же это ведь Шура: какие от нее могут быть секреты?
– Понимаешь, произошли некоторые события и… – Давыдов запнулся. – Это как-то связано и с родителями, и с моим детством, и с тем, что происходит сейчас. Но я не понимаю, каким образом.
Она выцепила из сказанного главное:
– Происходит сейчас? Что именно? Ты можешь нормально объяснить, во что ты влез, Давыдов?
Шура волновалась, и Андрей ее понимал.
– Я тебе все расскажу, только ты не подумай, что я тут чокнулся в своем заточении.
– Не подумаю. Ты всегда был чокнутым.
– Спасибо, дорогая.
Он постарался изложить все коротко, без эмоций, но все же, описывая существо, в которое превратилась Клара, не мог сдержать дрожи. Закончив, Андрей умолк, молчала и Шура. А потом проговорила:
– В архив я схожу, не волнуйся. Узнаю все, что смогу, и перезвоню. История мутная, она мне не нравится. Лучше всего было бы тебе оттуда уехать, а еще лучше – не приезжать вовсе, но что уж теперь… Кларе с девочкой надо постараться помочь.
Вот за это он и любил Шуру. Никаких охов и ахов, истерик и уговоров.
– Ты веришь в потусторонние силы? – спросил Андрей, хотя секунду назад не собирался об этом спрашивать.
– Мир сложен. Возможно, существует нечто, чего мы не видим, не слышим, не воспринимаем. Но сама я не сталкивалась. И потому, скажем так, допускаю, но не поверю до конца, пока не придется убедиться самой.
– Я так и думал.
Андрей подошел к плите и выключил газ, все было готово.
– Осторожнее там, – произнесла Шура, еще не подозревая, что аналогичный совет мог дать ей и он.
Стук раздался, когда Андрей уже выпил три рюмки и расправился с жюльеном, собираясь приступить к мясу. В желудке разлилось томное, мягкое тепло, а в голове повис приятный туман.
Постучали в дверь, и он пошел открывать, почему-то думая, что снова пришла Малинка. Бедный ребенок! Давыдов готов был удушить бабу Лиду, которая не дала ему забрать девочку к себе.
– Малинка, это ты? – спросил он, положив ладонь на дверной замок.
– Это я, – сквозь шорох дождя отозвался детский голос.
Давыдов поспешно отворил дверь.
На крыльце – никого.
Мгновение Андрей тупо смотрел перед собой, потом включил свет в прихожей. Желтоватая волна лилась через открытую дверь, освещая крыльцо, ступени, часть двора.
Девочки не было.
– Что за… Малинка! – крикнул он, но ему не ответили.
Но Давыдов собственными ушами слышал: «Это я». Кто же отозвался, если не девочка? Или он перебрал с алкоголем, и ему показалось?
Но прежде ведь никогда не казалось, хотя случалось выпивать и больше.
Давыдов внезапно понял, что, пока он стоит вот так, в золотистом потоке электрического света, на фоне двери, его отлично видно из темноты. А сам он ничего не в силах рассмотреть. От этой мысли, от резко возникшего ощущения, что за ним следят, холодная змейка страха проползла вдоль позвоночника, и он отступил в дом, закрыв за собой дверь.
На долю секунды ему почудилось, что на границе тьмы и света кто-то стоит. Черный силуэт, невысокий, словно бы детский.
Все-таки Малинка? Или Вася Маленький?
Если бы Андрей хоть на секунду поверил в это, непременно вышел бы из дома и подошел ближе. Только вот он не верил.
Вернувшись к столу, налил себе четвертую рюмку, подержал на весу, да так и поставил на место, не стал пить. Взялся за мясо, но оно показалось переперченным, жестковатым, и Андрей отложил вилку и нож. Аппетит пропал начисто.
«Ты веришь в потусторонние силы?»
Кажется, скоро он сможет утвердительно ответить на этот вопрос.
Андрей уже убрал со стола и собрался пойти принять душ, когда постучали снова. На этот раз – в окно. Четкий и громкий звук шел из кабинета и разносился по всему дому.
Давыдову словно плеснули в лицо кипятком. Голове стало горячо, кровь прилила к щекам, а руки, наоборот, заледенели.
Пока он на негнущихся ногах шел к кабинету, по стеклу постучали вновь.
«Кто-то заблудился… Возможно, местный пьяница… Ветка дерева от ветра бьется… Вася Маленький», – металось в голове.
Он хотел включить свет в комнате, но вовремя сообразил, что его будет видно, а он не разглядит ничего во мраке. В коридоре лампочка горела, этого хватит.
Жалюзи были плотно закрыты. Тишина, покой…
Андрей подумал, что никакого стука не было, но он раздался снова.
Никакая это не ветка: по стеклу барабанили пальцами, а потом поскребли ногтями. Страх обрел форму шара и вот так, комом, застыл поперек горла.
– Кто там? – спросил Давыдов, глядя на белые полоски жалюзи.
За окном хихикнули, а следом ответили:
– Это я.
По короткому ответу узнать голос было невозможно, но то, что это никакой не местный пьянчужка, не Вася Маленький, было ясно.
За окном стоял ребенок.
Малинка? Милая девочка, заразившаяся от матери внезапным безумием, стоит под дождем, поджидая его? Андрей представил себе ее карие, как у Клары, глаза, ставшие белыми и мерклыми; представил, как она застыла в неуклюжей позе, похожая на большое насекомое с длинными руками и нелепо вывернутым телом, и застонал от охватившей его душевной боли.
Рука его рванула жалюзи, обнажая черный прямоугольник стекла.
Снаружи в самом деле была девочка. Прижимая к мокрому стеклу лицо и ладони, она стояла в темноте заросшего сада и смотрела на помертвевшего от ужаса Давыдова, растягивая губы в улыбке.
«Ася, здравствуй. Как неловко обращаться к тебе вот так, в письменной форме. Все равно что заявление об увольнении писать. Но, с другой стороны, строчил же я тебе письма из армии…
Глупо, но я не знаю, прочитаешь ли ты когда-нибудь это письмо. Я не знаю даже, отправлю его или порву сразу, как закончу. В какой-то степени я пишу не тебе (вернее, не только тебе), а еще и себе самому. Говорят, если мысли изложить на бумаге, то они обретут стройность. Если я, пока пишу, смогу что-то понять, дойти до чего-то, уже хорошо.
Вы с Андрюшей уехали почти два года назад, и это было правильно. Вам нечего делать на проклятом острове. Ася, сейчас я скажу то, чего никогда не смог бы сказать, глядя тебе в глаза: ты поступила верно, уйдя от меня, забрав сына. Это я виноват во всем, я один. Привез вас сюда, притащил против твоей воли, а после допустил, чтобы случилось то, что случилось.
Ты не хотела ехать на остров, не желала уезжать из города, была
