Адам черкнул в блокноте очередную закорючку и еще раз попробовал выдержать на себе немигающий взгляд собеседника.
– Послушайте, мистер Кэйхолл, я, как юрист, выступаю категорически против смертной казни. У меня отличное образование, я назубок знаю Восьмую поправку и могу быть вам полезен. Вот почему я здесь. Услуги профессионального адвоката обойдутся вам даром.
– Даром, – повторил Сэм. – Удивительное великодушие. А известно ли тебе, малыш, что еженедельно сюда приходят трое твоих коллег, которым не терпится обласкать меня – даром? Трое опытнейших буквоедов, трое богатеньких пройдох и настоящих светил юриспруденции. Они охотно займут твое место, начнут писать новые апелляции, давать интервью, позировать перед камерами, будут в последние часы трогательно держать меня за руку, а потом наблюдать за тем, как я вдыхаю газ. Через час они выступят на пресс-конференции, через день заключат договор с издательством, если не с киностудией. Они договорятся о съемках маленького телевизионного сериала о жизни и смерти Сэма Кэйхолла, легендарного куклуксклановца. Я стал знаменитостью, сынок. А поскольку уже начаты приготовления к казни, слава моя будет еще громче. Вот почему сюда так рвутся адвокаты. Они чуют запах хорошей наживы. Бедная, несчастная страна.
Адам покачал головой:
– Все это не для меня, даю слово. Готов подписать соглашение о конфиденциальности.
– Ага! – Сэм ухмыльнулся. – Кто же проследит за его выполнением, когда я уйду?
– Ваша семья.
– О семье – ни слова, – твердо сказал старик.
– Мои намерения чисты, мистер Кэйхолл. Фирма “Крей-виц энд Бэйн” представляла ваши интересы в течение семи лет, ваше дело я изучил от корки до корки. Как, собственно, и все ваше прошлое.
– Поздравляю. Сотни газетчиков исследовали также и мое исподнее. Великое множество проныр хвастают сейчас своей осведомленностью, но мне от нее никакого толку. Осталось четыре недели. Ты в курсе?
– У меня с собой постановление суда.
– Через четыре недели они откроют кран.
– Тогда не стоит терять времени. Обещаю, что без вашего разрешения я ни звука не издам в присутствии прессы не повторю ни слова из сказанного вами, не вступлю в контакт с издательствами или киношниками. Клянусь.
Сэм закурил вторую сигарету и опустил голову. Пальцы, сжимавшие дымящийся бумажный цилиндрик, почесали висок. Тишину в комнате нарушало лишь урчание кондиционера. Водя ручкой по разлинованному листу блокнота, Адам почти гордился своей выдержкой. Боль в желудке стихла. Похоже было, что Кэйхолл не видит смысла продолжать разговор.
– Тебе о чем-нибудь говорит имя Баррони? – вдруг спросил Сэм.
– Баррони?
– Да, Баррони. Из Калифорнии. Прибыл сюда на прошлой неделе.
Адам тщетно пытался вспомнить.
– Должен был что-то слышать.
– Должен был что-то слышать? Ты, образованный, начитанный – и всего лишь “должен был слышать”? О Баррони? Дырка ты в заднице, а не юрист.
– Я не дырка в заднице.
– Ну-ну. А как насчет “Штат Техас против Икеса”? Уж это дело ты наверняка прочитал?
– Когда оно слушалось?
– Месяца полтора назад.
– Где?
– В окружном суде.
– Тоже по Восьмой поправке?
– Не будь идиотом. – Сэм пренебрежительно усмехнулся. – Думаешь, я листаю судебные сборники от нечего делать? Да пройдет всего четыре недели, и мне…
– Нет, я не помню Икеса.
– Что же ты читал?
– Все наиболее важные отчеты.
– И про Бэрфута тоже?
– Естественно.
– Расскажи мне о нем.
– Это что, экзамен?
– Это то, чего я хочу. Откуда он родом?
– Не помню. Но дело называлось “Бэрфут против Эстелла”, восемьдесят третий год. Верховный суд постановил тогда, что приговоренные к смерти могут подать оговоренное законом количество апелляций и не имеют права оттягивать их подачу до дня казни. Что-то в этом роде.
– Господи, ты действительно читал его. Неужели не ясно, что суд в любой момент может пересмотреть собственное решение? Пошевели мозгами, парень. В течение двух столетий федеральная власть приветствовала смертную казнь. Наказание полностью соответствовало конституции, которую изрядно приукрасила Восьмая поправка. Затем, в семьдесят втором году, Верховный суд страны изменил конституцию и объявил смертную казнь вне закона. Позже, в семьдесят шестом, высшая мера была восстановлена – теми же самыми ослами в черных мантиях. Теперь Верховный суд опять принялся заигрывать с конституцией. Людям Рейгана надоело возиться с апелляциями, и они решили упростить процедуру. Мне это кажется странным.
– Не вам одному.
– А Далэни? – Сэм глубоко затянулся. Несмотря на работавший кондиционер, под потолком плавало облако дыма.
– Откуда он?
– Из Луизианы.
– Уверен, что его дело мне знакомо. Я читал их побольше вашего, но запоминал только те, что собирался как-то использовать.
– Использовать?
– В своей практике, при оформлении ходатайств или апелляций.
– Выходит, ты уже занимался смертными приговорами? Сколько у тебя их было?
– Ваш – первый.
– Звучит не очень-то успокаивающе. Эти иудеи вознамерились поэкспериментировать? Тебе поручили набраться опыта?
– Мне никто ничего не поручал.
– Даже Гудмэн? Гарнер жив еще?
– Он примерно ваших лет.
– В таком случае ему осталось недолго, согласен? А Тайнер?
– Мистер Тайнер на здоровье не жалуется. Передам, что вы им интересовались.
– Будь любезен. Скажи, я соскучился. Соскучился по обоим. Черт, мне потребовалось почти два года, чтобы выставить их за дверь.
– Они не жалели своих сил.
– Пусть пришлют мне счет. – Сэм хихикнул впервые за время беседы. Методично затушив окурок, он тут же извлек из пачки новую сигарету. – Для сведения, мистер Холл: адвокатов я ненавижу.
– Это вполне по-американски.
– Они преследовали меня, докучали мне, издевались надо мной, их стараниями я попал сюда, в конце концов. Но и здесь меня не оставили в покое. Устав от лжи, эти твари прислали на свое место несмышленого новичка, который в нужную минуту и рот побоится открыть.
– Думаю, вы еще удивитесь.
– Я наверняка удивлюсь, сынок, если ты отличишь мышиную нору от дырки в собственной заднице. В случае успеха ты станешь первым из вашей фирмы, кому это удалось.
– А ведь это благодаря именно им вы пока так и не вошли в газовую камеру.
– Я должен быть благодарен? Да передо мной в очереди стоят пятнадцать человек. Почему вдруг я стану первым? Я пробыл здесь девять с половиной лет. Тримонт – четырнадцать. Конечно, он афроамериканец, это всегда помогает. У черного больше прав, ты же знаешь. С ним сложнее. Что бы он ни сделал, виноват оказывается другой.
– Неправда.
– Тебе ли понимать, где правда, а где нет? Год назад ты корпел над учебниками, носил старенькие джинсы и пил с друзьями пиво. Ты еще и не жил, парень. Не говори со мной о правде.
– Значит, вы за то, чтобы суды с афроамериканцами не церемонились?
– Такой подход был бы разумным. Большинство этих подонков заслуживают смерти.
– Уверен, на Скамье вас не поддержат.
– Твое право.
– Вы считаете свой случай особым?
– Да. Я – политический узник, который оказался здесь по воле маньяков, преследующих определенные цели.
– Мы можем поговорить о степени вашей вины?
– Нет. Но я не делал того, что мне приписывают.
– Выходит, у вас имелся сообщник? Бомбу установил кто-то другой?
Сэм потер лоб. В комнате было все же намного прохладнее, чем в его тесной одиночке. Пусть разговор лишен всякого смысла, но все-таки это разговор не с тюремщиком. Нет, нужно сполна насладиться отпущенным временем, растянуть его.
Изучая немногочисленные пометки в блокноте, Адам думал о том, что сказать дальше. Беседа длилась минут двадцать, даже не беседа, а так, пикировка. Прежде чем уйти, он обязательно должен затронуть тему родства. Вот только как к ней подступиться?
В молчании тянулась минута за минутой. Кэйхолл вытащил из пачки третью сигарету.
– Почему вы так много курите? – решился наконец Адам.
– Предпочитаю умереть от рака легких. На Скамье это всеобщее желание.
– И сколько пачек в день?
– Три-четыре.
Еще одна долгая минута. Сэм тщательно затушил окурок.
– Где ты получил образование?
– В юридической школе Мичигана. После Пеппердайна.
– Никогда не слышал о таком.
– Это в Калифорнии.
– Ты там вырос?
– Да.
– Сколько штатов не отказались еще от смертной казни?
– Тридцать восемь. Но в большинстве она не применяется. Практикуют ее главным образом на Юге: в Техасе, Флориде, Калифорнии.
– Чтоб ты знал: наши чуткие законодатели ввели кое-какие новшества. Теперь нас могут отправлять на тот свет смертельной инъекцией. Это считается более гуманным. Мило, да? Ко мне, правда, такая милость неприменима: приговор был вынесен годы назад. Что ж, придется нюхнуть газу.
– Может, и нет.
