Кристофер Фаулер - Темный аншлаг

17

Ощущения

– То, что мы пытаемся здесь создать, не имеет прецедента, мистер Бидл, – объяснял Брайант. – Над нами нет вышестоящих офицеров, которые исправляли бы наши ошибки. И мне вовсе не требуется, чтобы ты ходил к Давенпорту и докладывал о наших достижениях.

Брайант получил еще один язвительный звонок от начальника, недовольного тем, что детективы провели столько времени в театре, о чем тот мог узнать лишь от своего новоиспеченного агента.

– Я просто выполняю свою работу, – с жаром ответил Бидл. – Мистер Давенпорт хочет быстро прояснить это дело, твердо опираясь на букву закона. Как еще он может отчитаться перед отцом жертвы? Ваше отсутствие в отделе противоречит…

– Не тебе решать, как мне работать.

Брайант запустил руки в свисающую челку и с грохотом уселся за стол, затем порылся в ящике и достал пачку обогащенных железом пилюль «Нерво». Брайант терпеть не мог болеть и вечно принимал новые лекарства от простуды. В данном случае его простуда была больше связана с чувством негодования, которое он испытывал в связи с уходом сержанта полиции Фортрайт, бессмысленно разрушившей свою карьеру, променяв ее на супружество. Он с возмущением изучал Бидла. Брайант уже сталкивался с подобным типом людей – легкоранимыми, честолюбивыми, обозленными на весь мир. В школе было полно мальчишек, видевших в окружающих прямую угрозу для себя. Многие из них ожесточались настолько, что к моменту окончания школы оставались совсем без друзей и попадали в провинцию, где их находила война.

– Это дело мы вольны расследовать любым удобным для нас способом, – объяснил Брайант. – В отличие от регулярной полиции, мы не скованы никакими предубеждениями.

– У вас нет ресурсов. Нет оборудования. Нет кадров. Вообще ничего нет, – пробормотал Бидл. – Вот почему вас бросили на произвол судьбы, вы ничего не стоите министерству.

– У нас есть наши мозги, Сидней, самое мощное оружие, которым мы обладаем.

Что касается Брайанта, его кабинет напоминал монашескую келью – место, пусть и до невероятности неопрятное, но где посвященные могли сосредоточиться на служении благому делу.

– Видишь, я использую классную доску, – указал Брайант. – Мистер Мэй пытался соблазнить меня этой своей аудиокартотекой, но она меня не впечатлила, поэтому я вернулся к более испытанному и надежному методу.

– Ты не удосужился вникнуть в нее, Артур, – возразил Мэй. – Она заработает, если ты просто научишься ею пользоваться.

Он позаимствовал громоздкое записывающее устройство, полагая, что оно может пригодиться, но Брайант умудрился протереть ленту и непоправимо повредил записывающие головки, хотя понять, как ему это удалось, не представлялось возможным. Не помогло и то обстоятельство, что он таскал магниты в карманах своего пальто.

Для Артура это явилось началом затянувшегося на всю жизнь противостояния технике, апогеем чего станет парализация единой централизованной лондонской базы данных ХОЛМС и части системы управления воздушными перевозками аэропорта Хитроу. Молодой детектив обладал своеобразной особенностью, чаще свойственной людям старшего поколения, – находясь вблизи электроприборов, излучать некую отрицательную энергию и таким образом превращать простейшие устройства в орудия разрушения. Чем больше усилий Брайант прилагал, чтобы уразуметь и освоить технику, тем быстрее она выходила из строя – вплоть до шестидесятых годов, когда, после того как он поджег себе волосы, вставив в тостер вилку, человек и машина вынуждены были в конце концов заключить перемирие.

– Итак, – произнес Брайант, размахивая куском мела, – по словам Ранкорна, загадочные следы предполагают присутствие второго человека на месте смерти, но не более.

– Мы не можем быть уверены, находился ли кто-нибудь в театре в это время, – ответил Мэй, натягивая пальто, взятое напрокат у своего дяди. В кабинете подморозило. Радиаторы снова не работали. – Все должны отмечаться у… Как его зовут? – спросил Мэй.

Брайант заглянул в свои записи.

– Стэн Лоу проверяет членов труппы, когда они проходят через дверь с задней стороны сцены. Элспет Уинтер караулит парадный вход. Джеффри Уиттейкер видит всех в зрительном зале. Все трое в курсе того, кто находится в здании. В конце дня мы устроим перекличку.

– Она была красивой девушкой, – отметил Мэй. – Слишком красивой, чтобы быть с кем-либо накоротке.

Члены труппы действительно вели себя крайне сдержанно, едва речь заходила о их взаимоотношениях с балериной.

– Но с кем-то она все-таки общалась, так ведь? – настаивал Бидл. – Может, она дразнила, дразнила своего приятеля, ну и додразнилась. Такое происходит на каждом шагу.

– Нет, Сидней, бытовые убийства так не совершаются. Чаще всего они происходят дома, внутри семейного клана, когда злоумышленник – один из супругов, брат, сестра или друг семьи. Война все изменила. Преступления совершаются спонтанно, безо всякой причины, поскольку люди расстроены, или обозлены, или просто разочарованы. Акты насилия жестоки, непроизвольны, обыденны. Раскаяние, нужда, повсюду отпечатки пальцев, слезы детей. Эта смерть до смешного театральна, подумать только: изуродовать кого-то в обители гиньоля! Именно это придает данному преступлению уникальность, именно поэтому дело попало к нам.

– Ты полагаешь, кто-то из труппы пытается воспрепятствовать премьере?

– Вряд ли это кто-то, вовлеченный в постановку, ведь именно они понесут от этого ущерб. Допустим, ты работал вместе с Капистранией и точил на нее зуб; так почему бы не подкараулить ее ночью, когда она выйдет из театра? Зачем привлекать внимание к месту своей работы? – Глаза Брайанта засияли энтузиазмом. – Именно сейчас на улицах достаточно опасно, подумаешь, еще одна жертва! Иди размозжи ей голову кирпичом и брось тело на место взрыва, кто узнает? Во время затемнения может случиться все, что угодно, если только ты это замыслил – замыслил расчетливо, эгоцентрично, беспринципно. Тут на память приходит розенкрейцер Роберт Фладд и его теория антимагнетизма, теория блестящая и безумная. Самые страшные опасности исходят от человека, лишенного совести. Взгляни на фотографии Гитлера в Нюрнберге двухлетней давности: мертвое безразличие на дне глаз, в корне исключающее само понятие гуманности и, безусловно, выдающее истинное омертвение души.

В компании с Брайантом у Мэя поднималось настроение. Ему всегда казалось, что где-то за пределами провинциальной глуши пылкие молодые люди позволяют себе мыслить свободнее и раскованнее. И вот он наконец попал туда, куда всегда стремился.

– Как вы можете уделять такое внимание намерениям убийцы, когда налицо жертва? – с жаром спросил Бидл.

– Потому что мы ничем не можем помочь жертве. Джон, согласись?

– Согласен, но как не сожалеть о смерти того, кто молод.

В течение многих лет детективы так часто спорили друг с другом, что в конце концов обсуждение противоположных точек зрения перетекало в перебранку сродни привычным каждодневным диалогам супружеской четы. Брайант тяготел к нестандартному образу мыслей; мнения Мэя были изменчивы, но, казалось, его постоянно что-то удивляло. Он был проще, сердечнее, доступнее для общения. Обладал способностью проникаться чувствами жертв. Брайант был полной его противоположностью. Руководствовался загадочными трудами ученых и теориями, граничившими с суеверием. Было в нем нечто не от мира сего, словно он обитал в городе уже не первое столетие. Бидл никак не мог уловить ход его мыслей, не мог понять, что именно заставило Брайанта столь быстро довериться Джону Мэю. Казалось, ужасы войны затронули Брайанта разве что в академическом плане, а доброта ему вовсе была чужда. Мыслительные процессы Мэя проследить было проще. Брайант просто пугал людей. От него пахло каким-то отталкивающе резким лосьоном после бритья, и выглядел он как растерянный, изверившийся в жизни студент. Книгам он доверял больше, нежели людям.

Бидл был из породы наблюдателей. Он молча взирал на происходящее, замечая те нюансы, которые остальные упускали из виду. Он сразу почувствовал подводные течения, которые могли бы развести обоих детективов в разные стороны. И взял это на заметку. В плане карьерного роста это могло пригодиться.

– Сидней, не отвлекайся. – Мэй указал на классную доску. – Точки соответствия на этих отпечатках ног.

Бидл стал рассматривать приколотые к верхней части доски фотографии, пытаясь на них сосредоточиться.

– Рисунок похож по форме и размерам, а вот здесь, кажется, надорванный участок в подъеме, это их роднит, – отметил он. – Судя по рельефу подметок, это были парусиновые туфли на резиновой подошве, что хорошо, ведь разные компании выпускают такие туфли со своим характерным рисунком.

– Я заметил, что многие члены труппы носят специальные туфли для сцены на такой же резиновой подошве, – добавил Мэй.