только, мореман, молчать, – сказал староста. – Хоть слово вякнешь, все, ты проиграл.
– Идет, – согласился Бронислав и тут же сжал кисть руки Топтыги.
Тот засипел, как паровоз, и через пару секунд перестал сопротивляться.
Костяшки правой руки Топтыги ударились о пол.
– Ну, ты даешь, морская морда, – восхищенно проговорил Тимофей и пожал Вернидубу руку.
– А то! – улыбнулся красный капитан.
Брониславу присудили звание чемпиона. У многих пленных красноармейцев он «поднялся в глазах», а вот авторитет Кондратия и его дружков сильно пошатнулся.
Ночью все четверо не спали, только делали вид, что мирно посапывают. Так, чтобы никто не видел, под шинелями и одеялами они переоделись в форму охранников. Кроме того, у каждого под матрасами лежали поварские белые халаты, которые Шпильковский вытребовал у коменданта, чтобы на кухне лучше было следить за чистотой. Их еще вечером Капитонов принес из тайника.
За стенами барака раздавались далекие голоса.
– Пора, – наконец скомандовал Бронислав.
Первым ушел Капитонов. Он тихо направился в уборную. Через три минуты за ним последовал Шпильковский. Затем, крадучись, пошел в курилку Бронислав.
* * *
В замке поднимали тосты за главнокомандующего Густава Маннергейма, за свободу Финляндии, за мир, за девушек, которые пришли к солдатам в гости в своих самых нарядных платьях. Самогонка, мягкая, пахнущая хлебом, лилась рекой в фарфоровые кружки. Закусывали традиционными шведскими блюдами – сельдью в разных соусах, на гарнир был жареный картофель. Еще на столах были зажаренные на вертеле молочные поросята. Кроме того, всех ждал десерт, испеченный Солвейг торт, – она считалась лучшей на острове по выпечке. Солвейг, голубоглазая пышногрудая красавица с русой косой толщиной в кулак, специально для юбиляра приготовила французский шоколадный торт. Честно говоря, всем пришедшим на праздник девушкам-островитянкам было под тридцать и больше, но, разрумянившиеся, смешливые, они были полны задора и для солдат были очень даже привлекательными. Все на острове говорили, что Йоханнес неровно дышит к Солвейг. А он для нее казался пожилым – ведь почти на двадцать лет старше. Однако на острове было не так много свободных мужчин. Только прибывшие охранники резко увеличили количество мужского населения острова. Старый бобыль Йоханнес, со средних размеров государственным жалованьем, считался хорошей партией, поэтому все вокруг намекали Солвейг, мол, приглядись лучше, бравый и коренастый, с шикарной рыжей бородой, он еще хоть куда.
В общем, торт она приготовила с душой. И песни пела от всей души и сердца. А голос, надо сказать, у Солвейг был очень даже милый. Она знала множество шведских и финских песен. В камине пылал огонь, а девушки пели о древних викингах. Пели и охранники, словно скандинавские скальды, они выводили ритмичные баллады о героях былых времен.
Когда Олаф поставил первую пластинку, несколько моложавых солдат вскочили, чтобы пригласить Солвейг. Но юбиляр громко крякнул, кашлянул в кулак, встал, поправил усы и бороду, сам ступил ей навстречу.
Девушка, а вернее, молодая женщина, зарумянилась… Пары закружились в вальсе.
Вместе с последним аккордом за стенами каминного зала раздался резкий хлопок. Несколько солдат подбежали к узким окнам-бойницам. Под вышкой взметнулось пламя, вышка накренилась и упала на галереи замка – как раз там, где были камеры тюрьмы. Вышка разнесла крышу и, объятая пламенем, развалилась на части. С башни застрочил пулемет.
Ознакомительная версия.
